Женщина удивленно посмотрела на меня, словно бы интересуясь, здоров ли мой «шеф» или крыша у него подтекает, потом помотала головой.

— Не знаю. У нее было много всего, как у каждой девушки, наверное.

Она опять осмотрела меня как через сканер. Я почесала под носом, проверяя, не отросли ли коварные волоски. Не отросли, но в наш век возвеличивания бодипозитива кого смутят чересчур мохнатые подмышки и четкие усики? Людей старшего поколения, и мне стоит помнить об этом.

Я понадеялась, что Вадим не станет спрашивать, что Лариса взяла с собой на последнюю съемку. Это был бы логичный вопрос, но бессердечный, и ответ на него не проливал ни на что свет. Не факт, что к кенотафу приделали что-то из этих вещей, не факт, что мы это отыщем.

— Я все ее вещи собрала и раздала нуждающимся. Остались фотографии, память… а что мне еще? Надо же, я уже могу об этом говорить… Были украшения, золото, серебро, немного, но были, я передала их Маше, младшей дочери. А вещи… Мария в отца, высокая, крупная, к тому же атлетка, это Лариска пошла в бабку, такая же изящная. А, медвежонка Манька забрала, — с улыбкой добавила женщина. — У них два одинаковых было, Маша привезла с каких-то сборов, после смерти Ларисы она и второго себе оставила. Лариса цепляла его на ключи от машины, а Манька обоих повесила на рюкзак… Так до сих пор они у нее и живут.

Медвежонка можно было исключить.

Опять медвежонок.

— А все я остальное раздала, — с нажимом повторила женщина и выпрямилась, взгляд снова стал не слишком довольным. — Вам ее вещи нужны? Что вы ищете-то?

Вадим открыл рот, и у меня в ушах зашумело, едва я представила, что он сейчас скажет осиротевшей матери совершенно не нужную ей правду, но я от безысходности думала о нем хуже, чем он заслужил.

— Без чего Лариса никогда не выходила из дома?

Женщина задумчиво поглаживала щеки тыльной стороной ладони, не торопясь отвечать. Я подвисла — без чего никогда не выходят из дома современные люди? Мобильник, ключи от квартиры и машины, пластиковая карточка, «права» и все документы, пауэрбанк, проездной?

— Без сумочки? — наконец неуверенно отозвалась женщина. — Она как-то купила хорошую… подделка, конечно, но смотрелась красиво.

Я сомневалась, что Ломакин обрадовался, увидев на кенотафе потасканную реплику.

— А что было в сумочке?

Я ошиблась — Вадим работал мастерски. Естественное любопытство, без давления, умеренно вежливо, допустимо настойчиво. Даже курица перестала копать дерьмо и заслушалась, хотя что бы она понимала своими птичьими мозгами.

— Как у всех? — пожала плечами женщина. Курица согласно икнула и поскакала к подружкам, громогласно вопя. — «Права», документы, ключи, телефон, карточки, косметичка… расческа, у Ларисы всегда были длинные волосы. Зонт еще, сами знаете, какая у нас погода. Вы ее в чем-то подозреваете?

— Ни в коем случае. Не подозреваем и даже не думаем. Я работаю по заказу одного адвоката, устанавливаю алиби его подзащитного. Большего я сообщить, разумеется, не могу, но чтобы вы не тревожились — у этого подозреваемого нашли вещь с именем «Лариса» и инициалами «ЛС», и вещь старую, поэтому пришлось побеспокоить даже вас.

Вряд ли женщина поняла что-то из его объяснений, но лицо ее просветлело, она устало махнула рукой.

— Точно это не моей дочери, она никогда не покупала ничего с именем. Маша как-то купила ей чашку, так и то Лариса пила из нее из любви к сестре… — Она встревоженно оглянулась на дверь за спиной, закрытую не наглухо, и, понизив голос, попросила: — Если у вас все, я пойду? Там Машкин сын спит…

— Да-да, конечно, — позволила я, а стоило бы подумать, не влезла ли поперед батьки в пекло, но нет, Вадим тоже кивнул. Мы скомкано распрощались и пошли к машине.

— Дерьмо, — напомнила я. — Да не смотрите так, вы в него наступили.

Хотя бы ребенок не остался сиротой.

— Точно.

Пока Вадим тщательно вытирал ноги о траву, я раздумывала, что дальше. Мы отправимся в санаторий, и призрак проявится — один или другой, или оба разом. При мысли о серпантине мне заранее становилось дурно, Вадима перспектива спуска к побережью не радовала тоже, мы сели в машину и молча ехали минут двадцать, и дорога была все неприятнее, а Вадим — все угрюмее.

Я к нему не лезла, не хотела отвлекать, но едва мы оказались на трассе — или, по крайней мере, хоть насколько-то вменяемой дороге, он первый нарушил молчание.

— Когда-то я ушел из милиции именно потому, что не мог… ну, вы понимаете.

Да, я бы тоже не смогла. Резать по незажившей ране, резать не однажды и не одного человека, а эмпатия к потерям у не-людей намного острее. Терзания вроде измен мы, как правило, игнорируем как малозначимые, сказываются долгие лета и неоднократная переоценка жизненных ценностей. А ограниченный круг близких связывает нас друг с другом намного сильнее, чем того хочется. Но это у оборотней, что у вампиров и эльфов, живущих намного дольше, я даже спрашивать не хочу.

— Долго проработали?

— Одиннадцать лет. Был уже «важняком».

У меня отпали вопросы, каким образом он получает новые документы. Другое дело, как долго это продлится при нынешней цифровизации.

— Вы здорово продрыхли, но если мы поедем в санаторий, успеем засветло. В темноте там нечего делать — это только в кино призраки светятся, а мы можем и не увидеть ничего.

— Что всегда будет лежать в косметичке?

Я подавилась воздухом. Сама я таскала косметичку лишь на работу и то потому, что иногда требовалось нагнать на клиента жути. Но так как клиенты чаще заходили по случаю, а по звонку — хорошо если раз в квартал, то я плюнула на косметику.