Очень хороший и очень дурной человек, бойкий пером, веселый и страшный...

Аннотация

 

 

 

Эта книга посвящена тем сторонам жизни Петра I, о которых принято говорить вскользь, как о чем-то не самом важном, хотя без них, возможно, и не было бы самой его личности. В фокусе ее внимания забавы царя-реформатора. О своеобразном юморе Петра сообщается во многих мемуарах; эти свидетельства воспроизводятся в настоящем издании в основном по журнальным публикациям XIX века. Но ярче всего царское остроумие проявилось в инструкциях, реестрах, обрядах «сумасброднейшего, всешутейшего и всепьянейшего собора» — шутовского ордена, который объединял ближайших соратников и собутыльников царя. Грубоватое, если смотреть с высоты нашего времени, оно вполне соответствует духу эпохи, которую теперь мы называем именем Петра. Царь приложил руку к сочинению большинства документов собора, причем писал и редактировал их столь же тщательно, как и номера «Санкт-Петербургских ведомостей» — первой русской газеты. Неслучайно поэтому в книгу включен очерк о Петре — писателе и редакторе. И в качестве бонуса — краткое эссе о снах Петра, записанных им собственноручно.

 

 

 

* Составитель серии Владислав Петров В оформлении обложки использовано изображение «всепъянейшего собора» на внутренней стороне крышки ларца для вина Петра I Иллюстрации Ирины Тибиловой Константин Сивков [1] {1} Петр I — писатель 1 В комментарии автор вынес указатель исторических лиц (персоналии). — Примечание оцифровщика . Когда Петр Великий в 1724 году редактировал перевод книги Хохберга {2} о сельском и домашнем немецком хозяйстве, то, возвращая исправленный перевод, дал переводчикам такое наставление: «Понеже немцы обыкли многими рассказами негодными книги свои наполнять только для того, чтобы велики казались, чего, кроме самого дела и краткого пред всякою вещью разговора, переводить не надлежит; но и вышереченный разговор, чтоб не праздной ради красоты и для вразумления и наставления о том чтущему было, чего ради о хлебопашестве трактат выправил (вычерня негодное) и для примера посылаю, дабы по сему книги переложены были без излишних рассказов, которые время только тратят и чтущим охоту отъемлют». Правил, изложенных в этом наставлении, Петр всегда держался сам: все написанное им самим чрезвычайно кратко, сжато, но в то же время ясно и определенно. Сказав однажды своему кабинет-секретарю Макарову {3} : «Надлежит законы и указы писать ясно, дабы их не перетолковывали», он и в личной переписке всегда следовал этому правилу. Писал Петр I много, и только одна его переписка обнимает в печатном виде несколько томов, а кроме того, ему принадлежит громадное количество собственноручных указов, реляций, резолюций, предисловий или заключений к различным книгам, корректурных поправок и т. п. И все это разнообразие литературного материала объединено одним стилем, одним направлением. По отношению к Петру как нельзя более приложимо выражение: le style c’est l’homme [2] ; он весь тут, в своих писаниях: необыкновенно энергичный, вечно подвижный, порывистый, постоянно спешащий и торопящий других, практик-делец, не склонный к общим рассуждениям, жадно хватающийся за все новое, мастер на все руки. Все это и дало Тихонравову {4} полное основание сказать, что правильная оценка литературы времени Петра невозможна «без того, кто стоял в центре ее, заправлял ею, кто сам поправлял ведомости, церковные службы, выбирал книги для перевода, писал программы для руководств, указывал идеи, которые следовало распространить посредством печатного слова, то есть самого царя». «Взглянем, — говорит он, — хотя на ту литературу, которая развилась в течение великой Северной войны, на проповеди, школьные драмы, объяснения триумфальных врат, издававшиеся для всенародного торжества, на первые опыты публицистики, даже екгении на супостатов, церковные службы: какое единство мысли, направления, даже образов! Чувствуешь, что сокровенные нити всех этих произведений сходятся в твердых руках одного человека, глубоко убежденного в правоте своего дела и не любящего диссонансов». 2 Стиль — это человек (фр.). I За свою жизнь Петр написал несколько тысяч писем. Нет ни одного сколько-нибудь важного события его царствования, которое бы не нашло себе места в его переписке; у него, по-видимому, была постоянная потребность делиться всеми новостями со своими отсутствующими сотрудниками, которых он не хотел оставлять в неведении относительно себя и всего происходящего с ним. С другой стороны, сам первый слуга государства, он держал в своих руках все нити управления, во все входил, всем руководил. Читая письма Петра, положительно удивляешься его необыкновенной памяти: какое громадное количество фактов, имен, цифр и т. п. он был способен удерживать в своей голове! В какие мелочи хозяйственных распоряжений он мог входить: все он предусмотрит, всему назначит цену, укажет точно количество необходимых ружей или пудов муки! Отсюда масса писем Петра чисто делового характера. Одно перечисление того, о чем Петр писал своим корреспондентам, заняло бы несколько страниц, поэтому мы ограничимся лишь указанием известного преобладания тем в различные эпохи его царствования. До 1700 года главное внимание Петра было обращено на юг, к Азову и Азовскому морю, все стремления были направлены на устройство флота. Эти вопросы и составляют главное содержание его писем до 1700 года. О заграничном путешествии 1697–1698 годов (которому велся особый «юрнал») писем мало — по крайней мере, до нас их мало дошло, и из них мы немного можем узнать о его жизни за границей; главное внимание в них уделяется вопросам судостроения. С 1700 года вся энергия Петра, все его силы были обращены на борьбу со Швецией; перипетии этой борьбы и составляют главное содержание его писем начиная с этого года; первые годы его немало озабочивал и флот, но по мере того, как Петр укреплялся на берегах Балтийского моря, а война становилась все более сухопутной, заботы о флоте отступают на второй план перед заботами об устройстве сухопутного войска. Одновременно с этим Петр в своих письмах руководит всеми дипломатическими сношениями и все чаще и чаще затрагивает вопросы финансовые (главным образом в письмах к Курбатову {5} ). В последние годы войны, когда исход ее был уже, в сущности, предрешен, внимание Петра все более и более привлекают вопросы внутреннего управления. В связи с заботами Петра о флоте, армии и внутреннем управлении стояли заботы о вызове из-за границы мастеров по разным специальностям, и целый ряд его писем к русским и западноевропейским корреспондентам посвящен именно этому вопросу. Но при всем этом Петр находил время и возможность писать о разведении клубники в Азове, о высылке цветов, огородных семян и китайских печей в Петербург, об устройстве фонтанов, о предстоящем затмении и необходимости разъяснить его значение народу, о незначительных путевых впечатлениях и т. д. Какая для всего этого нужна трудоспособность, какая память, какая работа нервов! Все письма Петра носят на себе отпечаток делового характера их автора; так, Петр прежде всего в письмах указывает, когда чьи письма он получил, а потом немедленно переходит к делу, которое в данный момент его занимает или требует разрешения; в конце письма Петр обязательно делает пометку относительно того, когда и где данное письмо написано. Сообщая о своих делах или отдавая распоряжения, Петр обнаруживает в своих письмах много технических знаний во всех областях жизни. Прежде всего он командующий всей армией и флотом, хотя и носит очень скромные чины. Письма Петра наглядно показывают, как прекрасно он знал карту России, которую изъездил вдоль и поперек; весь ход кампании в его руках, он все знает и всем руководит. Он входит во все подробности военного дела, много заботится о солдатах; в некоторых письмах он проводит мысль о том, что солдат не должен быть простым орудием в руках командира — из него надо сделать сознательного защитника своего отечества, который готов пожертвовать для него всем, а для этого надо поднять нравственное достоинство солдата. Эта мысль нашла потом свое выражение, например, в Морском уставе. Но в то же время на Петре лежала и вся тяжесть внутреннего управления; в какие мелочи он тут