Итак, герцог отправил маркиза де Нель и дю Либуа, простого придворного, с королевскими экипажами дожидаться царя в Дюнкирхене и принять его при вступлении на берег. Дано было повеление платить все путевые издержки высокого гостя и воздавать ему такие же почести, как королю. Маршал де Тессе {203} отправлен был к нему навстречу в Бомон и сопровождал его оттуда до Парижа, куда прибыл он 7 мая.

В девять часов вечера царь остановился в Лувре. Ему отведены были комнаты королевы, кои были освещены и обмебелированы с пышным великолепием. Он нашел это для себя слишком роскошным, спросил квартиры в частном доме и немедленно сел опять в коляску [96] . Его отвезли в отель Ледигьера [97] , подле Арсенала. Но как и там мебель была не менее великолепна, то он нашелся принужденным взяться сам за дело. Он велел достать свою походную койку и поставил ее в гардероб.

Между тем Верно, один из королевских гофмейстеров, должен был каждое утро и вечер приготовлять для царя стол на сорок кувертов, не включая офицеров и служителей. Маршал де Тессе имел надзор за всем домом и должен был всюду сопровождать высокого путешественника с отрядом гвардии.

Петр I был высок, весьма хорошо сложен, довольно сухощав: лице его было смугло и выразительно, глаза большие и живые, взор проницательный и иногда суровый, особенно в то время, когда лицо его подвергалось судорожному сотрясению, которое было следствием яда, данного ему в детстве; но как скоро ему хотелось сделать ласковый прием кому-нибудь, физиономия его становилась приятною и дружелюбною, хотя северная жесткость никогда не сглаживалась с ней совершенно. Его движения, быстрые и стремительные, обнаруживали характер рьяный и страсти неукротимые. Вид величия, запечатленного бесстрашной самоуверенностью, показывал монарха, который везде чувствует себя самодержцем [98] . Его мысли, желания, прихоти быстро сменяли друг друга и не терпели ни малейшего противоречия: они не любили соображаться ни с временем, ни с местом, ни с обстоятельствами. Иногда наскучивая стечением зрителей, но никогда не стесняясь им, он удалял их одним словом или одним мановением: толпа расходилась, но для того, чтобы идти ожидать его там, куда завлекало его любопытство. Если экипаж его не был готов, то он садился в публичную карету, а иногда занимал без церемонии экипажи тех, кои приезжали его видеть. Однажды завладел он таким образом каретой маршальши Матиньон и велел везти себя в Булонский лес. Маршал де Тессе и гвардия должны были скакать за ним опрометью. Два или три подобные приключения заставили держать всегда при нем наготове экипаж и лошадей.

Сколь нимало, по-видимому, занимался он соблюдением этикета, приличного его сану, бывали, однако, случаи, когда он не пренебрегал им; весьма нередко в своем обращении он отмечал различие достоинств и лиц оттенками, довольно тонкими.

Хотя с самого приезда ему очень хотелось осмотреть город, но он не хотел никак выходить из комнаты, не приняв посещения от короля.

На другой день, по прибытии царя, регент отправился к нему. Царь вышел из своего кабинета, сделал несколько шагов для встречи регента, обнял его, потом, указав рукою на дверь кабинета, тотчас обернулся и пошел первый, а за ним регент и князь Куракин, который служил им переводчиком. В кабинете приготовлено было двое кресел, из которых одно царь занял первый, между тем как Куракин оставался стоя. Поговорив с полчаса, царь встал и остановился на том же месте, где принял регента, который, уходя, поклонился ему низко, на что царь, отвечал легким наклонением головы.

В понедельник, 10 мая, король сделал ему посещение. Царь вышел на двор, встретил короля при выходе из кареты, и оба рядом, король с правой стороны, вошли в покой, где царь первый предложил кресла. Посидев несколько минут, царь встал, обнял короля, поцеловал его несколько раз с нежностью и с изъявлением живейшего восторга.

«Государь, — сказал он ему, — вы превзойдете вашего дедушку».

