— Кто это?

— Меня зовут Светлана, я медсестра. Мы два дня не можем до вас дозвониться. Роман Константинович попал в аварию. Срочно приезжайте в клинику на Ленина. Он в сознании, но состояние тяжёлое.

Пауза. Потом гудки.

Я хватаю куртку, мну в руке документы, словно они могут быть щитом.

Подписать сейчас?

Складываю конверт пополам и засовываю в сумочку, а потом вызываю такси. Поездка занимает двадцать минут. Двадцать мучительных минут, в которых все звуки сливаются в одно сплошное "что теперь?".

В холле больницы меня встречает врач. Мужчина лет пятидесяти с серьёзным взглядом. Он говорит чётко, без лишних слов.

— Агаев жив, в сознании, травма головы в результате ДТП. Его подрезали, и машина слетела с моста, но об этом подробнее расскажет полиция.

— А что по состоянию? — я всё еще не решаюсь сказать, что по сути, уже не имею отношения к этому человеку.

— Проведено обследование. У него сохранён интеллект, он вас узнает, но… — тут врач делает паузу, — он признан недееспособным. Возможно, речь восстановится частично, но по закону он уже не сможет самостоятельно принимать решения. Ему потребуется уход. Постоянный.

Я ничего не говорю. Только киваю.

Меня провожают в палату. Я вдыхаю воздух больницы — он тут другой, пропитанный совсем иным страхом, не такой, как в психиатрической клинике.

Роман лежит на кровати. Бледный, с повязкой на лбу. Один глаз чуть прикрыт, под вторым гематома. Он видит меня, и я замечаю, как в его взгляде вспыхивает паника. Он пытается заговорить. Мычит. Пальцы дергаются. Губы кривятся в жалкой попытке сложить слова.

Врач говорит, что я могу найти его в ординаторской и покидает палату, а я подхожу ближе.

Сажусь на край кровати. Беру его за руку.

Хрупкая. Не такая, как раньше.

Он больше не железный Роман. Больше не пугает меня, не прибивает к плинтусу одним только своим присутствием.

— Тссс, — шепчу. — Всё хорошо. Тебе обязательно помогут. Я знаю хорошее место. Там очень спокойно. Там заботятся.

Роман дергается. Пытается запротестовать. Но тело его не слушается. Только губы, едва заметно складываются в что-то напоминающее "нет".

В глазах — ужас.

Понимание.

Он знает, куда я его собираюсь отдать. Знает, сукин сын.

Ну а что, о нем ведь там действительно позаботятся.

А я прослежу.

Я улыбаюсь, чуть наклоняясь к нему.

— Ты ведь сам говорил, что это прекрасное место. Вот и вышло, Рома. Вот и вышло.

Он пытается вырвать руку, но слабо. Слишком слабо.

Я смотрю на него, и…. ничего. Ни жалости. Ни злости. Ни облегчения. Пустота, как ровная поверхность воды. Ни ряби, ни даже лёгкого колыхания.

Меня даже пугает это. Но совсем чуть-чуть.

Потому что впервые в жизни я чувствую, что сила — во мне.

А он? Он больше не страшный. Не главный. Не решающий.

И впервые я думаю — может, справедливость всё-таки существует?

Я возвращаюсь в свою квартиру и, впервые за долгое время, чувствую тишину как благословение, а не проклятие. Открываю окно, впуская прохладный воздух. Наливаю себе чаю — обжигающий, с медом и лимоном. В теле ощущается легкость. И хоть где-то глубоко внутри копошится ощущение, что я поступаю с Романом плохо, я стараюсь его не замечать.

Он собирался сгноить меня в психушке. Сделать из меня овощ.

С чего бы мне теперь печься о нем?

Нет уж, дорогой.

К тому же, в его состоянии действительно нужен профессиональный уход. Он уничтожил меня, а теперь должна стать его сиделкой?

Нет. И пусть кому-то это покажется жестоким, но я принимаю такое решение.

Я смотрю на мольберт в углу — картина всё еще не закончена. Зовет меня. Но решаю вернуться к ней позже.

Сажусь с кружкой на диван и на автомате открываю телефон. Лента соцсети переливается заголовками, как плохой сон.

«Прокурор Роман Агаев попал в серьёзную аварию. Предположительно, накануне он стал ключевой фигурой в расследовании, связанного с крупной криминальной сетью...»

«Ожесточённые зачистки в криминальной среде. Взяты несколько авторитетных личностей. Ожидаются громкие разоблачения...»

«Версия с покушением на прокурора Агаева пока не подтверждена, но и не исключается...»

Я застываю. Сердце начинает стучать глухо и быстро. Кажется, будто в комнате становится слишком тесно.

Мне так не хочется быть частью всего того, о чём тут пишут. Не хочется, чтобы всплыла вся та грязь, в которой я извалялась.