входил и какие знания обнаруживал, показывает, например, его инструкция Лефорту {6} , Головину {7} и Возницыну {8} (в марте 1697 года) о найме мастеров за границей и о всевозможных покупках; в его наставлениях виден опытный и бережливый хозяин. Петр не любил общих рассуждений и потому не затрагивал в своих письмах общих тем; лишь в немногих письмах к сыну он касается, например, общих политических вопросов, высказывая при этом свою любимую мысль о том, что государь есть первый слуга государства. Делец и практик, Петр ставил себе всегда ближайшую, очередную задачу и к достижению ее стремился со всей свойственной ему энергией, но он как будто мало заглядывал в будущее, не загадывал о нем; поэтому в письмах Петра мы не найдем плана Северной войны или проекта внутренних реформ. Для Петра была ясна конечная цель войны — «ногою твердой стать при море», но он не забегал вперед, не строил планов и сложных комбинаций; в зависимости от хода дел он или менял план ближайших действий, или подыскивал средства для его сохранения, но, повторяем, план кампании вырабатывался им, судя по письмам, самое большее на несколько месяцев вперед. Петр не был полководцем-теоретиком, не писал трактатов на военные темы, а решал очередные стратегические задачи. Например, его «Рассуждение о флоте», в сущности, вовсе не «рассуждение», а инструкция. Также по частям он перестраивал и внутреннее управление: его письма и указы касаются частных вопросов, в них мы не встретим какого-либо «плана» государственных преобразований. Петр в письмах никогда не изменяет основной своей манере — краткости (большинство писем в несколько строк), ясности и деловитости тона: пишет ли он о поражении, извещает ли о победе, везде он остается верен себе; в письмах первого рода нет и признаков какого-либо уныния, и за кратким извещением о постигшем несчастии сейчас же следует какое-либо очередное распоряжение или просьба о присылке чего-либо; в письмах второго рода мы не встретим ни хвастливости, ни заносчивости, в них нет фальшивого, приподнятого тона, которым часто грешат письма подобного рода. Доказательством этого служат, с одной стороны, например, письма Петра от 30 ноября и 5 декабря 1700 года, писанные по поводу Нарвского поражения, а с другой — письма от 27 июня 1709 года о Полтавской победе. И несчастия, и победы Петр приписывал воле Бога, а потому и не роптал, и не хвалился. Составляя, например, 16 августа 1724 года программу для торжества Ништадтского мира, Петр писал [3] : «Надлежит в первом стихе помянуть о победах, а потом силу писать о всем празднике следующую: 1) неискусство наше во всех делах. 2) А наипаче в начатии войны, которую, не ведая противных силы и своего состояния, начали, как слепые. 3) Бывшие неприятели всегда не только в словах, но и в историях писали, дабы никогда не протягать войны, дабы не научить тем нас. 4) Какие имели внутренние замешания, также и дела сына моего, також и Турков подвигли на нас. 5) Все прочие народы политику имеют, дабы баланс в силах держать меж соседов, а особливо, чтобы нас не допускать до света разума, во всех делах, а наипаче в воинских; но то в дело не произвели, но яко бы закрыто было сие пред их очесами. Сие поистине чудо Божие; тут возможно видеть, что все умы человеческие ничто есть против воли Божией. Сие пространно развести надлежит, а сенсу довольно». 3 Везде мы сохраняем орфографию подлинников. — Примечание К. Сивкова. Религиозное чувство Петра не покидало его и в моменты личных несчастий, причем и о последних он писал так же просто и кратко, как и о делах государственных. Сообщая, например, Ф. М. Апраксину {9} о смерти матери, он писал 29 января 1694 года: «Беду свою и последнюю печаль глухо (курсив наш. — К. С. ) объявляю, о которой писать рука моя не может, купно же и сердце. Обаче воспоминая апостола Павла, «яко не скорбети о таковых», и Ездры, «еже не возвратите день, иже мимо иде», сия вся, елико возможно, аще и выше ума и живота моего (о чем и сам подлинно видал), аще поелику возможно, рассуждаю, яко всемогущему Богу и вся по воле своей творящу (вероятно, пропущено: «так угодно». — К. С. ). Аминь. По сих, яко Ной, от беды мало отдохнув и о невозвратном оставя, о живом пишу… I. Посылаю Никласа да Яна для строения малого корабля…» и т. д. Такие быстрые переходы от одной темы к другой, от одного настроения к другому вообще характерны для писем Петра: начатые в сухом, официальном тоне, они часто становятся в конце дружескими и шутливыми; спокойная в начале речь вдруг заканчивается какой-либо гневной тирадой. Тут сказывалась живая, экспансивная натура царя, который не бывал долго во власти одного настроения, одного чувства. Не забывавший за личными несчастиями дел государственных и потому «глухо» сообщавший о них своим друзьям, Петр не обнаруживал склонности к пространным душевным излияниям и когда у них случались несчастья. Так, тому же Апраксину он писал 21 октября 1702 года по поводу смерти его жены лишь следующее (да и то в конце делового письма): «Пожалуй, государь Федор Матвеевич, не сокруши себя в такой своей печали; уповай на Бога. Что же делать? И здесь такие печали живут, что жены мрут и стригутца». Но это не обозначало черствости Петра (ее нет и в приведенных строках): он только всегда личные интересы — свои и чужие — приносил в жертву общим интересам, а потому последним уделял больше внимания, чем первым; как человек практического склада, он больше думал о живых, чем о мертвых. Друзья Петра знали это, и тем больше ценили всякое малейшее проявление внимания к их личным делам со стороны царя. Простой в личных отношениях, Петр был очень прост и в переписке. Читая ее, не чувствуешь, что это царь пишет к своему подданному; получается впечатление, что переписку ведут обыкновенные люди, занятые одним большим и важным делом, которое стоит у них на первом плане. Эта простота сказывается как в общем тоне и характере писем, так и в их внешнем облике. «На подписях, — писал однажды Петр Апраксину, — пожалуй, пишите просто, также и в письмах, без великаго»; в другой раз он упрекал Апраксина за то, что тот писал «с зельными чинами, чего не люблю, а тебе можно знать, для того, что ты нашей компании, как писать». Обращения Петра в заголовках писем очень кратки и просты: Her, Мудер. Sur, Grotvader, господин, генерал, Her Admiral и т. п. Лишь в письмах к родственникам он бывал пространнее в обращениях: «Многомышленная тетка и матка (так он называл Екатерину), здравствуйте!» или «Катеринушка, друг мой, здравствуй», да в письмах к Меншикову обычные сухие, официальные обращения заменяются такими, как «мейн герценкин [4] (с надписью иногда на конверте: «отдать Алексаше»), «мейн липсте фринт» [5] и т. п. 4 Дитя моего сердца (нем.). 5 Мой любимый друг (нем.). Петр редко изменял основному тону своих писем — деловитому, простому, но в то же время и несколько сухому. Лишь в немногие минуты отдыха он позволял себе повеселиться, и тогда письма, написанные в эти моменты, полны юмора и остроумия — хотя и грубого. Так, например, 24 марта 1706 года Петр писал Меншикову из Петербурга: «Сего дни по обедни первое были в вашем дому и разговелись, и паки при скончании сего дня паки скончали веселие в вашем дому. Воистину, слава Богу, веселы, но наше веселие без или от вас, яко брашно без соли. Лизет Даниловна (любимая собака Петра. — К. С .), лапку приложа, челом бьет… Протодиакон Петр» и т. д. В ноябре того же года после известия о Калишской победе [6] он писал Меншикову: «Уже сей третий день, как празднуем и ныне станем в вашем доме обедать и про ваше здоровье пить; мочно знать и по письму… Писано в вашем доме, принося жертву Бахусу довольную, а душею Бога славя». 