Хьюм осуждал норманнов как «настолько развратный народ, что его можно назвать неспособным ни к какой истинной или регулярной свободе, которая требует такого совершенствования знаний и нравов, которое может быть только результатом повторного изучения и опыта, и должна дойти до совершенства в течение нескольких веков устоявшегося и установленного правления». По мнению Хьюма, «повторное изучение и опыт» веков сохранялись в местных органах власти, где, по словам Стентона, «каркас древнеанглийского государства пережил завоевание», а «привычный курс» управления продолжался более или менее так же, как и всегда. В этой интерпретации устойчивая подструктура общества состояла из английского народа и народных традиций и практики местного управления.

Эти институты, созданные английским народом в течение шести веков после саксонского вторжения, были полностью адаптированы к ценностям и нормам народного общества (более того, являлись их синонимами). Таким образом, в рамках своих общин и институтов простые люди поддерживали очаг английской свободы, даже будучи подчиненными норманнской власти силой оружия.

Например, сохранение английского языка в качестве языка народа часто приводится в качестве доказательства того, что норманнское влияние так и не проникло в культурное ядро нации, несмотря на то, что Вильгельм приказал во всех школах королевства использовать французский язык в качестве средства обучения. Французский также стал языком королевского двора и, соответственно, был взят на вооружение теми англичанами, которые притворялись в вежливом обществе «преуспевающими в этом иностранном диалекте». Хотя французский язык во многом стал идиомой, английский язык широко использовался городским и сельским населением, а также предпочитался большинством тех, кто умел читать и писать. Сохранение английского языка среди простого населения обеспечило и подтвердило сильную идентичность и культуру нации в течение примерно столетия после Нормандского завоевания.

Хотя французский язык был языком судов и юридических документов, норманны принесли с собой мало письменного права, поскольку, по словам Хьюма, вторжение «произошло в самую полночь правовой истории Франции; действительно, они принесли эту полночь с собой». В отличие от этого, английское право уже было доступно в сводах законов и трактатах и в таком виде оказывало влияние на норманнских судей, поскольку в противном случае они централизовали и адаптировали судебную практику к своим потребностям. Таким образом, основные положения и конструкции национального права оставались английскими, даже если судопроизводство велось на французском языке. Английский язык обеспечивал как грамматику, так и общую структуру права, в то время как французский вносил лишь технические термины.

В 1362 г. был принят статут, в котором официально признавалось, что «французский язык мало понятен» английскому народу, и, соответственно, предусматривалось, что впредь юридические документы и разбирательства должны быть «заявлены, показаны, защищены, отвечены, обсуждены и рассмотрены» на английском языке. Этот статут лишь признавал, что по мере того, как нормандские преемники Вильгельма все больше вливались в английскую культуру и охватывали ее, английский язык становился неотъемлемой частью официальной государственной практики и языком королевского правления.

Даже после того, как вся власть в высших эшелонах английского государства «перешла из рук туземцев в руки пришельцев», сами норманны все больше одомашнивались английским обществом. Наиболее важным событием в их одомашнивании, возможно, стало то, что вскоре после вступления на престол в 1100 г. Генрих I женился на Матильде. Поскольку она была далекой «наследницей саксонского рода», этот союз резко повысил популярность Генриха среди английских подданных, которые, вспоминая «с крайним сожалением о своей прежней свободе», надеялись на лучшие времена теперь, когда «кровь их родных принцев должна смешаться с кровью их новых государей». Однако процесс интеграции нормандских лордов с коренными англичанами шел медленно.

Согласно стандартному историческому описанию, Нормандское завоевание сформировало «характер и конституцию англичан» несколькими способами. Пожалуй, самым важным является то, что «норманнское владычество оживило всю национальную систему», поскольку навязывание сильного лидерства народу, который до этого томился в изоляции от остальной Европы. В той мере, в какой норманны «стали англичанами», они «придали нерв и силу» национальной системе. С другой стороны, в той мере, в какой норманны оставались пришельцами, их зачастую деспотичное правление высвобождало «скрытую энергию англичан» и тем самым «стимулировало рост свободы и чувства [национального] единства». Хотя Нормандское завоевание, таким образом, укрепило монархию и единство английской нации, оно практически не повлияло на английскую идентичность. Таким образом, во многих отношениях Нормандское завоевание было лишь временным катализатором развития Англии.

К концу XII в., чуть более чем через столетие после завоевания, Хьюм описывал обе «нации» — норманнов/французов и англичан — как действующие «в управлении, как если бы они были одним и тем же народом». В высших слоях общества «более домашние, но более разумные нравы и принципы саксов» были «заменены на рыцарские аффекты», а «романские настроения в религии… полностью завладели народом», поскольку католическая церковь укрепила свои позиции. Однако нормандские лорды и их семьи «теперь пустили глубокие корни» и «полностью влились в английский народ». В результате лорды стали разделять «память… о более равном правлении по саксонским принципам» и «дух свободы». Бароны были готовы «потакать» этому духу среди своего народа и желали «большей независимости» для себя. Таким образом, Нормандское завоевание подготовило почву для принятия Великой хартии вольностей.

Если бы мы были вынуждены назвать дату основания английского государства, то, вероятно, ею стал бы 1215 г., когда была подписана Великая хартия вольностей. Блэкстоун, например, почитал Великую хартию вольностей за то, что она «защищала каждого члена нации в свободном пользовании его жизнью, свободой и имуществом, если только они не были объявлены лишенными их по приговору равных или по закону страны». Хьюм привел более подробный контекст, рассматривая подписание Великой хартии вольностей как обновление и развитие «свобод, пусть несовершенных, которыми пользовались англосаксы в их древнем правительстве». Таким образом, Хартия освободила английский народ от «состояния вассалитета», в котором он находился.