Он проходит вглубь палаты, берет стул, разворачивает его спинкой и садится, опервшись руками перед собой. Склоняет голову, уголки его губ изгибаются в далеко не дружелюбной улыбке. В ней яд. Острые иглы, которыми он протыкает мою душу день ото дня. И ведь главное, сколько бы я раз не пыталась найти причину нашей вражды – не получается. Он возненавидел меня в первый день знакомства, тогда как я пыталась стать ему сестрой или хотя бы другом.

– Уходи, – говорю, ощущая, как в горле образуется непроходимый ком.

– Это тебе, мой подарок, – он протягивает пакет, но я не беру. Даже не смотрю на него, и без этого подлеца настолько плохо, что хочется кричать, пока не ослабну. Я не понимаю, что делать дальше, не понимаю, как есть или пить, когда мое будущее будто поставили на паузу. Мне страшно даже закрыть глаза, лечь на подушку, страшно, что реальность не измениться, и кошмар перерастет в то, с чем придется как-то жить. А я не готова… просто не готова оказаться в рядах сломанных кукол.

И Глеб, словно читая мои мысли, добавляет масла в огонь.

– Мать списала тебя со счетов, ты больше ей не нужна.

– Не празднуй раньше времени мое поражение! – срываюсь на истеричный вопль я.

Гордеев подскакивает со стула, вмиг оказавшись слишком близко. Его руки упираются по обе стороны от меня, его парфюм с нотками дубового мха заполняет собой воздух. Я, подобно взъерошенной кошке, впиваюсь взглядом в сводного брата, поджав от злости губы. Он смотрит тоже без особой любви, мы оба напоминаем динамит, в котором сломался детонатор.

– Хватит! – холодным, чужим голосом цедит Глеб. – Завязывай играть в эту чокнутую семейную драму. Дашка, – мое имя он произносит с таким отвращением, словно оно его физически ранит. – Как ты не понимаешь, надо было отказаться в тот день от предложения моей матери. Надо было остаться в приюте. Зря ты не послушала меня.

– Уходи, – только и нахожусь, что ответить ему.

– Прима чертова, – усмехается он, коснувшись горячими пальцами моего подбородка.

– Уходи, – скидываю его руку, проклиная гипс и свою беспомощность, что не могу, как следует дать отпор.

– Ненавижу балет, – шепчет он почти мне в губы. Затем все-таки отдаляется и, громко хлопнув дверью, покидает палату.

Я выдыхаю, хотя мне совсем нелегко. И тут еще как назло медсестра заходит, притаскивает этот чертов букет черных роз. Откуда она его только взяла?

– Такой красивый, – говорит молодая девушка, явно лукавя. Ставит проклятый веник на подоконник, случайно задевает одну из роз, и вдруг из букета выпадает записка. – Ой, простите, – мямлит она. Подбирает клочок бумаги и протягивает мне. Я принимаю его с неохотой, жду, пока медсестра выйдет, хотя надо бы выбросить записку. Глеб ничего хорошего написать не мог.

Но зачем-то все-таки разворачиваю, а там… Совсем не то, чего я ожидала увидеть.

___

Отдельная благодарность моей дорогой читательнице Татьяне, а также Даше Коэн.

Бабочка с оторванным крылом.

Вот и все содержание записки. Собственно, ничего нового. Уже как полгода я получаю всякого рода намеки, в которых содержаться эти бабочки, нарисованные от руки, между прочим. Их рисуют на разноцветных клочках бумаги и периодически куда-то подкладывают мне: то в рюкзак, то в карман пальто, один раз я нашла записку в пуантах.

– Придурок, – шепчу себе под нос, затем комкаю клочок бумаги, отправив его на пол. И зачем только притащил этот букет, как будто и без него непонятно, что я превращаюсь в подобие поломанной куклы.

Закрываю глаза. Слезы беззвучно катятся по щекам, делая мои губы солеными. Я как обычно рыдаю беззвучно, боясь быть пойманной, показать свою слабость. И почему-то именно сейчас вспоминаю тот день, когда впервые переступила порог дома Гордеевых.

Мне было десять, когда моя приемная мать приехала выбирать себе ребенка в детский дом. Да, она именно выбирала, это я уже будучи восемнадцатилетней понимаю, тогда же была уверена, что просто приглянулась ей. Не заметила угрюмости, частого молчания, скупости на эмоции. Она даже не приехала забрать меня лично, послала своего водителя, который то и дело загадочно поглядывал в зеркало заднего вида на меня.

Когда большая черная машина остановилась у высоких железных ворот, я заерзала на сидении. “Невероятно”, - подумалось мне! Жить в таком доме, стать частью этого мира и обрести семью – несбыточная мечта! С каким восторгом я выскочила из машины, затаив дыхание перед входом во дворец. Их дом мне виделся не иначе чем-то волшебным, как будто сошел со страниц сказки о “Золушке”, куда попала на бал несчастная девушка.

– Прошу, – сказала смотрительница, взрослая женщина с мраморным цветом кожи и тонкими губами. Ее волосы цвета смолы были собраны в тугой пучок, а черные туфли блестели так, что в них можно было запросто разглядеть свое отражение. В ответ я кивнула и практически на носочках стала подниматься на второй этаж, в теперь уже собственную комнату. Свою. Как это все-таки невероятно звучало.