6 Имеется в виду сражение под польским городом Калишем 18 (29) октября 1706 года между союзными русско-польско-саксонскими войсками и польско-шведским корпусом под командованием генерала А. Мар-дефельта. В критический момент боя Меншиков сам возглавил атаку и получил ранение. Это была самая крупная победа русских над шведами за первые шесть лет Северной войны. Юмористическая нота звучит иногда и в письмах Петра об одержанных им победах. Так, в одном из писем он сообщает, что прибывшая артиллерия будет отдавать шведам «контр-визит»; жене он в августе 1708 года писал: «Правда, что я, как стал служить, такой игрушки не видал; однако ж, сей танец в очах горячего Карлуса изрядно стонцовали; однако ж больше всех попотел наш полк»; в сентябре 1722 года Петр прислал из Дербента сенату шутливую реляцию; в ней сообщалось, например, что во время следования из Астрахани корпуса под начальством генерал-майора Кропотова {10} «дорогою все видели смирно, и от владельцев горских принимаемы приятно лицом (а сия приятность их была с такой их воли, как проповедь о Божестве Христове реченное, что нам и тебе Иисусе Сыне Бога живого)». Неприятель атаковал в первый раз 19 августа, «которому гостю зело были рады (а особливо ребята, которые свисту не слыхали) и, приняв, проводили его кавалерию и третьею частью пехоты до его жилища, отдавая контр-визит, и, побыв там, для увеселения их сделали из всего его владения фейерверк для утехи им (а именно: сожжено в одном его местечке, где он жил, с 500 дворов, кроме других деревень, которых по сторонам сожгли 6)…» Зато в момент гнева Петр был грозен и груб, всякое неповиновение или нарушение приказа вызывало жестокую кару с его стороны. Письма отразили и эту черту его характера. «Дурак», «дурость», «плут», «скот» — вот обычные слова в письмах, написанных в состоянии гнева; «смотри, шеею заплатишь» — вот обычная угроза в них. В письме к кесарю кн. Ромодановскому {11} от 22 декабря 1699 года он сделал такую приписку: «Зверь! Долго ль тебе людей жечь? И сюды раненые от вас приехали. Перестань знатца с Ивашкою [7] : быть от него роже драной», а Мусину-Пушкину {12} 18 июня 1707 года он писал: «Зело удивляюсь тебе, понеже я чаял, что есть ум в вас, а ныне как вижу, что скота глупее». Но гневом своим Петр преследовал не личных врагов, а нарушителей общего блага; чувство личной мести ему было чуждо. В этом отношении характерен совет, который Петр дал кн. В. В. Долгорукову {13} в письме от 7 мая 1708 года по поводу Булавинского бунта [8] : «Еще вам зело надлежит во осмотрении иметь и с теми, которые воровству Булавина не пристали, или хотя и приставали, да повинную принесли, чтоб с оными зело ласково поступать, дабы (как есть простой народ) они того не помнили, что ты станешь мстить смерть брата своего [9] , что уже и ныне не без молвы меж них, чтоб тем пущево чего не учинить…» 7 Тут игра слов: «знаться с Ивашкой, то есть с Хмельницким» — значит быть под хмелем, пить водку. — Примечание К. Сивкова. 8 Булавинский бунт — казацкое восстание в 1707–1708 годах под руководством атамана Бахмутского городка Кондратия Булавина. Был жестоко подавлен: восемь донских станиц были уничтожены полностью, беглые крестьяне возвращены владельцам. Дон потерял прежнюю независимость и до трети своего населения. 9 Брат кн. Долгорукова — полковник Юрий Владимирович Долгоруков — был убит в 1708 году на Дону казаками Булавина. — Примечание К. Сивкова. Что касается грубости Петра, то она проявляется не только в письмах, вышедших из-под его пера в минуту гнева; мы найдем ее и в других письмах, но только эта грубость иного рода — это грубость чувств, грубость житейских отношений; она ясно выступает, например, в его письмах к жене. Он касается в них таких интимных вопросов жизни и касается так грубо, что на этом фоне такие выражения, как в письме из-за границы от 19 сентября 1711 года: «А мы, славу Богу, здоровы, только с воды (Петр лечился на водах. — К. С .) брюхо одуло, для того так поят, как лошадей» — кажутся вполне литературными оборотами. По своему построению речь Петра в его письмах по большей части очень проста, но иногда он разнообразит ее пословицами — русскими и иностранными, или какими-нибудь образными выражениями; в них, правда, нет поэзии (как нет ее и во всем, что вышло из-под пера царя-преобразователя), но зато много силы и меткости. В этом нельзя отказать, например, таким выражениям: «увяз швед в Польше», «Борис Петрович (Шереметев. — К. С. ) {14} в Лифляндах гостил изрядно-довольно», «въехать в рот неприятелю», «Сею доброю ведомостию [10] (что уже крепкая падушка Санкт-Питербурху устроена чрез помощь Божью) вам поздравляю». Иногда он прибегает к игре слов: «Нарву, которою 4 года нарывала, ныне, слава Богу, прорвало» и т. п. Но вообще оборотов витиеватой, тем более церковной речи в письмах Петра мы найдем немного. Он дает, правда, иногда цитаты из Священного Писания (они попадаются иногда в письмах шутливого характера), но лишь в немногих письмах к патриарху Адриану {15} можно отметить несколько напыщенный, торжественный тон; в этом случае он, по-видимому, считался с личностью адресата и делал уступку старине. Но вообще значительной разницы в слоге его писем в зависимости от личности адресата незаметно. 10 О взятии Выборга. — Примечание К. Сивкова. Язык писем Петра носит на себе следы сильного влияния Запада. Сближение с Западной Европой, начавшееся еще до Петра и быстро двинувшееся вперед при нем, его личные путешествия за границу, близкое знакомство с иностранцами, жившими в России, — все это ввело в язык Петра много иностранных слов: голландских, немецких, польских, шведских, французских и проч. Конечно, многие слова были необходимостью, так как обозначали понятия, незнакомые прежде России, и потому не имевшие соответствующих русских слов; таковы хотя бы слова, относящиеся к морскому и сухопутному военному делу. Без них, конечно, язык Петровской эпохи обойтись не мог. Но Петр часто прибегал к иностранным словам без всякой необходимости: он, например, никогда не писал: «одержана победа», а «одержана виктория»; вместо слов: сражение, ответ, величие и т. п. он употреблял «баталия», «респонс» или «антвортен», «моестат»; довольно часто в ходу у него были имена римских и греческих богов; иностранные слова он переделывал на русский лад и проч. Но не видно, чтобы он делал это нарочно и даже сознательно, по-видимому, это выходило как-то стихийно; Петр брал первые попавшиеся слова, если они были к месту. Об этом говорит и то, что, часто прибегая к иностранным словам, он не избегал церковно-славянских и народных русских; такие слова и обороты, как «чаю», «нетчик», «побей челом», «аз», «рещи», «паки», «вяще», «точию», «животы отписывать», «прибирать солдат» и т. п. — встречаются у него сплошь и рядом. Как справедливо говорит А. Н. Пыпин {16} , «кипучая натура Петра требовала прямого дела: чтобы назвать вещь, выразить мысль, он не терял времени на приискание слов, брал первое, русское или иностранное (как он мало придавал значения национальности своих сотрудников, прибавим мы, всякий находил у него место, если делал дело), писал всегда кратко и реально и часто чрезвычайно метко: в его писаниях найдется много слов иностранных, но много также ярких образчиков народной речи». Что касается количества иностранных слов в письмах Петра, то трудно сказать, увеличивалось оно с течением времени или нет; тот материал, который находится в нашем распоряжении, позволяет ответить на этот вопрос отрицательно; по крайней мере незаметно увеличение количества слов общего характера. Отразила на себе характер Петра и орфография его писем. Не изучивши орфографию в детстве, он не имел потом возможности и времени изучить ее и, по-видимому, мало придавал ей значения; лишь бы мысль была выражена точно и понятно, а орфография — дело второстепенное. Одни и те же слова пишутся Петром различно: «з?ло» и «зело», «провиант» и провиянт», «?хать» и «езда» и т. д.; в одних случаях в предложном падеже единственного числа ставится на конце ять, а в других не ставится: «по д?ле» и «о выход?», «по в?сне» и «о хл?б?» и т. д.; во многих словах Петр, по остроумному выражению проф. Ключевского, «то и дело между двумя согласными подозревает букву ъ», причем он ставит ее даже в словах иностранных; иногда слова того же корня пишутся им и без этой буквы; кроме того, он иногда совершенно напрасно «подозревает» в словах букву ?, и потому пишет: лин?