На экране назойливого стодюймового телевизора, установленного на стене, шел турнир по гребле. Я провела инвентаризацию в тускло освещенной комнате. На журнальном столике стояла недопитая газировка со льдом. Стопка школьных учебников рядом с ним. Рядом с ним и почти готовый пазл из 5000 деталей.

Из одной из комнат доносился треск радиоприемника. Комментаторы спортивной передачи описывали соревнования по скачкам под рев ликующей толпы.

Трио склонил голову набок и жалобно заскулил, передавая мне свое плохое самочувствие.

— Все в порядке. Ты можешь остаться здесь. А я пойду поищу.

Здесь кто-то жил. И я понятия не имела, кто это был. И почему.

Я усадила Гизера на его скейтборд, и мое сердце бешено заколотилось в груди. Он подкатил к дивану и рухнул на ковер напротив него. Радио доносилось из самой дальней комнаты, но я решила сначала попробовать открыть ближайшую дверь.

Я постучала, отчаянно пытаясь услышать ответ сквозь оглушительный пульс. С той стороны меня встретила тишина. Распахнув дверь, я обнаружила ультрасовременный домашний спортзал. Пусто. Передо мной тянулись ряды тренажеров. Скамья для жима лежа, машина Смита, обширная стойка для гантелей, а также параллельные брусья, процедурный стол и палки для передвижения. Оборудование для физиотерапии.

Здесь кто-то лечился? В этом был смысл. Это место было достаточно уединенным, с участком озера вдали от любопытных глаз соседей.

Я уставилась в окно на открывающийся вид. К озеру примыкала небольшая лодочная станция. Во время первого осмотра этого места я заметила внутри лодки. Гребля, как называл их Себастьян. Он был одержим этим видом спорта. Но это оборудование не могло принадлежать ему. Он не прятался от мира. Напротив, он украшал его своей ослепительной красотой и обаянием.

Еще более растерянная, чем прежде, я вышла из комнаты и постучала во вторую дверь. И снова никакого ответа. Я открыла ее. На этот раз меня встретила полностью оборудованная кухня. Здесь были микроволновая печь, две духовки и плита. В углу стеклянные дверцы закрывали промышленный холодильник, открывая мне прямой вид на полки внутри. Разноцветные фрукты, овощи, мясо и сыры.

— Господи, Олли. Если ты действительно прячешь здесь животных, ставших жертвами торговли...

Я попятилась назад.

Спиной я ударилась о что-то твердое и высокое. Я задыхалась, крутясь вокруг себя, чтобы найти декоративное растение.

— Черт побери!

Я покачала головой и направилась к третьей двери. Я постучала. Ответа не последовало, но на этот раз я готова была поклясться, что услышала внутри какое-то шарканье. Скрежет мебели. Мои руки стали липкими.

Я снова постучала.

— Эй? Кто-нибудь есть?

Стук, стук, стук, стук, стук моего сердца.

С трудом сглотнув, я повернула дверную ручку и толкнула дверь, всего на пару дюймов. Почти полная темнота окутала комнату. Обе шторы задернуты на окне, оставляя по краям слабые лучи света.

Я смогла разглядеть кое-какую мебель. Кровать с балдахином, комод, множество трофеев и сертификатов, выставленных на полках. Сердце защемило в горле. Я едва могла дышать. Я просунула голову между дверью и ее рамой и впервые увидела его.

Себастьян.

Самый красивый мальчик на свете.

Он сидел спиной ко мне, его силуэт поражал воображение. Его треугольный торс, покрытый мускулами, был сгорблен. Его кудри - все еще медового оттенка, как я могла судить даже в темноте, - струились вокруг ушей и на затылке, как у скульптуры «Лаокоон и его сыновья».

— Себ? — прошептала я.

Я не могла поверить, что ни разу не спросила о нем с тех пор, как очнулась после беседы. До ужина я полагала, что он просто гуляет, покоряя мир одной очаровательной ухмылкой за другой.

Он всегда был любимым сыном. Спортсменом. Хитрым братом. Амбициозным графом. Оливер шутил, что Себ должен был быть первым. Его родителям это понравилось бы. Но я не была так уверена. Фон Бисмарки осыпали любовью обоих своих детей. Если они и отдавали предпочтение Себастьяну, то никогда этого не показывали.

Себ не ответил. Если бы не легкое движение его спины при каждом вздохе, я бы подумала, что он статуя.

— Себастьян, это я. Брай...

— Я знаю, кто ты, — оборвал он меня, его голос был отстраненным и чужим. Жестокий. — Ты не имела права врываться сюда.

Я прижалась к двери, растерявшись. Он на меня обиделся? Я сделала что-то не так до того, как потеряла память?

— Мы... Я что-нибудь тебе сделала?

— Нет. Все в порядке. А теперь убирайся к чертовой матери.

— Но... почему?

— Я хочу побыть один.

Это прозвучало как настоящий рык, и если бы я не знала ничего лучше, если бы не узнала эти выразительные ангельские локоны, по краям горящие красным, как ореол, когда на них падает солнечный свет, я бы приняла этого холодного человека за незнакомца.