— Не вроде, а вспоминай.

— Да какая разница! — вспылил я, — Давайте уже заканчивать этот балаган. Пора приступать к делу. Где у вас одежда и свежее постельное бельё?

Насчёт свежести я сомневался, но всё лучше, чем то, на котором лежала старуха.

— Ты НЕ слу-ша-ешь, — протянула Стефания, а на меня навалилась такая тяжесть, что стало трудно дышать.

Пришлось ухватиться за спинку кровати, чтобы устоять на ногах.

— Вот, так-то лучше. ВСПОМИНАЙ, — показалось, что голос старухи зазвучал со всех сторон одновременно, проникая глубоко в мозг и заставляя вернуться в события двухнедельной давности.

Вот я вхожу в комнату, не раздеваясь падаю на кровать, обнимаю жену, чувствую липкую влагу, включаю свет…

— Ум-мм, не-е-т!

— Вспомнил? — хлесткой пощечиной вернул меня в реальность всё тот же скрипучий голос.

— Угу, — тяжело дыша, словно загнанная лошадь, пробормотал в ответ, — Рядом с кроватью и около тела Светы были разбросаны какие-то пожухлые листья.

— Какие?

— Да откуда я знаю!

— Форма у них какая была? Кха-кха-кха, — закашлялась Стефания, а на её лицо вернулся землистый оттенок.

— Трилистник, кажется, — подумав произнес я.

— Крестовик значит. Занятно. Это кто же у нас такой прыткий? Скажи спасибо, что быстро умерла твоя благоверная. Не мучилась, а могла бы…

— Да откуда вы…

— Не за ней он приходил — за тобой. Ты, Алёшка, последний в нашем роду, да ещё и с благодатной почвой, на которой могут взойти семена.

— Какие семена? — спросил тупо, не совсем понимая, о чем говорит бабка.

— Семена родового дара, дурень. Не она ему нужна была, а ты. Да не сложилось. Не оказалось тебя дома, а жена видимо проснулась, увидела супостата, вот и поплатилась жизнью.

Не знаю, зачем слушал эту чушь, но слова бабки уже не казались бредом, наоборот, приобрели некую осмысленность. Чуйка встала на дыбы, непрестанно твердя: вот оно, вот-вот-вот.

— Кто он? — задал я единственный вопрос, хоть и понимал, насколько глупо он прозвучал.

Откуда больной бабке из глухой деревушки знать убийцу моей жены?

— Не знаю, — прокряхтела Стефания, — но догадываюсь. Отомстить хочешь?

— Очень хочу, — ответил честно.

— Отомстишь, если сам выживешь. Скорее всего, это был один из ведьмаков, а может, кто-то из ведьм подсуетился. Не угадаешь. Тебе, чтобы на след выйти, нужно земли с могилы жены взять и крестовик, который в квартире был, хоть один листочек. Смешать их, а дальше, наговор на поиск произнести…

Я был готов схватиться за любую соломинку, именно поэтому слушал бредни, которые выливались из бабкиного рта.

— Ладно, понял, наговор.

— Всё, не могу больше. Дай сюда руку.

Стефания повернула голову в мою сторону, взгляд бабки начал покрываться мутной пеленой, дыхание сбилось, усилились хрипы, да и вообще, она стала выглядеть так, словно сейчас отдаст Богу душу.

— Как скажешь, — произнес ровным голосом, ничем не выдавая беспокойства, хотя меня всего скрутило от дурного предчувствия.

Протянул осторожно ладонь, не зная, чего ожидать. Вдруг опять тяпнет. Хорошо, что из передних зубов всего пара осталась.

Обошлось.

Стефания всего лишь положила руку на худую грудь, и прикрыв глаза, зашептала, неся полную околесицу, сжав мою ладонь своей холодной и сухой.

Прислушался. Слова были мне вроде бы знакомы, но смысл практически ускользал.

Сам не понял, как перед глазами поплыла дымка, и я опустился на пол возле кровати, положив голову на край грязного матраса.

Перед мысленным взором проплывали странные сюрреалистичные картины. Я вроде бы видел бабку Стефу молодой растерянной девушкой, держащей в руках старую как сам мир книгу, и её слезы, стекающие по щекам. Потом она предстала зрелой статной женщиной, от которой веяло такой силой, что сразу же захотелось спрятаться. Вокруг Стефании сгрудились странные существа, опасные по своей сути.

Среди них я заметил волка, того самого, что привиделся мне в лесу, только выглядел он немного иначе. Не было загнанного вида, всклокоченной, свалявшейся шерсти и высунутого наружу языка. Весь вид зверя выражал силу, мощь и невиданную грацию.

Если бы эта тварь захотела, то смогла разорвать любого человека на части не прилагая усилий, но, она не нападала, а словно ждала чего-то, хотела получить разрешение…

Разрешение чего?

Ответ на вопрос был очень близок, но он ускользнул от меня в самый последний момент. Когда я уже готов был понять происходящее, картинка сменилась, и передо мной предстала сморщенная старуха, которая глумливо погрозила пальцем с окрашенным в ярко-алый цвет ногтем и довольно произнесла:

— Теперь — это твоя ноша, Алёшка, неси её с честью, не посрами наш род, а то вернусь с того света и устрою тебе Кузькину жизнь. Будешь у меня вместо домовика за печкой жить, да батрачить при надобности.