я и т. д.; многие слова он писал по выговору, иностранные слова — русскими буквами (образцы были приведены выше). Факсимиле, воспроизводящие письма Петра, показывают, что писал он быстро, небрежно, иногда не разделяя слов, во многих словах пропущены буквы; почерк крупный, размашистый, чувствуется большая торопливость, когда слова не поспевают за мыслью. Таков в общих чертах Петр в его личной переписке. II Говоря о Петре как писателе, надо иметь в виду, помимо его переписки, и то, что хотя он не написал ни одной ученой книги, многие книги, вышедшие при нем, носят на себе печать его работы. Деятельность Петра-редактора была настолько важна и разностороння, что без рассмотрения ее его характеристика как писателя была бы далеко не полна. Из массы оригинальных русских книг, вышедших при участии Петра, мы выделим, прежде всего, книги исторического и духовного содержания, которыми он особенно интересовался. Петра рано стали занимать вопросы истории, и он уже в 1708 году дал через Мусина-Пушкина поручение Поликарпову {17} написать русскую историю от начала царствования Василия III до последнего времени. Для образца Поликарпов должен был составить историю первых пяти лет в двух редакциях: краткой и пространной. В 1712 году, напоминая Поликарпову об этом поручении, Мусин-Пушкин писал ему: «Понеже его царское величество желает ведать Российского государства историю, и о сем первее трудиться надобно, а не о начале света и других государств, понеже о сем много писано. И того ради надобно тебе из русских летописцев выбирать и приводить в согласие». Таким образом, Поликарпову была поставлена вполне ясная цель и указаны источники работы. Но труд Поликарпова, представленный в 1715 году, не удовлетворил Петра. Еще до представления труда Поликарпова, в 1713 году Петр, как свидетельствует Устрялов {18} , «пересмотрев, исправив и дополнив подробностями журналы осады крепостей и реляции замечательных сражений от покорения Нотебурга до битвы при Гангуте», приказал их напечатать под названием «Марсовой книги». Один из «юрналов», которые легли в основу этой книги, именно «Юрнал, или Поденная роспись, что под крепостью Нарвою чинилось» (1704 год), написан был весь рукою Петра I, а другие — правлены им. Но так как в «Марсовой книге» говорилось почти исключительно об одних победах, не указывалось начало войны, не выяснялся ее общий ход и т. д., то Петр задумал через два года более обширное сочинение по иному плану. «Написать о войне, как зачалась, и о правах по случаях, как и кем делана», — записал он в 1715 году. За работу по этому плану взялись Шафиров {19} и Прокопович {20} . Первый написал большое рассуждение о причинах войны со Швецией, в котором оправдывал Россию и Петра. «Есть в его сочинении, — говорит Устрялов, — и красноречивые страницы, заметные величественной простотой изложения, исполненные сильного, благородного чувства к достоинству и чести России: они принадлежат самому Петру»; это Устрялов подтверждает ссылкой на черновые бумаги Петра. Кроме того, к труду Шафирова Петр написал «заключение к читателю», в котором проводил мысль о необходимости довести войну до конца и не мириться до полного завоевания Балтийского моря, так как, не добившись теперь своего, мы будем вынуждены потом воевать снова. Проредактировав книгу Шафирова, Петр напечатал ее. Сочинением Феофана Прокоповича, писавшего историю его царствования, Петр оказался не доволен: Прокопович говорил почти исключительно о войне, сделал много ошибок и пропусков, слишком льстил и хвалил. Ввиду этого Петр приказал кабинет-секретарю Макарову собирать материалы. Подлинные журналы походов, донесения и т. п. Позже, в 1721 году, Петр назначил даже один день в неделю (субботу) для занятия историей. За три с половиной месяца до смерти он писал: «Вписать в историю, в которое время какие вещи для войны и прочих художеств и по какой причине или принуждению зачаты, например, ружье, для того, что не стали (шведы. — К. С .) пропускать, також и о прочих». Таким образом, по-видимому, он хотел с военной историей соединить и историю внутреннюю. Это намерение еще яснее высказано им в одной записи 1722 года: «Вписать в историю, что в сию войну сделано, каких тогда распорядков земских и воинских, обоих путей регламентов (сухопутных и морских. — К. С .) и духовных; також строения фортец, гаванов, флотов корабельного и галерного, и мануфактур всяких, и строения в Петербурхе и на Котлине, и в прочих местах». К истории, написанной по такому широкому плану, по мысли Петра, должны были быть приложены все документы, акты и т. п. В исполнение этих желаний Петра Макаров затребовал от разных лиц (даже от пленных шведов) множество сведений и справок, которые до нас дошли, но справиться с поставленной ему задачей — составлением истории — не мог. Петр, вернувшись из Персидского похода, переделал всю рукопись Макарова: «Все выражения велеречивые, в особенности относившиеся к особе его, исключил, обороты растянутые сжал; нескладные фразы исправил» (Устрялов), добавил много подробностей. Но он не удовлетворился ни этой редакцией, ни несколькими последующими. Исправления и вставки Петра показывают, что он не хотел скрывать неудач, ошибок и потерь. О Нарвском сражении он писал, например, что эта битва была «яко младенческое играние, а искусства ниже вида; разбитое войско пошло в свои границы в конфузии, полки можно было собрать только в Новгороде; несчастие было так велико, что оно казалось гневом Божиим, и вся надежда поправить его, по-видимому, исчезла». Не замалчивалась и неудача на Пруте: «Зашли в землю, где полки ни единого сухаря не имели, к тому же и о неприятеле слишком легко рассуждали; со всех сторон были окружены, нельзя было ни ретироваться, ни стоять на месте; пришло до того, или выиграть, или умереть, и если бы турки послушали совета короля шведского, то б крайнюю беду принесло. Одно милосердие Божие избавило от такого отчаянного случая». Силы врагов Петр исчислял очень осторожно: на вопрос Макарова, сколько было шведов при Нарве, он написал в докладе: «Подлинно неизвестно, понеже их офицеры после недавно сказывали, иные 12000, иные больше, а иные только 8000». О своем участии в войне Петр говорил очень скромно. Слова Макарова, что в битве под Полтавой «государь свою храбрость, великодушие и воинское искусство, не опасаясь никак страха своей высокой особе, в вышнем градусе показал», он заменил такими: «за людей и отечество, не щадя своей особы, поступал, как доброму приводцу надлежит». В 1722 году Петр поручал сенатскому обер-прокурору Григорию Скорнякову-Писареву {21} составить какой-то летописец, а в 1723 году несколько раз приказывал работать над русской историей барону Гюйссену {22} . В связи со всем этим стоят распоряжения Петра губернаторам и духовному ведомству о том, чтобы «во всех монастырях и епархиях и соборах прежние жалованные грамоты и другие куриозные письма оригинальные, такожде и исторические рукописные и печатные книги пересмотреть и переписать… и те переписные книги прислать в сенат». Петр придавал также большое значение религиозным вопросам; будучи человеком верующим, он разорвал во многом со стариной и был чужд религиозной исключительности. Враг ханжества и лицемерия, он приложил много усилий к тому, чтобы сделать религиозную истину доступной народу в чистом, неизвращенном виде. Отсюда его участие в издании книг религиозного содержания. Так, например, в 1720 году по его приказанию было издано для народного употребления «первое учение отроком, в ней же буквы и слоги; также краткое толкование законного десятисловия, молитвы Господней, Символа Веры и девяти блаженств». В 1723 году велено было читать эту книгу в Великий пост в церквах вместо творений Ефрема Сирина и Соборника. Кроме того, Петр думал еще о составлении катехизиса, о чем он отправил 19 апреля 1724 года собственноручную записку в Синод: «Святейший Синод! Понеже я разговорами давно пробуждал, а ныне письменно, дабы краткие поучения людям сделать (понеже ученых проповедников зело мало имеем), также сделать книгу, где изъяснить: что непременный закон Божий, и что советы, и что предания отеческие, и что вещи средние, и что только для чину и обряду сделано, и что непременное, и что ко времени и случаю применялось, дабы знать могли, что в каковой силе иметь. О первых кажется мне, чтоб просто написать так, чтоб и поселянин знал, или на-двое: поселяном простее, а в городах покрасивее для сладости слышащих, как вам удобнее покажется. В которых бы наставлениях — что есть прямой путь истолкован был, а особливо Веру, Надежду и Любовь: и о первой, и о последней зело мало