Но в данную минуту Сашка Поляков ей ничем помочь не мог. Над ним самим нависла опасность, и вина за это отчасти лежала и на самой Вере.

***

Идти лучше через Южные КПП, решил Сашка — там свои, соколики майора Бублика, как им с Верой вчера объяснил полковник Долинин. Конечно, афишировать, кто он и куда идёт, Сашка не собирался, но сама мысль об этих своих, пусть и абстрактных своих, грела душу, да и — что говорить — придавала уверенности.

Однако, сделав несколько шагов вглубь этажа (чтобы дойти до Южной лестницы от квартиры Анжелики нужно было пересечь весь этаж почти по диагонали), Сашка остановился, быстренько прикинул в уме маршрут и, развернувшись, зашагал к Северному выходу. Из квартиры он выскочил минут через десять после Анжелики и Натальи Рябининой, и ему совершенно не улыбалось напороться на одну из этих дамочек где-нибудь в центре этажа, тем более, что приёмная юридического сектора как раз тут и находилась. Куда безопасней было спуститься по Северной лестнице на самый нижний ярус Надоблачного уровня и оттуда уже добраться до Южного КПП.

По лестнице он почти бежал, только один раз замедлил шаг и остановился. Ему показалось, что он увидел Наталью Леонидовну парой пролётов ниже. Перегнувшись через перила, Сашка попытался рассмотреть спускающуюся женщину. Она была похожа на Рябинину: светло-бежевый костюм, тёмные волосы, разве что чуть длиннее, чем у Натальи Леонидовны, но точно Сашка бы не сказал. Он решил не рисковать, подождал, когда женщина уйдёт (она и правда довольно быстро свернула с очередной лестничной площадки на какой-то этаж), и только после этого припустил вниз.

Под ногами мелькали ступеньки, а в голове диким табуном носились мысли. Сашка пытался их упорядочить, сосредоточиться на том, что сейчас было главным, но, приходилось признаться, получалось так себе.

С первым шоком, который он испытал, услышав новость о том, кто его отец, ему удалось справиться ещё в прихожей апартаментов Анжелики, когда он, ошалевший, на подгибающихся ногах, вывалился из шкафа и на пару минут застыл, разглядывая своё отражение в зеркале. Что он там надеялся увидеть? Сходство со своим биологическим папашей? (Вот тут Сашка был удивительным образом солидарен с Анжеликой — конечно, папаша, назвать Литвинова папой или хотя бы отцом у Сашки язык не поворачивался.) Или наоборот — полное отличие, как доказательство чудовищной ошибки, потому что ничем кроме как ошибкой это быть не могло?

В любом случае простоял так Сашка недолго. Он всё ещё сжимал в руках Верин пропуск. Острые края тонкого пластика больно врезались в ладонь, и Сашка только сейчас это почувствовал. Он разжал пальцы и с недоумением посмотрел на маленький белый прямоугольник. Синий стандартный штамп, казённая надпись: «Специальный пропуск выдан Ледовской Вере Александровне», дата, фальшивая подпись.

Чёрные буквы, набранные курсивом, разбежались перед глазами, и за спиной вдруг возникла Вера. Сашка готов был поклясться, что он видит её отражение в зеркале. Бледное лицо, высокий лоб, прямой пробор и две тёмно-русые, перекинутые на грудь косы.

— Ну что, Поляков, так и будешь себя жалеть? — от прозвучавшего в голове голоса Сашка вздрогнул. — Обрёл нового папочку и разнюнился. А про Нику ты забыл? Только о себе и думаешь, слюнтяй!

Ника!

Какой же он дурак! Вера права: дурак и слюнтяй.

Резкие безжалостные слова разом выбили из головы всё то, что было сейчас неважным, но что Сашка старательно пережёвывал — мысли о Литвинове, страх за собственную жизнь, злость, детскую обиду, жалость к самому себе… Осталось только то, что имело первоочередное значение: нужно было бежать и спасать Нику, уводить её из ставшей опасной больницы. Куда? На восемьдесят первый, к полковнику Долинину. Других вариантов у Сашки не было.

На какой-то момент он как бы раздвоился. Прежний, осторожный Сашка Поляков пытался отговорить, приводил резонные доводы, но Сашка нынешний, отчаянный, уже сроднившийся с глупыми поступками, небрежно отмахнулся от своего рассудительного двойника. И даже поймал довольную ухмылку призрачной Веры:

— Всё правильно, Поляков. Нечего слушать всяких трусов!

***

От Восточного входа (Вера сбежала по Восточной лестнице, она была ближе всех к спортивной площадке, где они расстались с Олегом Станиславовичем) надо было взять чуть левей, но сначала пересечь жилую зону, стараясь не заблудиться в лабиринте коридоров. Этот нижний этаж Надоблачного уровня отличался от остальных, не было великосветского размаха, как однажды, смеясь, сказал Никин отец. Кажется, в детстве он жил где-то здесь, если Вера ничего не путала, а ещё — это-то Вера уже знала точно — на этом этаже находилась квартира, которую Сашке Полякову выделили от административного сектора. Маленькая такая, зачуханная квартирка, с дверью, выходившей прямо на кухню общественной столовой. Там ещё всегда стояли мешки с мусором, чёрные, вонючие, и над ними с глухим жужжанием вились жирные ленивые мухи.

При воспоминании о мухах Веру замутило, а в глазах потемнело от гнева и от омерзения. Она машинально схватилась за карман (юбка в этом месте всё ещё было влажной), но быстро вспомнила, что серёжки там нет — Вера оставила её в руках Олега Станиславовича. После того, что произошло в приёмной у Марковой, вряд ли она когда-нибудь решится надеть на себя это украшение.

— Пришли? Очень хорошо. Идите сюда. Ну что вы застыли на пороге, госпожа Ледовская? Проходите! И дверь за собой закройте!

Ирина Андреевна говорила громко, пытаясь перекричать истеричные взвизгивающие вопли, раздающиеся с большого кожаного дивана, что стоял в приёмной. Вера, до этого робко топтавшаяся в дверном проёме, вздрогнула и, подхлестываемая гневным окриком, прошла внутрь.

Маркова сидела на краю дивана и безуспешно пыталась приложить то ли салфетку, то ли платок ко лбу какого-то мальчишки, который извивался, визжал и махал худыми руками.

— Шурочка, милый, доктор сказал, что надо приложить холодное к шишке…