Я откладываю телефон и прикрываю глаза. Но эти заголовки словно на веках отпечатались — каждая строка этих новостей не просто текст, а царапина по внутренностям.

Я думала, что это уже не касается меня. Что я вышла из этой игры.

Но нет. Всё равно тянет. Сердце тянет.

И всё это неизменно напоминает ещё об одном имени….

Илья.

Я не слышала о нем уже неделю. Не звонила. Не позволяла себе. Потому что решила: всё. Довольно. Хватит за кем-то бежать. Хватит ломать себя. Но всё равно внутри всё живо. Больно. Пульсирует, как открытая рана.

Я ставлю чашку. Внезапно вспоминаю, что нужно сказать Жене, брату Романа, о его переводе в спецклинику. Как-то оформить это. Дать понять, что я не собираюсь за ним ухаживать.

Разблокирую телефон и вижу несколько пропущенных от Евгения.

Нажимаю перезвонить.

Он берёт сразу.

— Лиля.…

— Привет, Женя. Я хотела сказать… про Рому. Его скоро переведут в спецклинику, я…. должна была с тобой это обсудить.

Молчание. Слишком долгое.

— Лиль.… ты…. ты не знаешь? — голос у него тихий, сдавленный.

— Что?... — в груди что-то больно сжимается.

— Мой старший сын Илья… он погиб. В тот же день, когда и Романа подрезали. Я… я пытался дозвониться, но ты не брала. Они сказали, он погиб при зачистке. Я до сих пор не верю, что он мог вообще быть как-то связан с криминальной структурой, я…

Мне кажется, всё вокруг резко теряет чёткость. Как будто мир уходит в водоворот. Закручивается, закруживает, размывается…

— Что?.. — только это я и могу выдавить. Слово обугливается на языке, жжет.

— Да, Лиля, — тяжко выдыхает Евгений. — Знаешь… это я виноват. Я. Да. Я бросил их с Валей, а что она одна? Не уследила — связался с нехорошими людьми. Он резвый всегда был. А теперь… ну что уж.

Я не слышу, что он говорит дальше. Всё будто закручивается. Кровь отливает от лица. Чашка из рук выпадает. Разбивается. Звон. Я не двигаюсь.

Грудь сжимается так, будто кто-то сжал моё сердце в кулак. Воздух становится стеклом. Ломким, хрупким, режет лёгкие. Я пытаюсь вдохнуть и не получается. Колени подгибаются, и я оседаю на пол.

Илья погиб.

Его убил этот Белый.

Сгубил его.

Нет. Нет. Нет. Это не может быть правдой. Только не он. Только не сейчас. Только не так.

Я кладу руки на грудь, пытаясь удержать то, что вот-вот разорвётся. Но внутри всё уже падает, рушится, крошится, как ледяная глыба под солнечным светом. Слёзы льются, но я даже не чувствую их. Только боль. Боль. Боль.

— Лиль…. — устало говорит Евгений, а до меня его голос будто с опозданием доносится. — Похороны завтра. Ты придёшь?

— Похороны? — выдыхаю едва слышно, потому что горло отняло способность говорить. У меня больше нет голоса.

— Ну как похороны… Там пожар был. Прощание. По-человечески же надо как-то…

— Я.… приду, — выдавливаю, задыхаясь от боли.

Женя отключается, а меня сворачивает на полу от беззвучных рыданий. Я даже не могу вдохнуть, чтобы закричать. Слишком больно. Словно нож под рёбрами.

Я могла бы жить вдали от него, могла. Но как теперь дышать, зная, что его больше нет?

Похороны Ильи.

Даже само словосочетание звучит, как чужая абсурдная фраза. Как какая-то невероятная глупость, в которую сложно, просто невозможно поверить.

Я иду по аллее кладбища, едва переставляя ноги. Чисто механические движения. Робот.

В голове пусто. Ни мыслей, ни чувств. Утром зеркало явило мне страшную картину — лицо опухло от слез, веки горят. Под глазами синяя тень бессонных ночей. Кожа серая, как бетон под ногами.

Я не помню, когда ела в последний раз. И не хочу. Мутит с самого утра.

Людей не очень много. И я даже не рассматриваю тех, кто пришел.

Гроб закрытый. Сказали, что останки обгорели, личность опознали по ДНК. Я стою, смотрю на этот ящик, и не могу поверить.

Он там? Правда?

Мой Илья?

Его действительно больше нет?

Мне хочется закричать, но я просто стою.

Не плачу. Не дышу.

И сама омертвела насквозь, до самых костей.

Молчу, потому что я — жена его дяди. Я не могу открыто выразить скорбь по любимому человеку. Иначе меня просто прогонят, как шлюху.