знают и не прямо что и знают; а о средней и не слыхали, понеже всю надежду кладут на пение церковное, пост и поклоны и прочее тому подобное, в них же строение церквей, свечи и ладон. О страдании Христовом толкуют только за один первородный грех, а спасения делами своими получат, как вышеписано. О втором же, чтобы книгу сочинить, мне кажется, не лучше ль оную катехизисом, к тому и прочие вещи последовательно, что в церкви обретается, внесть с пространным толком; також приложить: когда, и от кого, и чего ради в церковь что внесено». Затем в 1722 году Петр поручает Кантемиру {23} написать книгу о магометанской религии, а для «Духовного регламента» сам редактирует предисловие и присягу для членов Синода, причем в манифесте от 9 февраля 1721 года об установлении Синода ему принадлежит наиболее сильное возражение сторонникам патриаршества: он писал, что Синод лучше «соборного правительства, понеже в единой персоне не без страсти бывает к тому ж не наследственная власть, чего ради вящше не брегут». Для борьбы с суеверием и ханжеством он хотел издать книгу и сам составил программу, в которой, указав поразив грехи против каждой заповеди, вывел заключение, что всеми заповедями осуждается лицемерие, хотя оно не в одной из них не названо по имени, и развил эту мысль в применении к каждой заповеди. По этой программе Феофан Прокопович составил задуманную Петром книгу о блаженствах, которая толковала 10 заповедей, выясняя сущность христианской веры. Прочитав эту книгу, Петр писал из Астрахани 13 июля 1722 года: «Книгу о блаженствах я всю чел, которая зело изрядна и прямой путь христианский. Только надлежит предисловие сделать, в котором розные наши толкования неправые ханжевские все выяснить, дабы читающий перво свой порок узнал, и потом пользу и прямую и истинную. Також в конце силу всей книги зело короткую выпискою без толку (понеже оный уже выше писан) положить, дабы мог на память оное иметь, понеже всей книги на память не возможно иметь, и сочиня сие не печатать до возвращения нашего; також и того, что хотели исправить в исповедях…» В исполнение этого желания Петра было добавлено «краткое собрание из книги сея, ради удобнейшего припамятования учиненное». Относительно предисловия к этой книге Петр написал следующее: «Впереди печатать: понеже многие пути спасения не ведают и звание свое ни во что ставят, но еще и суете всего мира, а не то-чию Божию определению приписуют, что и пословица есть, кто пострижется, говорят: работал земному царю, а ныне пошел работать небесному. К тому же ханжи толкуют разно: иные, ежели не покинешь мира и не будешь чернец — несть спасения; иные: надобно по вся дни всю службу церковную слушать, или и по две или и по три обедни на день. Иные, когда кому в путь ехать, наперед голоса в два ли три и более выговаривают церковную службу наперед, или многие поклоны и правилы, оставя врученное им дело или домоправление, делают, полагают в том спасение». В чем Петр видел сущность христианской жизни, об этом свидетельствует еще его записка о монашестве, к которому он относился неблагосклонно; рассмотрев происхождение монашества и его значение, Петр говорил, что монахи большею частью тунеядцы и что корень всему злу — праздность. «Прилежат ли же разумению Божественного писания и учения? — спрашивает он. — Всячески нет. А что говорят: молятся, то и все молятся, и сию оговорку отвергает Василий святой. Что же прибыло обществу от сего? Воистину токмо старая пословица: ни Богу, ни людям, понеже большая часть бегут от податей и от лености, дабы даром хлеб есть». Наконец, Петр редактировал текст церковной службы по поводу празднования Ништадтского мира; по указаниям царя в нее были вставлены Гавриилом Бужинским {24} целые фразы и песни, а кроме того, он сделал много других поправок, которые клонились к тому, чтобы сократить растянутость текста и исключить резкие выходки по адресу побежденных; так, например, против слов: «отрините гордость, свеяне, и не злобствуйте россианом: Бог бо их заступник», Петр написал: «отставить». III Таково было участие Петра в составлении и издании оригинальных русских сочинений по историческим и религиозным вопросам. Но в то же время при его участии выходят произведения и другого, очень разнообразного содержания. В 1703 году Петр редактировал книгу «Торжественные врата», которая объясняла аллегорические картины, изображенные на воротах, устроенных в Москве по случаю побед этого года. В 1707 году он приказал напечатать новым гражданским шрифтом азбуку и сам исправлял ее. В 1716 году он собственноручно написал «Воинский сухопутный устав», причем в его распоряжении были, по-видимому, уставы французский, английский, датский и шведский. В манифесте, который предшествовал уставу, Петр историческими примерами показывал необходимость регулярных войск: хорошо обученные войска у нас одерживали победы, например, при царе Алексее Михайловиче, наоборот, необученные войска, например, при Азове и Нарве, терпели поражения. «Того ради, — говорилось в манифесте, — будучи в сем деле самовидцы обоим, за благо изобрели сию книгу воинский устав учинить, дабы всякий чин знал свою должность и обязан был своим знанием и неведением не отговаривался. Еже через собственный наш труд собрано и умножено». Вообще надо сказать (на это указывают и другие приведенные выше примеры), что Петр всегда старался печатным путем объяснить обществу цель и сущность принимаемых им мер. В 1718 году он пишет часть объявления, «каким образом асамблеи отправлять надлежит», — начало и первые три пункта (всего их семь), а в следующем году редактирует «объявление о лечительных водах, сысканных на Олонце» и пишет к нему указ. В 1721 году он составил и напечатал «табель о рангах» по французским, прусским, шведским, английским и датским источникам, причем им было сделано такое примечание (в феврале): «Сие не публиковать и не печатать до сентября месяца, дабы еще осмотреться, ежели что переменить, прибавить или убавить, о чем надлежит в сенате во время сей отсрочки думать: так ли быть всем чинам или которые переменить и как? И свое мнение к сентябрю изготовить, а особливо о тех чинах, которые от ранга генерал-майора и ниже; также и о их жалованье, кому какое надлежит, против ли ранга служивых, которые с кем в одном классе, и меньше, також свое мнение на письме изготовить». Это примечание показывает, насколько Петр был осторожен и осмотрителен как законодатель. Одновременно с работой над «табелью» Петр целый месяц провел над составлением портового и адмиралтейского регламентов, отведя на это четыре дня в неделю и занимаясь иногда по четырнадцать часов в сутки. Затем, когда Петр издал в 1722 году указ о престолонаследии, то по его поручению была написана «правда воли монаршей» для объяснения мотивов принятого им решения, а в следующем году он сам написал текст к сигналам для парусной флотилии и манифест о короновании Екатерины. Вот важнейшие сочинения на русском языке, вышедшие при ближайшем участии царя-преобразователя или даже им единолично написанные. Среди написанного самим Петром мы не найдем сочинений исторического, богословского, философского или какого-нибудь другого общего содержания — ни времени, ни знаний для таких сочинений у него не было; инструкция, устав, объявление — вот заголовки тех произведений, которые вышли из-под пера царя-работника, тут он чувствовал себя на твердой почве, был во всеоружии разнообразных практических сведений. Но, не написав сам ни одного ученого трактата, Петр понимал их пользу и значение и потому принимал чрезвычайно деятельное участие в их сочинении. Так как оригинальных книг на русском языке было мало, то он постоянно делал распоряжения о переводе различных сочинений с иностранных языков, принимая в их редактировании самое близкое участие. IV Какие требования он предъявлял к переводу и переводчикам, отчасти уже видно из его наставления, проведенного нами в начале. Дополним его взгляды на эти вопросы лишь следующим. 