Я оторопел. В такие глубины как-то не догадался заглядывать. А теперь, выходит, едва ли не навредил всем вокруг: из Хранителя испарил плохой, неправильно закушенный коньяк, а командированному забил досками единственную в жизни отдушину?

— Да, учиться тебе ещё и учиться, Аспид. Сомнений в тебе много. Один из перворанговых слуг Чёрного Дерева так говорил: «Боишься — не делай. Делаешь — не бойся». Ты всё равно обратно его теперь не расколдуешь, так что нечего и сомневаться, — наставительно, хотя и противоречиво сообщило Древо.

— А ты, Серый, допивай давай, да айда на боковую. Только на подоконник меня не ставь. Я, оказывается, теперь высоты боюсь, — последняя фраза прозвучала недовольно и чуть сконфуженно.

Дверь в номер Алисы и Павлика, какой-то вроде как семейный, с тремя кроватями, приоткрылась, стоило только нам подойти ближе. Дед явно «постучался» так, чтобы не будить правнука.

— Во сколько выезжаем? — шёпотом спросила сестрёнка, чуть притворив дверь за собой.

— Не знаю, — пожал я плечами. — Как встанем — так и встанем, торопиться нам, вроде как, некуда. Завтра — Вологда, а послезавтра уже на месте будем. Если ничего неожиданного не случится. Опять.

— Что за «опять»? Снова влипли куда-нибудь?! — кричать шёпотом умеют только женщины, и то не все.

— Да хорошо всё, внучка, не волнуйся! Шутит он. Характер такой у него. Аспидский, — съязвил напоследок дед, утянув сестрёнку внутрь и закрыв дверь. Только что язык не показал.

Я приложил карточку к дверной ручке нашего с Энджи номера и зашёл. Что-то негромко бубнил телевизор. За окнами одевалась в сумрачные тёмные шелка уже почти ночная Тверь. На застеленной кровати царского размера с краю лежала головой к окну, босыми ногами ко мне, Лина. Что-то увлечённо изучая в смартфоне.

— Чего делаешь? — я постарался сказать это так, чтобы было не громко и не неожиданно. И не получилось — она айкнула и едва не свалилась с края постели.

— Фух, напугал, — недовольно выдохнула Энджи, перевернувшись на спину и положив руку на грудь, — чуть сердце не встало.

— Ну-ка, дай гляну, — уселся я рядом и протянул свою.

— Сердце выше. И с другой стороны, — она с интересом комментировала, не отодвигаясь и не убирая мою ладонь.

— Тут? — уточнил я, вытягивая вторую руку.

— Вы чего пили-то там, что ты так промахиваешься? Как в номер-то попал? Дед, поди, на плече принёс? — шутки прервал поцелуй.

— Теперь попал? — спросил я, с трудом отстранившись от её губ.

— Не пойму пока никак. Ну-как ещё разок попробуй, — промурлыкала она, не открывая глаз.

И я попробовал.

Солнце встречали, сидя на подоконнике, в одной простыне на двоих. Розоватые лучи, первые, еле заметные, меняли цвета деревьев, домов и машин, заставляя предметы выползать из ночной тьмы, приобретая формы, становясь видимыми. В голове крутилась какая-то очень важная мысль насчёт Света и Тьмы, но формулироваться не желала ни в какую. Особенно после того, как после Твери за окном формы Лины тоже подсветились, становясь более очевидными.

Не сформулировалась мысль и позже, в душевой кабине, неожиданно просторной и с двумя огромными, в пол, зеркалами. И потом, в комнате. И опять в ванной. Очень сложная, наверное, была мысль — никак не желала формироваться.

Мы лежали на огромной постели, как две морские звезды на белоснежном песке океанского побережья. Которое оба видели только по телевизору. Неожиданно подумалось, что наше курчавое солнышко, то, в честь которого назвали отель, по такой кровати мог бы, наверное, со своим росточком на велосипеде кататься. На «Бабочке». Хотя нет, она маловата будет. На «Школьнике». Или «Орлёнке». Лина фыркнула.

— Ты чего? — спросил я, приоткрыв один глаз, как кот. Затылок её по-прежнему лежал у меня на животе, сразу под рёбрами. Голова плавно поднималась и опускалась в такт с моим дыханием. Глаза были закрыты, а на лице расплывалась озорная улыбка.

— Да представила Пушкина в плаще, верхом на «Школьнике», что вокруг нас тут круги нарезает. Неловко стало перед классиком, — пояснила она.

— А ты чего подслушиваешь? — понарошку возмутился я.

— Ты вон подглядываешь — я же ни слова не говорю? — отзеркалила эмоцию она.

В полутёмный коридор вышли, когда на часах было начало десятого. Я постарался прислушаться мысленно к номеру за соседней дверью и так же беззвучно позвал: «Алиса! Мы собираемся на завтрак!».

— Дядя! Ам! — с восторгом раздалось в голове. Видимо, «на приёме» сидел Павлик. — Мама — шшшш! Деда — тю-тю!

Я посмотрел на Лину, которая, кажется, тоже прослушала исчерпывающий доклад. И тоже пыталась из понятных и непонятных слов сложить хоть что-то внятное.

— Обоих вас ещё учить и учить, — донеслось брюзжание Оси. — Чего непонятного-то? Мама в душе — вода шумит: «шшшш». Серый, седина в бороду, крутился-крутился на диване, скрипел-скрипел, ещё хуже вас, да и пошёл проветриться: «тю-тю».