Наконец, приведя себя в порядок, он уселся в машину и покатился к дому Махмуда. У фермерского особняка он припарковался, не включая фар и габаритных огней — уже основательно стемнело, чтобы не привлекать внимания. После чего, прихватив с сиденья легкую ветровку Светланы, тихо покинул авто.

Незаметно просквозив по пустынному двору, Дроздов вышел в освещенный яркими фонарями сад. К его счастью общая Нахаловская попойка не только продолжалась, но и набирала обороты. Громко играла музыка из принесенного кем-то музыкального центра, на траве танцевало несколько парочек, прижавшись друг другу.

Приглашенные жители разбились на кучки, видимо по интересам, до всех остальных им дела не было. Светлана, к вящему облегчению Игорька, обнаружилась на том же месте, где он её и оставил — в компании потрепанного жизнью участкового и городского начальника. Вся эта веселая компашка о чем-то спорила, отчаянно жестикулируя и перекрикивая громкую музыку. Похоже, как и надеялся Дроздов, благоверная его исчезновения и не заметила, чему он был искренне рад.

Подойдя к супруге со спины, Игорь накинул ей на плечи курточку, которую прихватил в машине.

— Ой, Игорешка! — обрадовано воскликнула Света. — Ты мне куртку принес?

— Как только солнце спряталось — посвежело на улице, — пожал плечами Дроздов.

— Точно посвежело! — воскликнула Света, запахивая ветровку поплотнее. — Спасибо, родной! — И она украдкой чмокнула его в подставленную щеку. — Ты тут не скучаешь без меня? — Виновато спросила она. — А то мы здесь с коллегами…

— Конечно, скучаю, красотка! — Выдавил невеселую улыбку Дроздов. — Но чем быстрей ты со всем этим разберешься — тем быстрее мы вернемся домой! Так что, не переживай за меня, — произнес он напоследок, целуя жену в светлую макушку, — я найду, чем развлечься. Мне не впервой!

— Игорешка, ты у меня прелесть! — произнесла молодая следачка, возвращаясь к прерванному разговору.

Игорек тем временем принялся нарезать круги по саду, ввязываясь в разговоры как можно с большим количеством людей. Он с кем-то выпивал, с кем-то цеплялся языками «за жизнь», даже пригласил пару-тройку перезрелых дамочек на медлячок. Ему нужно было основательно наследить, чтобы окончательно похоронить сомнения при возникновении вопросов о его нахождении на празднике.

А что они обязательно последуют, он ни в коем разе не сомневался. Стоит дойти до Махмуда информации от сторожа, о проникновении на охраняемый объект неустановленного лица, скрывшегося места преступления с каким-то грузом — колесики сразу начнут вращаться.

А праздник тем временем шел своим чередом, и не думая прекращаться. Основная масса народа вновь перекочевала за столы, вновь зазвенели стаканы, и забулькало в них горячительное. Музыка была выключена, а откуда-то «из-под стола» на свет божий было вытащено два баяна, и в ночной тишине зазвучали тягучие знакомые аккорды:

— Чёрный ворон, чёрный ворон,

Что ты вьёшься надо мной?

Ты добычи не дождёшься,

Чёрный ворон, я не твой!

И вся толпа за столом проникновенно подхватывает знакомые всем с детства строки:

— Ты добычи не дождёшься,

Чёрный ворон, я не твой!

И вот какое странное дело, даже самому Игорьку захотелось присоединиться к этому импровизированному деревенскому хору. Словно бередила эта песня какие-то позабытые струны в его душе. Позабытые давно, да еще и засунутые в самый дальний чулан его толи памяти, толи сознания. И вот на тебе — на поверхность всплыли воспоминания о которых он давно не вспоминал.

Когда-то в детстве Игорь каждое лето ездил в деревню к деду с бабкой, пока они были живы. И к их приезду собиралась на подобные посиделки вся деревенская родня. И песни под гармошку и баян были в те годы центральным развлечением. Он помнил, как его жутко нервировали и бесили эти бесконечные заунывные песни, которые с удовольствием распевали за накрытым столом все присутствующие. А он так и не мог понять — чего они в них нашли?

Дроздов огляделся по сторонам, заметив с каким упоением Светка подпевает окружающим её деревенским простофилям. И ей это явно нравится. Даже вечно «контуженный» на всю голову участковый Сильнягин, повесивший свою бердану на спинку стула и даже скинувший с лысины на стол свою ковбойскую шляпу (а Игорек одно время подозревал, что он в ней даже спит), самозабвенно прикрыв блеклые глаза, тянул:

— Ты-ы-ы добы-ы-ы-чи-и-и-и не дождёс-с-с-и-и-и!

Черный во-о-орон я не тво-о-ой!

Эхом отзвучали над темным садом последние аккорды песни, и за столом воцарилась полная тишина. Было слышно как мерно стрекочут еще не отошедшие на зиму сверчки, да квакают в пруду лягушки. Одиноко звякнула бутылка о край стакана, и один из мужиков, набулькав себе дозу под злобные взгляды какой-то располневшей бабы, видимо жены, произнес, подняв стакан на уровень глаз:

— А давай, Серый, нашу!

Серый, пожал плечами и с видом фокусника выудил из-за спины шестиструнную гитару, видимо, прислоненную к спинке его стула. Слегка подстроившись и подкрутив колки, Серега ударил по струнам, а мужик, держащий стакан, запел:

— Водку я налил в стакан и спросил.

И стакан граненый мне отвечал:

«Сколько жил и сколько в жизни ты своей потерял».

Этого никогда я не знал.

«Сколько жил и сколько в жизни ты своей потерял».

Не задумывался я и не знал.