25 февраля 1709 года он писал Зотову {25} о его переводе книги Блонделя [11] : «Господин Зотов! Книгу о фортификации Манира Блонделева, которую вы переводили, мы оную прочли и разговоры (т. е. discours) зело хорошо и внятно переведены, но как учить оной фортификации делать? Также в табеле не именовано, руты ли, или рауты? То зело темно и не понятно переведено, который лист переправя, вклеили в книгу, а старый вырезан. Притом же посылаем, где сами увидите погрешение и невероятность, и того ради надлежит вам в той книжке, которую ныне переводите, остерегаться в том, дабы внятнее перевесть и не надлежит речь от речи хранить в переводе, но точию сии выразумев, на свой язык уж так писать, как внятнее». 11 Блондель Ф. Новая манера, укреплению городов. М., 1711. Николя-Франсуа Блондель (1618–1686) — французский архитектор, инженер, математик, строитель фортификационных сооружений. Какие серьезные требования Петр предъявлял к переводчикам, видно из его указа 23 января 1724 года: «Для перевода книг зело нужны переводчики, а особливо для художественных (под «художествами» Петр разумел математические, медицинские, военные и другие науки или знания. — К. С. ), понеже никакой переводчик, не умея того художества, о котором переводит, перевесть то не может; того ради заранее сие делать надобно таким образом: которые умеют языки, а художеств не умеют, тех отдать учиться художествам; а которые умеют художества, а языку не умеют, тех послать учиться языкам, и чтоб все из русских или иноземцев, кои или здесь родились, или зело малы приехали, и наш язык, как природный, знают, понеже на свой язык всегда легче переводить, нежели с своего на чужой». Благодаря таким заботам царя переводы книг делались очень тщательно, с предисловиями и всякими пояснениями. Насколько при этом Петр уважал подлинник, свидетельствует следующий случай. Когда Гавриил Бужинский представил царю свой перевод книги Пуфендорфа {26} «Введение в историю», Петр тотчас же начал его перелистывать с явным намерением отыскать там какое-то место. Не находя его, государь с гневом обратился к переводчику: «Глупец, что я тебе приказывал сделать с этою книгой?» — «Перевести», — отвечал тот. «Разве это переведено? — возразил царь, указывая на статью о России, из которой был выпущен при переводе приговор Пуфендорфа о русских, не совсем лестный для национального самолюбия. — Тотчас поди, — прибавил Петр, — и сделай, что я тебе приказал, и переведи книгу везде так, как она в подлиннике есть». Однако не следует думать, что Петр I предоставил своим подданным полную свободу печати. Придавая печати большое значение, он принимал меры к тому, чтобы она не стала средством оппозиции ему. Поэтому, с одной стороны, например, сообщая 26 февраля 1706 года Головину о поражении саксонцев от шведов, причем в этом сражении погибло немало русских, он писал: «Вышереченное несчастие… изволь объявить всем, но гораздо полехче, ибо уже тайна быть не может, а подлинно не большим (то есть немногим. — К. С. ) персонам»; а с другой стороны, монахам он запрещает в 1722 году вести переписку без разрешения настоятеля, и велено было отбирать у них в кельях чернила и бумагу, для писания же отводить особое место в трапезной, — очевидно, после отмены патриаршества Петр опасался оппозиции именно со стороны монахов. В связи с этим стоят распоряжения 1720–1721 годов. По первому из них вольные типографии в Киеве и Чернигове подчинялись предварительной цензуре духовной коллегии, а второе гласило: «Аще кто о чем богословское письмо сочинит, и тое б не печатать, но первое презентовать в коллегиум. А коллегиум рассмотреть должно, нет ли какового в письме оном прегрешения, учению православному противного». Когда против реформ Петра стали появляться «пасквили», то авторов их разыскивали и сурово наказывали. В 1721 году был издан указ, по которому нужно было: «книги харатейные [12] и старопечатные, у кого явились и впредь по извету явятся в продаже, как в книжном ряду, так и в домах, — оные все взять к церковным делам и отослать на печатный двор, а вместо тех дать тем людям с печатного двора новоисправленные». Владельцы таких книг должны были дать подписку — «как харатейных, так и старопечатных» книг не продавать и в домах у себя не держать. А у кого и какие именно харатейные и старопечатные книги взяты будут, а потом в правительствующий сенат прислать доношение немедленно». 12 Харатейные книги — рукописи, написанные на пергамене. От «харатья» — пергамен. Количество книг, переведенных по приказам Петра с иностранных языков, было весьма значительно, а содержание их было очень разнообразно. По словам Пекарского {27} , «переводы по приказаниям Петра у нас известны от детских почти его лет»; он указывает, что уже в 1685 году была переведена по его приказу книга «Художества огненный и розные воинские орудия, ко всяким городовым приступам и ко обороне приличные». Число этих переводов с каждым годом все увеличивалось. Переводились книги, преимущественно касающиеся военного, сухопутного и морского дела, а также по разным прикладным наукам, но было переведено немало книг исторических, политических, религиозных, географических и т. п. Назовем лишь некоторые из них: «Дружеские разговоры Еразма Ротердамского», «История Курция об Александре», «История о Кромвеле», «О изобретателях вещей», «О должности человека и гражданина» Пуфендорфа, «Архитектура цивильная», «Лексикон универсалис», «История Юлия Цесаря», «Голландская грамматика», «География» Гибнера {28} , «Приклады, како пишутся комплементы», «Аполлодора грамматика афинельского библиотека или о богах» и т. д. Как видим, содержание переводных сочинений было очень разнообразно, как разнообразны были интересы самого Петра и потребности руководимого им общества. Но что характерно — среди переведенных по приказу Петра книг мы почти не найдем произведений поэтической литературы; вся личность Петра, все его интересы, вся его деятельность слишком были прозаичны, чтобы в них было какое-нибудь место поэзии. Петр и поэзия — это понятия совершенно противоречащие. Зато среди этих книг нет сочинений незначительного содержания. Петр умел выбрать для перевода не только наиболее нужную книгу, но и наиболее ценную, у него был на это верный и меткий глаз. Ценность переводов еще увеличивалась от того, что Петр, придавая большое значение наглядности, снабжал переводимые книги иллюстрациями и чертежами. Заботился он также и о внешности книг, их печати и переплетах. V Из всего сказанного видно, какое значение Петр придавал печатному слову. Он видел в нем могучее средство пропаганды своих идей, но также и средство защиты. Доказательством последнего служат его старания путем печати оправдаться перед Европой в деле царевича Алексея. Так, «Манифест» и «Объявление» по этому делу были вскоре же переведены на иностранные языки, и Петр всячески старался «через своих послов распространять в Европе составленные по делу царевича документы» (Пекарский). Кроме того, для пояснений и оправданий действий царя там издавались брошюры. Что же касается взгляда Петра на печать как на оружие пропаганды своих идей, то наиболее ярко он сказался в факте появления по его почину первой русской газеты. Деятельность царя-редактора и сотрудника газеты заслуживает того, чтобы сказать о ней несколько слов. «Ведомости» стали выходить с начала 1703 года. В них сообщалось о событиях на театре войны, о флоте, о расширении русской торговли, об открытии заводов и фабрик и т. п., а с другой стороны, о событиях в Западной Европе: войнах, народных бедствиях, о погоде и проч. Петр сам держал корректуру первого номера «Ведомостей», и потом они велись по его постоянным указаниям. Язык их был очень своеобразен и разнообразен, как вообще язык всей Петровской эпохи и самого Петра. Что касается их внешности, то она была очень скромна: небольшая осьмушка, почти без полей, или с очень небольшими, мелкий, сбитый шрифт, небрежная печать. По словам Неустроева {29} , сам Петр обозначал карандашом для перевода и помещения в русской газете места из голландских газет. В сомнительных случаях обращались к царю, и потому на полях рукописей, предназначенных для набора, часто встречается пометка: «доложить». Большая часть материала нашей первой газеты черпалась из иностранных источников; оригинальных статей и известий было мало. Кто их давал? Большинство русских известий в «Ведомостях» представляли собой письма или донесения — самого Петра и его сподвижников. Так, например, до 1709 года Петр вел оживленную переписку с польским