Король, хотя был еще дитя, нисколько не смешался. Он сказал ему маленькое приветствие и охотно принимал от царя ласки. Расставаясь, оба государя соблюли тот же церемониал, как и при свидании. Царь, ведя короля за руку до кареты, сохранял постоянно осанку равенства; и если иногда, может быть, с намерением, позволял себе вид некоторого превосходства, на которое лета давали ему право; то старался прикрыть это изъявлениями сердечной привязанности к ребенку, которого беспрестанно брал в объятия.

На другой день, 11 числа, царь отплатил королю за посещение. Он был принят при выходе из кареты; но лишь только увидел, что король по Тюильрийскому крыльцу шел к нему навстречу, поспешно отворил дверцы, бросился к королю, схватил его в объятия, взошел таким образом на лестницу и донес его до покоев. Все шло точно так же, как накануне, исключая того, что король везде давал царю руку, как сей последний делал с ним у себя.

Приняв посещение от короля, он начал прогуливаться по Парижу; входил в лавки и в мастерские, останавливался над всем, что обращало его внимание; расспрашивал чрез Куракина художников и везде обнаруживал свой ум и познания. Произведения моды, роскоши и щегольства мало его занимали; но все, имевшее полезную цель, все, касавшееся до мореплавания, торговли, художеств, — возбуждало его любопытство, привлекало внимание и заставляло дивиться сметливости обширного и верного взгляда, коего быстрота равнялась жадности к познаниям. Он едва взглянул на коронные алмазы, которые ему показывали; но любовался гобеленскими обоями, дважды ходил в Обсерваторию, долго пробыл в Саду растений, осматривал со вниманием механические кабинеты и разговаривал с плотниками…

Весьма легко догадаться, что государь с таким характером не был слишком заботлив о своем наряде. Баркановый [99] или суконный кафтан, широкий пояс, на котором висела сабля, круглый напудренный парик, который не спускался ниже шеи, рубашка без манжет — вот что составляло его одежду. Он заказал себе парик. Парикмахер, думая, что ему непременно нужен модный, а в моде были тогда парики длинные, сделал ему точно такой. Царь велел обстричь его кругом ножницами, чтобы привести в меру тех, которые он носил обыкновенно…

В тот день, когда он был у матери регента, в пятницу 14 числа, регент заехал за ним и повез его в оперу, в большую ложу, где они сидели только двое на одной скамье. В середине представления царь спросил пива; регент тотчас приказал принести, встал и сам представил ему на подносе бокал, а потом салфетку. Царь выпил, не вставая, отдал бокал и салфетку регенту, который все стоял, и отблагодарил его улыбкой и движением головы. В четвертом действии он уехал из оперы ужинать.

Царь обедал обыкновенно в одиннадцать часов, а ужинал в восемь. Издержки для его стола простирались до тысячи восьмисот ливров в день. Стол у него всегда был пышный, хотя он с первого дня приказал сделать уменьшения. Ему, однако, противно было не изобилие, а роскошь. Он ел довольно много за обедом и за ужином, выпивал по две бутылки вина за каждым столом, а за десертом одну ликера, не включая пива и лимонаду. Большая часть чиновников его не уступали ему в этом отношении; и в особенности бывший с ним духовник, которого он очень любил и уважал, вероятно, не за одно это. В один вечер я, Малюн и Бранка пригласили к себе на ужин этого достопочтенного отца, и он удивил нас своею вместимостью. Мы дали ему в собеседники одного маленького аббата из хорошей фамилии, который с четвертой бутылки покатился под стол. Духовник Петра видел это падение с геройским презрением.

Царь особенно посетил регента, но не сделал сей чести никому другому из членов королевского дома, кроме трех принцесс… Если церемониальные визиты, зрелища и праздники мало занимали его, то зато с удовольствием проводил он время везде, где надеялся найти что-нибудь поучительное. Утро того дня, в который он ездил в оперу, проведено им было все в чертежной галерее; его провожал туда маршал Виллар и бывшие в Париже генералы.

Маршал сопровождал также его и в Дом инвалидов. Это было 16 числа, в Троицын день. Царь хотел здесь все видеть, все высмотреть и, пришедши в столовую, спросил чарку солдатского вина, выпил за здоровье инвалидов, называл их своими товарищами и потрепал по плечу тех, которые сидели к нему ближе…