— Мам, — негромко говорю я.

После похорон она сказала мне называть ее мамой, как называет ее Валентина, но мне до сих пор непривычно. Хотя сам жест — эта безмолвная поддержка — для меня сейчас особенно ценен.

— Лука, — ее голос дрожит. Она поднимает на меня глаза, и я вижу в них сдержанные слезы. — Пожалуйста, не оставляй мою дочь. Я ошибалась. Мне не следовало разлучать вас так долго. Я не должна была судить тебя, приравнивая к ее отцу. Не должна была думать, что ты будешь смотреть на нее свысока. Я знаю, что вначале была с тобой несправедлива, и, возможно, не имею права тебя о чем-то просить. Но я умоляю. Не бросай ее.

Я опускаюсь перед ней на колени и беру ее руки в свои.

— Не брошу, — обещаю я.

Она выглядит такой беспомощной, такой сломленной, что у меня даже слов не находится.

— Что случилось? Она что-то сказала?

Она колеблется, и по моему позвоночнику пробегает холодок.

— Тебе стоит подняться, — наконец отвечает она.

Я киваю, помогая ей встать, и направляюсь вверх по лестнице. Ступени скрипят под моим весом. Останавливаюсь перед дверью в спальню Валентины и глубоко вдыхаю, собираясь с духом. Каждый день мне приходится играть роль жизнерадостного идиота, когда внутри меня все рушится. Ее пустота убивает меня.

Я толкаю дверь и вхожу. Она лежит в постели. Как всегда.

— Привет, детка, — негромко говорю я, ослабляя галстук.

Она даже не смотрит в мою сторону. Черт. Я бы отдал все, чтобы увидеть ее улыбку. Даже тот ее ледяной взгляд — лучше, чем это. Я прикусываю губу, а потом принимаю решение. Так дальше не пойдет. Я стягиваю с нее одеяло, оставляя ее полураздетое тело открытым, но даже это не заставляет ее обернуться ко мне.

Я оглядываю ее и замечаю, что она до сих пор носит ту же старую, заношенную футболку. Из вещей, что я привез из дома, она ничего не тронула. Почему?

— Хватит, Валентина, — говорю я, подходя ближе.

Я беру ее на руки, и она тяжело вздыхает, но остается безучастной. Только когда я вхожу с ней в ванную и ставлю ее в душ, она наконец реагирует.

— Я уже мылась несколько часов назад, — бормочет она.

Я вхожу в душ следом и включаю воду. Одежда тут же прилипает к телу.

— Знаю, — отвечаю я.

Ванная — единственное место, куда она выходит из своей комнаты, но, судя по спутанным и сальным волосам, она проводит здесь не больше пары минут. Я никогда не видел ее такой. Я никогда не видел ее настолько сломленной.

Я стою перед ней, промокший до нитки, и смотрю, как ее взгляд медленно скользит вниз, задерживаясь на моих носках.

— Лука, — шепчет она, ее глаза широко распахнуты.

Мокрая футболка облепляет ее тело, подчеркивая каждую линию, каждый изгиб. Я глубоко вздыхаю и медленно стягиваю с себя пиджак, позволяя ему тяжело упасть на мокрый кафель.

— Помоги мне, — говорю я, беря ее руки и кладя их на пуговицы своей рубашки.

Она смотрит на меня, и я не могу разгадать ее выражение. Мне кажется, что она отвергнет меня, просто выйдет из душа, но затем ее пальцы двигаются, расстегивая пуговицы медленно, одна за другой. Когда рубашка раскрывается, я замечаю, как что-то вспыхивает в ее глазах. Я наблюдаю за ней, пока снимаю ее с себя, вытаскивая из рукавов.

Валентина откидывается назад, прижимаясь к кафельной стене душа, и в этот момент мне кажется, будто мы вернулись в прошлое, в те времена, когда я не знал, о чем она думает. Когда я бы отдал все, лишь бы узнать.

— Теперь это, — я кладу ее ладони на ремень своих брюк.

Она замирает, прежде чем медленно помочь мне снять их. Ни единого слова, ни одной эмоции. Только влажные пальцы, скользящие по ткани.

Когда я стою перед ней обнаженный, она шепчет:

— Ты больше не хочешь меня…

Ее взгляд опускается вниз, и впервые за недели в ее глазах вспыхивают эмоции — страх, отверженность, боль.

Я ухмыляюсь, беря край ее футболки и начиная поднимать ее вверх.

— Я всегда хочу тебя, детка. Просто тяжело возбудиться, когда ты смотришь на меня так, будто не можешь вынести моего присутствия.

Валентина поднимает руки, позволяя мне снять с нее футболку, оставляя ее только в розовых боксерах. Я провожу ладонями по ее талии, опуская их вниз, стягивая последние клочки ткани, разделявшие нас.

Я придвигаюсь ближе, прижимая ее к стене, опираясь предплечьями по обе стороны от ее головы.

— Давай вымоем твои волосы, хорошо? Думаю, тебе станет легче.

Ее пальцы прикасаются к моей груди, и я замираю. Она, кажется, не осознает, что это первый раз за долгие недели, когда она меня касается.

— Ты хочешь… просто помыть мне волосы?

Я ухмыляюсь, наматывая прядь ее волос на палец.

— Звучишь разочарованно. Надеялась на большее?

Она стискивает зубы, ее глаза сверкают.