— Вот и я первым делом спросила, — кивнула сосредоточенная на фигурном вождении Поля.

— А и выперли, — разухаристо ответил Птиц, — а и за дело. Тебе-то что?

— За какое такое дело?

— Так вороват я сызмальства, — без всякого смущения сообщил он. — У одной соседки кадушку упер, у другой — козу увел, а спроси меня зачем — так я и сам не скажу. Ну и деревня выставила меня за околицу. И пошел я, стало быть, печальный, голодный и одинокий, глянь — Потапыч бредет. Его жена к куму ушла, вот он и подпалил им избу, от обиды, стало быть… Гришаня со старостой подрался, Петеру собственная бабка прокляла, тьху. Вот мы и решили собственное поселение организовать, чтобы самим над собой главными быть. А свержение князя — наша официальная идеология, ибо как без нее-то, анархия выйдет!

— Почему на болотах? — спросил Даня.

— Потому как где их нет — там уже живет кто-то другой. Да и болот этих… одно название, негусто, в общем. А все почему? Потому что наши болота — не просто болота, а гнездышко вьера и вассы.

— Чье-чье гнездышко? — не поверил Даня. — Что за ересь!

— А ничего не ересь! Спроси любого жителя деревень, что ниже, что выше! Тебе всяк расскажет, что болота эти не простые!

— Вьеры не живут с вассами, — раздраженно буркнул Даня, — это противоречит их природе.

— Ну, нехай их знает, может они там дружат, а может еще чего, — рассмеялся Птиц, — но мы их не трогаем, они нас тоже.

— Да бред же! — не унимался Даня, которого всегда злили такие неправдоподобные слухи. Неужели нельзя придумать что-то более правдивое? Впрочем, фантазия у муннов была всем на зависть, тут ушедшие боги как следует расстарались.

Деревушка, которая первой показалась по дороге, была маленькой и очень пестрой. К разочарованию Птица, который, кажется, был намерен ворваться туда на тарантайке и произвести тем самым фурор, Поля оставила автомобиль куда выше, и они еще около получаса шли пешком. Ружье Лохматику тоже пришлось оставить в багажнике, и он плелся весь из себя такой разнесчастный, что это даже невозмутимую Полю развеселило.

Их встретила целая стая тощих индюков, которых пасла ленивая сонная дворняга, вся покрытая репьями. Где-то надсадно скрипел колодец-журавль. Скрюченная бабка грелась в розоватых лучах заходящего солнца, подслеповато щурясь на незнакомцев.

Даня целеустремленно шел мимо расписных заборов, кажется, в деревне обитал художник-самоучка, у которого кособокие солнца целовались с подсолнухами, а птицы и пчелы выглядели равными по размерам. Хозяйство, которое им нужно было, встретилось сразу за резким поворотом, украшенным глубокой лужей.

— Вот, — сказал Даня довольно, — и ничего выдирать из стены не нужно.

За широкими, нараспашку, воротами был виден двор, и старая развалюшка, которую уже начали разбирать. За ней горделиво высился новый дом.

У развалюшки стояла на коленях женщина, лет этак под пятьдесят, красивая мягкой округлой красотой, и что-то ворковала над разобранными стенам. На покрытой вышитой скатертью скамейке находился пышный хлеб, кувшин молока и миска с желтой, посыпанной зеленью, картошкой. Даня сглотнул набежавшую слюну, вдруг поняв, что успел как следует проголодаться.

— Что, — спросил он участливо, — не хочет перебираться ваш горт в новый дом?

Женщина вскинула на него печальные, уставшие глаза.

— Ни в какую, — расстроенно произнесла она. — Уж я и уговариваю, и задабриваю и подманиваю… А что толку от таких хором, если в них нет горта? Вчера о половик запнулась, чуть шею себе не свернула, сегодня об ухват обожглась.

Даня опустился с ней рядом на истоптанные одуванчики, положил руку на почерневшее от старости дерево, прислушался.

От развалюхи не веяло тем особым теплом, которое всегда исходило от гортов. Неужели он совсем ушел, а то и того хуже? Духи жили долго, но все же не были бессмертными.

— А давно с вами этот горт? — спросил он.

Женщина задумалась.

— Давно, еще при прабабке моей жил… Уж так любил ее, что ходил повсюду следом, как щеночек.

— Ого!

Горты редко показывались людям — их можно было увидеть в отражении тарелок, в переливах капель на окнах, в солнечных зайчиках на стенах. Крохотные, обязательно бородатые существа жили за печкой или на подлавке, умели оставаться незаметным, и порой только мягкий топоток крошечных ножек намекал, что по комнате прошел хранитель дома.

И теперь Дане хотелось молча уйти от этой женщины и не становиться тем самым гонцом, который приносит дурные вести.

— Я Данила, — сказал он дружелюбно, — разговаривающий с духами. И, кажется, — он постучал по развалюшке, — тут уже никого нет.

— Как — нет? — охнула женщина. — Да куда же он подевался? Не мог же взять и убежать к соседям.

— Не мог, — согласился Даня.

Тут ее серые глаза округлились, а потом наполнились слезами.

— Стало быть… вы уверены?

— Наверное, он был очень привязан к дому, и когда понял, что его вот-вот снесут, решил уйти вместе с ним.