Ближе к фальшивому камину, передававшему размеренный алый танец огня на поддельных углях под неискреннее потрескивание несуществующих дров, сидела пара, увлечённая друг другом до крайности. Яви сейчас угли на экране анфас Сириуса Блэка, или у кого там был такой оригинальный способ видеосвязи — и не заметили бы. Судя по тому, что у дамы кольца не было — мужчина тут тоже пребывал безнадзорно.

— У Хранителей и Странников разные задачи и разный функционал. Изучим методологические особенности, — начал было Сергий, снова поправляя очки, отставив мизинчик.

— Да ладно тебе дуться уже! Нормальная хохма вышла. И кому, как не тебе, быть учеником Мичурина? — перебил я обидчивого деда.

— Балбес ты, и нахал двуногий, Оська правильно тебя сразу окрестил! — по лицу Сергия, обращённому к росткам в банке, нельзя было догадаться, о чём он думал. — Ванька три года у нас жил безвылазно, да потом годков двадцать, почитай, в гости наезжал. А письма писал до самой смерти, полвека. Дед-то его Хранителем Груши был, что под Калугой росла…

Я снова «замёрз» с открытым ртом. Никак не мог привыкнуть к тому, что у этих двоих всегда и на всё была своя точка зрения, подкреплённая сногсшибательными фактами, а то и вовсе личным участием. Как сейчас.

— Настоящий учёный был, сейчас таких не найдёшь. Все сперва дурачком его считали, блаженненьким. Неуживчивый, честный чересчур был. Но столько, сколько он сделал за жизнь — пятерым не повторить, — в глазах Сергия сочетались светлая память о давнем ученике и горечь его потери. — Всё хотел тоже Хранителем стать. Самую малость не успел — Рябина Тамбовская ждала его уже. За несколько недель сгорел — споры второго ранга падла какая-то подселила.

— Прости, деда. Не знал я, — мне было по-настоящему стыдно. Кто ж знал, что герой детских анекдотов был героем по-настоящему.

— Да откуда тебе знать-то… Мало кто правду знает, мало кто живёт по ней. А он, Ванька-то, учёный был от Бога. Ося на него диву давался — никогда, говорил, таких не встречал. И ведь почти всё, за что ни брался — получалось у него. Не для себя старался, для людей, да для Земли-матушки. Это не нынешние тебе, у которых одни деньги на уме. Ведут себя так, будто у них за околицей ещё одна планета запасная стоит, куда переберутся, как эту изгадят вконец. Ванька подвижник был, в старом, правильном смысле. Сейчас-то плевать всем, что дальше будет: соберут один-два урожая, а там хоть трава не расти. Она и не растёт, в прямом смысле. На гектар два вагона селитры вывалят — а потом удивляются: чего это в овощехранилищах половина всеядных, вроде бы, крыс попередохла, а вторая половина — с собаку размером вымахала…

Дед явно говорил о наболевшем. И хорошо, что Речью. Хотя, принимая во внимание его амплуа у местных, вряд ли официанты поверили бы услышанному. В отличие от меня. Я — верил.

— Не рви сердце, Серый, — раздались слова Осины. — Понял он уже всё, шутник-то наш. Карандаш, мать-то его. Бим и Бом в одном лице.

— Да зло берёт, Ось: человек столько доброго, нужного и полезного сделал в жизни, а про него только и помнят, как он полез на ёлку за укропом, а его арбузами завалило! — махнул рукой Хранитель.

— Так ты ж сам этот анекдот и придумал! — отреагировало Древо. А я махнул официанту. Такие откровения точно требовали анестезии.

— Давай тогда уж и мне. Того, с клопами, — кивнул Сергий. Наша молчаливая беседа одними жестами наверняка бы привлекла лишнее внимание в пустом зале ресторана. Но выдуманная репутация выжившего из ума селекционера развязывала руки.

— А мне вина белого сухого бокал. С водой только развести, три к двум, Серый, помнишь? — подключился Ося. Два пьющих старика-разбойника с трудной судьбой и долгой, невероятно долгой историей. Тревожная компания на вечер, конечно. Но у кого мне ещё учиться, как не у них?

— Слыхал, Аспид? Белого, лёгкого, кисленького. Лучше испанского, конечно, — вновь кивнул дед, заслужив ещё один сочувственный взгляд подошедшего официанта.

— Что-нибудь выбрали? — приветливо сказал он, глядя на всякий случай на меня.

— Да. Будьте добры бутылку «Ахтамара», сырную и фруктовую тарелки и бокал белого сухого. Испанское есть? — чуть рассеянно продиктовал я, оставаясь под властью истории великого селекционера. И продолжая краем уха, или, точнее, частью мозга слушать беседу предвечного Древа с его Хранителем.

— Из испанских сейчас только портвейн, — с лёгким сожалением доложил парень, которого, как гласила табличка на груди, звали Иваном. — Могу рекомендовать итальянское, очень приличное.

Я посмотрел, как дед благосклонно прикрыл глаза, и согласился на итальянское, не забыв и про воду.

Иван обернулся почти мгновенно. Да, с тем безымянным сердягой в кофейне, конечно, ничего общего — Небо и Земля, как говорится. Установив на столе тарелки и прочую посуду, он буквально растаял в воздухе. Мгновенно нарисовавшись возле барной стойки, где они, судя по всему, с барменом обсуждали брянских дикарей, что поливали какую-то растительность в банке разбавленным почти до прозрачности самым дорогим в меню итальянским вином.