королем, и в «Ведомостях» было много известий из Польши, сокращается эта переписка — и известий становится меньше. Иногда Петр посылал извещение о каком-либо событии разным лицам в одном и том же виде (примеров таких писем можно привести много), и эти извещения часто попадали в газету, что доказывается сличением ее номеров с письмами; кроме того, в «Ведомости» попали, например, некоторые письма Петра к царевичу Алексею и Екатерине. Иногда печатались донесения послов и т. п. Такова была деятельность Петра-писателя: участник обширной переписки, редактор русских и переводных книг, автор многочисленных уставов, табелей и манифестов, наконец, основатель, редактор и сотрудник первой русской газеты — во всем этом он сумел проявить свою самобытную, сильную и даровитую натуру. Петр-писатель оставил в нашей литературе, в истории нашего просвещения не меньший след, чем Петр-полководец в истории войн первой четверти XVIII века. Печатается по: Три века. T. III. Издание Товарищества И. Д. Сытина. М., 1912. Михаил Семевский {30} Петр Великий как юморист …Отрешаем вас от шумства и от кабаков, дабы не ходить!.. Шутливое послание князь-папы к царю Петру В 1861 году, в малораспространенном, хотя и весьма почтенном и интересном научно-литературном журнале «Светоч» (кн. IX), помещено было нами собрание подлинных документов, ярко освещающих одну из любопытнейших сторон в характере Петра Великого: его юмор. Документы эти, сочиненные и собственноручно написанные Петром, суть шутливые обряды избрания и поставления князь-папы, шутливые возглашения, грамоты, отписки, росписи церемониалов и т. п. Ныне, дополнив это любопытное собрание материалов вновь найденными, мы считаем не лишним воспроизвести всю статью из журнала, составляющего едва ли не библиографическую редкость. Позволяем себе надеяться, что в настоящее время, когда взгляд на деятельность и характер Петра Великого вполне выяснился, когда вновь открытые и обнародованные материалы устранили всякую односторонность в суждениях о личности и царствовании Петра, никто не заподозрит нас в желании унизить этого величайшего из монархов всей Европы XVII и XVIII веков. Никто, надеемся, не осудит нас за издание материалов, в которых все принадлежит самому Петру I, а потому, так или иначе, есть достояние истории и подлежит ее критике. Если же сарказм шуточных произведений Петра Великого бросает темный свет на его забавы и развлечения, то не нужно забывать, что Петр при всем своем гении был прежде всего человеком своего времени. Широкий, грубый разгул, которому предавался Петр среди своих «птенцов»-сподвижников в час отдыха после всеобъемлющей деятельности, — этот разгул не должен нас поражать. «Богатырским силам, — скажем словами историка С. М. Соловьева {31} , — соответствовали страсти, не умеренные правильным искусным воспитанием. Мы знаем, как мог разнуздываться сильный человек в древнем русском обществе, не выработавшем должных границ каждой силе; могло ли такое общество сдерживать страсти человека, стоявшего на самом верху? Но одна наблюдательная женщина-современница {32} отозвалась совершенно справедливо о Петре, что это был «очень хороший и вместе очень дурной человек»…» («История России в эпоху преобразования». Соч. Соловьева, т. VI, Москва, 1868 г., с. 259). 25 мая 1872 года I. Всепьянейший собор В характере великого преобразователя России, между прочими его особенностями, есть черта в высшей степени интересная, резкая, не ослабевавшая в течение всей его жизни и очень часто проявлявшаяся то в письме, то в пиршестве, то в каком-нибудь маскараде, то наконец в целом учреждении. Мы говорим про юмор Петра Великого. На эту особенность никогда и никто не обращал надлежащего внимания; а между тем для полного и ясного представления характера Петра нельзя обойти ту его сторону, которая служила для него источником удовольствия и отрады. Проследить все случаи, в которых проявился юмор Петра, нет возможности; нам пришлось бы пересмотреть массу его писем, записок, государственных и домашних распоряжений. Но достаточно и самых ярких примеров. Особенное внимание в громадной корреспонденции Петра следует обратить на письма к Ромодановскому. Сколько юмору во многих из них, сколько насмешки злой и остроумной в сане князь-кесаря, которым облечены были, один за другим, оба Ромодановские {33} ! В лице их Петр смеялся над атрибутами этого импровизированного им сана; князь-кесарю отводили первые места во всех церемониях, князь-кесарю отдавались особые почести, к нему приближались иначе, с ним не говорили, в присутствии его не сидели так, как говорят и сидят в обществе простых смертных. Одним словом, все, что Петр находил в своем царском положении скучного, натянутого — все предоставлял Ромодановскому; именуя себя «холопом и последним рабом» его и получая от него чины и повышения, Петр всю сущность власти удерживал за собой. Ромодановский, таким образом, по одежде, обычаям и роду своей жизни, был пародией власти; это была подставная кукла, и кукла весьма комичная. Но этого комизма сам он не замечал, как не замечали и люди его окружающие. Мы не говорим, что Ромодановский не имел власти, не имел другой деятельности, кроме постоянного разыгрывания невеселой роли государя, нет — ему предоставлена была значительная доля в административном управлении, еще большая доля в совершении жестокостей, которые с точки зрения того века не должны поражать нынешнего исследователя… На отведенном ему поле князь Федор Юрьевич в поэтическом увлечении, в какой-то восторженности от кнута и застенка, доходил до такого пафоса, что поражал усердием даже самого Петра… Однажды государь решил намекнуть князю-кесарю на то, что тот слишком заработался: «Зверь! Долго ль тебе людей жечь?.. Перестань знаться с Ивашкою: быть от него роже драной!» [13] 13 Приводя подлинные документы от слова до слова, мы, однако, не считаем нужным сохранять их орфографию. — Примечание М. Семевского. Впрочем, угроза как бы против воли сорвалась у Петра; спустя несколько дней он вновь уже именует себя и своих приближенных «холопами государскими», и пишет к князю-кесарю Ф. Ю. Ромодановскому почтительное письмо. Изучая подобные письма и вникая в отношения переписывавшихся, нельзя в то же время не обратить внимание на рассуждения и замечания Петра на торжественных обедах; проследить за ним в его разъездах по России и Европе; отправиться на всевозможные свадьбы, крестины, маленькие и большие балы-ассамблеи и тому подобные увеселения, не обходившиеся без его присутствия; нельзя не полюбоваться на него в походах, на бивуаках, в сражениях; мало того, заглянуть два-три раза в застенок, либо осторожно выйти, вслед за ним, на место казни… Будьте уверены, что во всех этих, самых разнообразных обстоятельствах жизни Петра, если присмотреться, вы найдете черты его юмора, его сарказма — не всегда удачные, но всегда бойкие и своеобразные. Не вдаваясь, однако, в столь обширные разыскания, мы сразу остановимся на «князь-папе» и «сумасброднейшем, всешутейшем и всепьянейшем соборе». Безусловно, это учреждение есть создание именно петровского юмора. С молодых лет до конца жизни Петр постоянно изменял устав собора новыми добавлениями и всевозможными вариациями; к нему он обращался, когда хотел отпраздновать торжество победы, установление мира, спуск корабля, чье-нибудь тезоименитство, Святки; к нему же обращался в черные минуты, чтоб рассеяться, освежиться, стряхнуть с себя тяжкие думы и государственные заботы. Шутливые записки, инструкции, «чины», то есть обряды избрания и поставления нового главы либо нового члена, — все это Петр сочинял, составлял и писал собственноручно, все до последней заметки. Собрание этих документов есть целая литература юмористического содержания — материал, драгоценный для знакомства с духом времени и необходимый для знакомства с характером Петра. Но прежде нежели станем перечитывать произведения бойкого пера царя, скажем несколько слов о времени основания «сумасброднейшего собора» и его первом председателе. Государь очень рано возложил этот шутовской сан на дядьку и первого воспитателя своего Никиту Моисеевича Зотова. Это был человек вполне ему преданный. По служебному положению он был начальником походной канцелярии государя и именовался: «Ближний советник и ближний канцелярии генерал-президент». Старый, опытный излагатель царской воли, Зотов не имел такого значения, как молодой кабинет-секретарь Макаров, поскольку был сановник ума недальнего. Досуги от возложенных на него должностей Зотов «со все-усердием» посвящал «служению Бахусу и честному обхождению с крепкими напитками». Именно этой особенностью своего характера «ближний советник» Зотов и приобрел звание князь-папы — главы самых отборных пьяниц и обжор. Уже в 1690-х годах государь в письмах зачастую посылает поклоны «всешутейшему князь-папе», а князь-папа «благословляет» овец своей паствы. «Геру протодиакону П. А. (то есть Петру Алексеевичу. — М. С .), — пишет Зотов 23 февраля 1697 года, — со всею компаниею посыпаю мир и благословение!» Титул протодьякона, а еще более следующее письмо Зотова показывает, что уже в эти годы «всепьянейший собор» сформировался и получил тот вид и назначение, которые не изменялись до конца дней его членов. 