Революционное движение, свергнувшее шаха, было охарактеризовано как «радужная» коалиция, состоящая из заклятых марксистов-атеистов, либеральных агностиков, непрактикующих мусульман, прогрессивных исламских элементов среди интеллигенции и студентов, социал-демократов, последователей бывшего премьер-министра Моссадека, исламско-марксистских реформаторов, сложившейся шиитской иерархии (с разными целями и участием) и, наконец, исламских фундаменталистов и жестко настроенных учеников аятоллы Хомейни. В уличных шествиях и демонстрациях принимали участие аристократы из дэ-класса, политики старой закалки, недовольные работой, мелкие предприниматели, новые промышленники, городские рабочие и праздные прихлебатели.

Как только шаха не стало и военные вернулись в казармы, эта коалиция почти сразу же начала распадаться. По мере распада коалиции различные ее элементы формулировали различные представления о том, каким они хотели видеть новое иранское государство. Нас интересуют не столько эти представления, сколько то, как они связывали их с тем, что, по их мнению, было «волей народа». В каждом случае это видение и концепция «народной воли» были тесно связаны.

Национальный фронт, например, представлял себе народную волю с либеральной точки зрения. Признавая, что влияние шиитского духовенства и сила исламских настроений в обществе означают невозможность строгого разделения церкви и государства в Иране, большинство лидеров Национального фронта все же выступали за более или менее светскую социал-демократическую политическую систему, в которой религиозные институты и духовенство будут отстранены от политики. Как и для большинства западных либералов, политическая система должна быть ориентирована в первую очередь на процесс, поскольку свободная пресса, открытая политическая конкуренция и всеобщее избирательное право позволят в значительной степени не ограничивать народное волеизъявление.

Движение за освобождение также предпочитало построение более или менее либерального демократического режима, но при этом накладывало бы больше ограничений на народное волеизъявление в виде мягкого регулирования избирательной конкуренции и привилегированного положения духовенства в отношении контроля над законодательством, затрагивающим сферы, уже охваченные исламским правом (например, шариатом). Их ориентация была бы направлена на более активное выражение народной воли.

В то же время «Движение за освобождение» вписывалось в шиитский мейнстрим иранского общества, исключая более светскую политику и возможности. На периферии Движение за освобождение пересекалось с «Моджахеддин-и-Хальк» — вооруженной партизанской организацией левого толка, выступавшей за создание «эгалитарного исламского общества на основе слияния ислама и марксизма». Моджахеды предполагали радикальную перестройку отношений собственности, прописанную, по их мнению, как в Коране, так и в марксистских теориях исторического материализма. Исламское движение, с его точки зрения, было авангардом социальной революции, которая, естественно, со временем примет более ортодоксальную марксистскую программу. Таким образом, оно уже предвидело, чего хочет народная воля в Иране в качестве исторического результата, и должно было выстроить регулирование политического выражения этой воли таким образом, чтобы оно привело к этому результату. Вопрос о том, правильно ли народное мнение в данный момент восприняло эту волю, не имеет никакого значения (если не считать тактических соображений о том, как проводить революционную политику и операции).

Более ортодоксальные марксистско-ленинские организации, такие как «Федаи Хальк» (вооруженная партизанская организация, аналогичная «Моджахедам») и «Туде» (официально организованная политическая партия, связанная с Москвой и находящаяся под ее сильным влиянием), были более светскими по своей ориентации, но еще более ограничительными в отношении спектра способов выражения «воли народа». Подавляющее большинство членов «Туде» и двух партизанских организаций составляли студенты, которые учились или учились в университетах и других учебных заведениях. Как и городской средний класс, из которого они вышли, они были продуктом шахской политики модернизации, которая в данном случае привела к более чем двукратному увеличению числа студентов в 1970-е годы. Для тех, кто принадлежал к этим организациям, «революция сама по себе была высшим искупительным актом и автоматически создавала идеальное общество через их участие в авангарде».

Эта неудача в конечном итоге привела к тому, что моджахеды и «Федаи Хальк» вернулись в вооруженную оппозицию, как только фундаменталистская консолидация Исламской Республики началась всерьез. Все вышеперечисленные группы — будь то светские либералы, исламские радикалы или марксистские партизаны — исходили из того, что «народ» — это все, кто живет в пределах государственных границ Ирана. Иначе обстояло дело с сепаратистскими группами, представлявшими националистические устремления курдов, туркоманов, арабов и белуджей, которые выступали либо за полную независимость (тем самым создавая совершенно отдельный народ, который может выражать свою волю), либо за региональную политическую автономию (радикальное сужение воли народа на национальном уровне).

Учитывая разнообразие способов формирования постреволюционного государства и, как следствие, несовместимость их трактовок того, как должна быть очищена воля народа посредством электорального регулирования, политических предписаний и конституционных запретов, создание иранского государства было бы сложным даже без участия и влияния исламского духовенства. Однако, как оказалось, духовенство стало едва ли не гегемоном в процессе создания государства: сначала оно пошло на предварительный компромисс с другими элементами революционной коалиции, затем почти в одностороннем порядке навязало конституционному собранию в основном теократический проект и в конце концов устранило, зачастую силой и насилием, конкурирующие политические формирования, отказавшиеся подчиниться клерикальному правлению. К описанию того, как это происходило, мы перейдем в ближайшее время. Но прежде необходимо охарактеризовать политические взгляды и позиции внутри самого духовенства, поскольку шиитская улама была далеко не едина в вопросах соотношения церкви и государства.

Высший духовный сан в шиизме — марджа и-таклид (источник подражания), который, опираясь на Коран и исламские религиозные традиции, устанавливает правильные взаимоотношения между исламом и мирскими делами. Каждый марджа и-таклид привлекает к себе последователей, которые принимают и подчиняются ему как авторитетному толкователю исламской мысли. Его толкование принимает форму суждений и постановлений, которые обычно кодифицируются и публикуются. Мулла становится марджа и-таклидом только после многих лет научной подготовки и учебы, в течение которых он должен демонстрировать свое благочестие образцовым поведением и аскетической дисциплиной. Он также должен привлечь к себе последователей, общину верующих, которые объявляют его своим руководящим авторитетом.

Это заявление сопровождается обязательством верующих платить религиозные налоги в марджа и-таклид. Эти налоги идут на финансирование религиозных школ, помощь бедным и больным, содержание мечетей и других религиозных центров. Согласно шиитской традиции, ни один марджа и-таклид не может навязывать свои толкования и постановления другим марджа и-таклидам. Каждый из них формально равен и автономен по отношению к другим. Кроме того, их число ограничено только их индивидуальной способностью привлечь достаточное количество последователей для формирования самодостаточной общины. В совокупности эти два принципа гарантируют, что в шиизме присутствует разнообразие доктринальных взглядов (поощряемое неявной конкуренцией между марджа и-таклидами за последователей) и достаточно полицефальная клерикальная иерархия (каждый из низших чинов духовенства примыкает к одному из марджа и-таклиду).