— Говори! — голос Романа становится громче, тверже.

Костя сглатывает, его плечи поднимаются и опадают. И, наконец, он говорит. Рассказывает всё. Сбивчиво, не глядя на отца, словно пытаясь спрятаться. Роман слушает, его лицо становится всё мрачнее. Глаза щурятся, челюсть сжимается.

— Ты бухой, что ли, блядь?

— Ну… я.… выпил немного на вечеринке у Тохи.…

— И сел за руль, дебил? — я вздрагиваю от тона Романа, но не вмешиваюсь. Признаю, что он сейчас абсолютно прав.

Мой сын выпил, сел за руль и сбил человека. А потом, возможно, оставил его там на дороге умирать.

Боже….

— Иди к себе, — коротко говорит Рома, кивая в сторону лестницы на второй этаж. — На звонки и сообщения не отвечай, в сеть не заходи.

Тот встает и торопливо уходит, не осмеливаясь посмотреть на отца.

Мы остаемся вдвоем с Романом. Воздух в комнате становится густым, тяжёлым. Роман берёт телефон и, набрав номер, начинает что-то выяснять. Я не слышу, что ему отвечают, но по его лицу понимаю, что новости плохие.

Наконец он опускает трубку и смотрит на меня. Тяжелый взгляд прожигает меня насквозь.

— Тот человек жив, но в больнице, — говорит он, словно констатирует факт. — У него серьёзные травмы — открытый перелом предплечья, закрытая черепно-мозговая, ушиб позвоночника. И он уже написал заявление. Видел номер машины пиздюка. — Роман делает паузу. — Косте грозит тюрьма. Он был за рулём пьяным.

Мир вокруг рушится. Разваливается на маленькие кирпичики. У меня подкашиваются ноги, я хватаюсь за спинку дивана, чтобы не упасть.

— Нет… — шепчу, чувствуя, как слёзы начинают катиться по щекам. — Нет, нет, пожалуйста… Рома, помоги. Я умоляю тебя, сделай что-нибудь! Спаси его!

Роман смотрит на меня. В его глазах что-то холодное, расчетливое. Он подходит ближе, кладёт руку на моё плечо и сдавливает его, вынуждая поднять на него взгляд.

— Помогу, — наконец говорит он, почти выплевывая мне эти слова в лицо. — Но только на моих условиях.

Я застываю. Сердце сжимается в груди.

— На каких условиях? — горло сдавливает, и говорить получается едва слышно.

Но Роман ничего не отвечает. Только смотрит на меня так, что мне становится не по себе.

Я смотрю на Романа, а сердце уходит в пятки. Его молчание угнетает сильнее слов. В глазах мужа плещется что-то холодное и тяжелое, как металл. Он не спешит озвучивать свои условия, а я, подавленная собственным страхом, не могу заставить себя нарушить эту напряжённую тишину.

Я сжимаю пальцами мягкую спинку дивана, как будто это единственная опора, которая помогает мне не упасть. Ноги дрожат, голова кружится, а внутри всё сжимается от ужаса и тревоги за Костю.

— Что ты хочешь? — голос мой звучит глухо и напряжённо, словно не я говорю, а кто-то другой. — Я сделаю всё, только помоги ему.

Возможно, кто-то осудит меня, считая, что мой сын должен отвечать за свои поступки.

Но он мой сын. И я сделаю всё, чтобы помочь ему. Любая мать сделала бы так же.

Роман ухмыляется, но эта усмешка лишена даже намёка на тепло. Его рука, которая еще недавно лежала на моем плече, медленно скользит вниз по моему предплечью. Жест выглядит спокойным, почти заботливым, но я чувствую в нём угрозу. Мой инстинкт подсказывает мне, что от этого прикосновения нужно отступить, но куда я денусь? Я не решаюсь сбросить его руку сейчас, хотя его прикосновения до тошноты противны. Особенно после того, как ко мне прикасался Илья — с нежностью, страстью, с заботой.

— Всё, говоришь? — его голос низкий, глухой, и каждое слово словно капает раскалённым свинцом на мою кожу. — Ты не представляешь, что значит "всё", Лиля. Но мы проверим.

Моё дыхание учащается. Глаза отчаянно ищут что-то в его лице — намёк на сострадание, надежду, но там только холодный расчёт. Это пугает больше всего. Я знаю, Роман всегда умел держать ситуацию под контролем, и сейчас он явно наслаждается своим превосходством.

— Что ты хочешь? — повторяю я, уже не в силах выдерживать эту паузу. В горле пересохло, а голос предательски дрожит. — Скажи прямо.

Роман отступает на шаг, засовывает руки в карманы и устремляет взгляд в потолок, словно взвешивает свои слова. Ещё несколько секунд тишины, и я чувствую, что нахожусь уже на грани срыва.

— Во-первых, — говорит он наконец, его тон сухой, как бумага. — Ты должна делать всё, что я скажу. Без вопросов, без обсуждений. Поняла? И чтобы никаких поползновений в сторону развода.

Я киваю. Моя воля кажется сломленной под грузом его требований. Но что еще мне остаётся?

— У меня на носу повышение и твои выкрутасы, Лиля, заебали.