Я потрясла головой и почувствовалa такую сильную боль, какой никогда раньше не испытывалa. Я упалa лицом вниз на деревянный пол. Кровь, вытекавшая из моей головы, стекала по лицу, заливала глаза и высыхала прежде, чем я очнулась.

– На вкус это было дерьмово.

Он пожал плечами, совершенно не удивленный тем, что сделал.

Я почувствовалa, как пальцы коснулись раны на моем затылке. Она была глубокой; слишком глубокой, чтобы затянуться, я зналa, что мне нужно наложить швы. Я собралась, не сказав Мэтью ни слова, и поехала в отделение неотложной помощи, где сидела, кипя от злости. Мне нужно было причинить ему боль.

Если до этого было плохо, то после этого стало еще хуже, я не могла даже смотреть на него. Я вернулась домой с шестнадцатью скобами в затылке. Мне пришлось солгать медсестре, когда она с испуганным видом расспрашивала меня о том, что произошло. Я почувствовала себя неловко. Я знаю, что могла бы обратиться в полицию, возможно, мне следовало это сделать, но я тоже сделала ему кое-что, чего не могла объяснить.

Я вернулась домой, и он сразу же начал звать меня. В тот момент я не могла заставить себя войти в комнату, поэтому селa на диван и слушалa его, пока он не замолчал.

Он мог бы просто выйти из комнаты, если бы действительно захотел, ему был доступен весь дом, но он предпочел этого не делать. Поэтому я ушла от него.

Ночь прошла, а от него по-прежнему ничего не было. Я не спала, у меня слишком сильно болела голова. В голове у меня крутились мысли о прежних временах, о том, что было так хорошо, что позволило мне по-настоящему понять, что такое любовь. Ненависть подтолкнулa меня к нему; он спал на кровати.

Я посмотрела на его спящее тело, кипя от ненависти. Я подошла к нему, схватила и стащила с кровати; он с глухим стуком упал на пол. Я взялa его за руки и потащилa к двери в подвал, затем открылa ее, и, несмотря на свое желание спустить его вниз по лестнице, вместо этого я сталa спускать его потихоньку, его ноги с грохотом опускались на каждую ступеньку.

– Какого хрена ты делаешь?
– спрашивал он, когда борьба со мной не помогала.

Я не ответила, голос меня не слушался. К тому же, на самом деле у меня было не столько объяснение, сколько побуждение сделать это. Я повернулась и оставила его лежать на холодном и грязном полу, одного в темном подвале, на несколько часов, прежде чем вернуться, чтобы проверить, как он.

Когда я открыла дверь, он кричал, требуя, чтобы я посадила его обратно в кресло и покормила. Он ничего не сказал о том, чтобы отвести его наверх, вероятно, зная, что его попытки будут тщетными.

Я поднялась наверх, чтобы забрать его кресло, и спустилась с ним к нему по темной лестнице. Я подумалa о том, чтобы просто убить его. В отличие от тех случаев, когда я делалa это раньше, на этот раз, я отчетливо представилa, как подхожу к нему и выпускаю кишки.

Что меня остановило, было непонятно. Я не знаю, почему я тогда не пошлa на это. Вместо этого я усадилa его в кресло, он и понятия не имел, насколько близок был к тому, чтобы испустить дух, а если бы и знал, то, возможно, не сделал бы того, что сделал дальше.

Когда я отходилa от него, он схватил меня за бедро, и я упалa лицом вниз на пол. Это стало последней каплей, когда я поднялась и в последний раз, черт возьми, поклялась покончить с ним. Меня больше ничего не сдерживало, та нить, которая привязывала меня к нему, оборвалась в ту секунду, когда мой подбородок ударился о бетонный пол.

– Я спущусь через минуту с твоей едой.

Мой голос звучал странно даже для меня, он был не таким, каким был все эти несчастные годы, это былa прежняя я, она появилась именно тогда, и мне показалось, что она спасает меня, вытаскивает меня из этой дерьмовой дыры, в которую превратилась моя жизнь.

Я поприветствовалa ее, когда она присоединилась ко мне в приготовлении его еды, подняв мне настроение так, как я самa не могла за все это время.

Он обращался со мной как с гребаной собакой, хуже, чем с собакой, с дерьмом, которое исходит от собаки, и именно так я хотелa ему отплатить.

В тот вечер я приготовила курицу марсала, подала с лапшой, это было восхитительно, я принесла ему остатки своей собственной еды: в основном куриные кости, как я и говорила, это было вкусно, я почти все съела.

– Что это за хрень?
– спросил он, когда я протянулa ему тарелку.

– Заткнись и ешь, сегодня вечером больше ничего не будет, - вежливо ответилa я, когда мой альтер снова взялся за дело.

Мэтью не был голоден так, как вы могли бы себе представить. Однажды он объяснил мне это – его мозг как бы подсказывал ему, что прошло уже достаточно времени, и он хочет есть, что у него будут фантомные боли, но не такие, как при прежнем голоде, поэтому, когда он швырнул тарелку через всю комнату, разбив ее о стену, я ушлa. Он, наверное, все равно не стал бы это есть.