– Значит, письмо должен написать сам Мудая-Хитва?- уточнил между тем Патихики.

– Так точно – ответил Айтот Тари.

– Скажешь вохейцу при следующем его визите в тюрьму, чтобы он принёс это письмо, дабы ты мог посмотреть – вмешался я, моментально очнувшись от дум – Дескать, тебе нужно убедиться, всё ли написано так, как нужно.

А что, зачем нам лишние сложности: организовывать слежку за господином послом, организовывать встречу с ним в устраивающей нас обстановке, то есть без вохейской охраны и лишних свидетелей. И, не попустите предки и духи-покровители, ещё чего доброго, он может ведь послание от имени штурмана успеть отправить адресату – из моих орлов агенты наружного наблюдения такие же, какой из бывшего цбу-шихета конспиратор-заговорщик, а случайности исключать нельзя. Тем более, в таком важном деле. А если этот амк выполнит просьбу палеовийца, то всё получится в лучшем виде: во-первых, Мудая сам принесёт железное доказательство своей изменнической деятельности; во-вторых, внутрь тюрьмы для общения с пленными офицерами его пускают без охраны, которая остаётся в караульной.

Патихики ещё долго мурыжил штурмана-тюленелова, уточняя то одно, то другое. Я меж тем слушал опять вполслуха, раздумывая – а не плюнуть ли мне на идущий допрос ради полдника. Победила ответственность: нечего молодому поколению папуасских кадров дурной пример показывать. В итоге к концу все мысли были только о жратве. Наконец даже юношеский энтузиазм вкупе с желанием реабилитироваться за конфуз с кузиной были побеждены голодом – я отчётливо же слышал урчание пустых утроб как моего орла, так и пленного. Надо на будущее озаботиться нормальным режимом питания выходящего из стен Обители Сынов Достойных Отцов молодняка – ввести на рабочих местах обязательный регламент (для спокойной обстановки, разумеется) с завтраком, обедом и ужином. А то сгорят на работе, а в их воспитание и образование столько трудов вложено. Сами-то по молодости господа кадеты насчёт здоровья не парятся. Вот приходится Сонаваралинге-таки за них думать.

Увы, сразу по окончании допроса приступить к перекусу не удалось. Караульный доложил, что заключённый «Ипалу Хититеру» просит немедленной аудиенции у начальника тюрьмы и «большого господина со светлой кожей». Это он меня так обозначил, что ли?

«Давай, веди его сюда» - несколько раздражённо распоряжаюсь. Жрать хочется, а вместо этого приходится заниматься государственными делами.

«Ну?!» - грозно поинтересовался я у палеовийца, за спиной которого мячит коренастый охранник. Подлейтенант на смеси папуасского, вохейского и своего родного языков медленно, тщательно проговаривая каждое слово, произносит: «Я согласен добровольно рассказать всё, что от меня потребуете, о внутреннем устройстве, экономике, армии, флоте Палеове, а также научить ваших воинов пользоваться нашим оружием в обмен на жизнь и свободу Мигарими».

«Хорошо» - отвечаю – «Список вопросов, на которые нужно ответить, тебе вручат в ближайшее время. А пока присоединишься к тем своим соплеменникам, что уже помогают нам». Немного подумав, добавляю: «С Мигарими своей можете миловаться сколько угодно. Но помни – её судьба в твоих руках».

«Макак» уводит тюленелова в камеру, Патихики собирает свои бумаги, и мы с «господином лейтенантом» идём есть. По пути в столовую, расположенную под навесом в противоположном от тюрьмы краю крепости, я высказываю всё, что думаю по поводу молодых оболтусов, которые губят свои желудки нерегулярным питанием. Подчинённый слушает с выражением покорной обречённости на лице: дескать, старческое брюзжание начальника переживём как-нибудь. Нет, точно нужно составлять для государственных служащих регламент с обязательным временем для приёма пищи. А то знаю я своих папуасов….

Расположились за основательным столом из толстых плах. Хозблок Тин-Пау, в отличие от мархонской Цитадели, находился на некотором возвышении по сравнению с внешнем валом и венчающим его частоколом, так что я мог наслаждаться видом темнеющего на глазах залива и россыпей огоньков, обозначающих прибрежные деревни. Занятый созерцанием умиротворяющего пейзажа как-то упускаю из своего внимания Патихики. А тот, оказывается, и не ест, почитай ничего. Нервничает что ли в компании с Великим и Ужасным Сонаваралингой-таки? Даже не пытаюсь выяснить причину вялого аппетита несомненно голодного летинату – а то ещё, не попустите духи-покровители, совсем запугаю парнишку. Просто быстрее заканчиваю ужин и оставляю начальника тюрьмы в одиночестве – авось без меня у того проснётся интерес к каше из коя с рыбой.

– И так, почтенный Мудая-Хитва – произнёс я, улыбаясь -Надеюсь, мы друг друга прекрасно поняли?

Настроение у меня самое благодушное. Чего не скажешь о господине после: как-то маловато поводов для расслабленности, когда сидишь в допросной комнате, на высоком и жёстком стуле, вместо низкого диванчика, как это приято у жителей Внутриморья. Это тюленеловы, нахватавшиеся от ирсийцев всякого, уже приспособились к такой мебели. Впрочем, не совсем привычное для вохейца место, на котором приютилась седалищная часть отставного гвардейца, не главная причина, отчего она у моего собеседника играла в какую-то совершенно независимую от владельца игру. Куда сильнее заботило члена древнего аристократического рода содержимое нашего с ним разговора: не каждый день тебя «припирают к стенке» в связи с твоим обнаружившимся сотрудничеством с врагом отчества. Тот факт, что разоблачили славного Мудаю не соотечественники, а всего лишь союзники-вассалы, утешал наделённого немалыми полномочьями представителя Повелителя Четырёх Берегов мало.

Это меня все эти заморочки бронзововековых аристократов насчёт чести и потери лица пустой звук: я даже трусом и рогоносцем ради Великого Пеу выставлял себя. Но для настоящего вохейского благородного в четырнадцатом поколении достойным выходом в случае разоблачения предательства будет получить от царского «доставителя последней милости для недостойного» позолоченную удавку, которой полагается самолично себе захлестнуть глотку. Сообщи мы о шашнях отставного цбу-шихета соотечественникам, так оно бы и случилось – у отпрыска семейства Хитва был бы выбор небогатый: или самоубийство, позволяющее сохранить видимость приличий и выводящее из-под удара родственников (разумеется, в случае, если никто из них непричастен к государственному преступлению сородича); или позорная казнь с весьма возможными осложнениями для клана.

Сейчас же Мудая, из предложенных альтернатив – смерти за измену от соотечественников и новой измены в пользу разоблачивших его варваров – выбрал ещё одно предательство. Легко быть героем перед лицом врага, когда всё ясно и своим, и чужим, а попробуй сохранить остатки мужества, зная, что твоя стойкость обернётся бесчестьем. И хоть сто раз тверди себе, что не собственную шкуру спасал, а честь свою и фамильную – всё равно до конца дней будешь помнить липкий страх и понимать, что ты оказался просто-напросто трусливым дерьмом.