23 февраля 1697 года. Нашего смирения сослужителю, геру протодиакону П. А. со всею компаниею о Господе здравствовати! Благодарствую вашей любви за возвещение путешествия вашего (за границей. — М. С. ) при добром здравии (о чем уведомлен от азовского владыки), и впредь о сем нам ведомо чините. Зело удивляемся вашей дерзости, что изгнанную нашу рабыню, т. е. масленицу, за товарища приняли, не взяв у нас о том свободы; только ведайте: есть при ней иные товарищи: Ивашка (пьянство. — М. С.) и Еремка (распутство. — М. С.), и вы от них опаситесь, чтоб они вас от дела не отволокли; а мы их дружбу знаем больше вашего. Сего числа поехали к вам иподиаконы Готовцев и Бехтеев, с которыми наказано от нас подати вам словесно мир и благословение, а масленицу и то-варищев ее отлучити: понеже при трудех такие товарищи непотребны; а к сим посланным нашим иподиаконам будьте благоприятны. При сем мир Божий да будет с вами, а нашего смирения благословение с вами есть и будет. Smirennii Anikit власною рукою. С этого времени переписка «смиренного Аникиты» с Петром, не всегда смиренным, велась большей частью в одном и том же роде; остроты «всешутейшего» зачастую целиком повторялись в письмах различных годов. Из них видно, что год от году иерархия «всепьянейшего собора» увеличивалась новыми чинами; князь-папа имел достойных сотоварищей; самые достойнейшие из них носили звание владык различных городов; их окружали протодьяконы, дьяконы и прочие мелкие чины… Занятый в обыкновенные дни различными делами, собор только в праздники являлся в полном своем блеске. Так, например, на известной свадьбе царского шута Шанского в 1702 году собор был в полном сборе. Свадьба совершена была с выполнением мельчайших обычаев старины; опаивали между прочим горячим вином, пивом и медом с неотступными просьбами и поклонами. «Ваши предки, — шутил Петр, — обращаясь к поборникам старины, употребляли эти напитки, а старинные обычаи всегда лучше новых» и т. п. [14] 14 В моей библиотеке есть интересная гравюра, изображающая эту свадьбу. На ней изображен пир в большой зале с восемью зеркалами, большой люстрой посреди, изразцовой печкой в левом углу и большим образом распятия в правом. Десять столов уставлены в четыре линии покоем; за отдельным столом на возвышении, в глубине зала, сидят именитые лица. Каждый стол пронумерован, и внизу мы находим следующее пояснение: «Описание свадьбы остроумнолютного Феофилакта Шанского, который державнейшего великого монарха многоутешный шут, смехотворец, бывшей 1702 г., февраля в 1-й день, в палате господина генерала Франца Лефорта: 1) Стол, при котором сидят в облачении, подобно монаршеского, князь Федор Юрьевич Ромодановский, Петр Иванович Бутурлин. При них же (с левой стороны) в виде патриарха Никита Моисеевич Зотов. 2) При сем столе: новобрачный Феофилакт Шанский. Царевичи Сибирский, Касимовский даТимоха. 3) При сем столе ближние боляра, етман, офицеры морские и земные, между которыми и самодержавнейший монарх. 4) Где сидят иноземцы торговые. 5) Где сидят окольничьи, думные дворяне и дьяки. 6) Где сидят дьяки, гости и иных торговых чинов люди. 7) Где сидят разных чинов люди. 8) Где сидят дворовые люди. 9) Средь палаты певчие державнейшего государя поют. 10) Постав с серебряной и золотой посудой». Пирующих насчитывается более 300 фигур с прислугой, которая суетливо подает кушанье. Фигуры сделаны очень грубо, — за портретным сходством художник не гнался; но, строго следуя истине события, представил почти всех в монашеских платьях, с капюшонами, откинутыми назад, но без клобуков. Столы покрыты яствами, высокими кубками с вином и громадными канделябрами с зажженными свечами; на первом плане можно отличить какую-то, должно быть, важную особу, которая нещадно дерет за вихры брата-послушника — слугу, вероятно за нерасторопность. Жених-карлик чинно сидит за столом на правой стороне, как объяснено, под вторым номером. Петр I, устраивая это забавное торжество, в то же время печатанием гравюры давал возможность всем жителям России познакомиться с своей юмористической затеей. В соответствие этой гравюры есть другая: шутовской обед в другой зале того же дома женщин. — Примечание М. Семевского. Главные роли в сатирическом спектакле Петр предоставил князю Ромодановскому и Никите Зотову. Первый был в одеянии русского царя XVII века, второй — в облачении патриарха. Сопоставление двух именитых лиц в этих ролях вполне подтверждает то, что титул князь-кесаря был придан Ромодановскому не столько из уважения, как это уверяют позднейшие писатели, сколько из шутовства, ради насмешки; но с князем шутить было опасно, смеяться над его званием и рассуждать о его значении мало кто решался, и вот почему в письмах, реляциях и всевозможных форменных бумагах, либо о нем, либо к нему написанных, мы нигде не видим какой-либо остроты над его званием, и только два-три слова, да общий тон некоторых к нему писем Петра разоблачают настоящее значение сего звания. Что касается до Зотова, то к нему относились смелее; царские любимцы позволяли себе иногда шутить над ним, хотя не без риску, ибо, если в ведении Зотова не было застенка, в руках кнута, а на дворе медведей, готовых, по мановению господина, помять дерзкого (как это было при Ромодановском [15] ), то за ним была власть опоить или не опоить лицо, его прогневавшее. Вот что рассказывает по этому поводу Неплюев {34} , хорошо знавший Зотова. Полковник Блеклый {35} имел с князь-папой тяжбу; решалась она в сенате. Блеклый был прав; Яков Долгоруков {36} обещал ему свое содействие, но, вопреки данному им слову, Блеклый был обвинен, и между прочими сенаторами, подписавшими неправый приговор, был Яков Долгоруков. Это обстоятельство поразило Блеклого. Он с негодованием жаловался всем и каждому на такой странный поступок. «Что ты прав, то я вновь повторяю, — говорил Долгоруков, — и советую подать апелляцию на сенатское решение, а на меня челобитную к государю». Блеклый так и сделал. Петр рассмотрел тяжбу и нашел, что челобитчик прав. Призывают кн. Долгорукова. Петр спрашивает: как он мог подписать такое решение? «Блеклый прав, а Зотов виноват, — вновь повторил правдивый сенатор, — но сильная рука Зотова превозмогла; ныне наступили Святки, а он брата моего, по злобе на него, уже опоил; если бы я обвинил Зотова, мне предстояла бы та же участь. А как ты, государь, переделаешь и нас обвинишь, так не на кого будет и сердиться Зотову…» 15 О пересылке его ученых медведей в Санкт-Петербург в моих бумагах есть документ 1720 года. — Примечание М. Семевского. Этот мощный владыка между прочими титулами носил звание всесвятейшего. «Пожалуй, поклон отдай всесвятейшему и прочим, за которого благословение все до лица земли челом колотим, или бьем», — пишет Петр в 1705 году из Митавы к Головину. От военных бурь, походов и неприятностей бивуачной жизни, государь при первом досуге спешил отдохнуть в лоне любимого собора: так, например, в письме к Головину из Минска от 12 марта 1706 года, делая распоряжения о присылке в порубежный город Великие Луки железных пушек, ядер и дроби, он тут же отмечает: «Пожалуй, доложи, паче же побей челом, чтобы всесвятейший изволил, конечно, к празднику быть в Нарву и с собой взял владыку Казанского и Мусина (Пушкина. — М. С .); также изволь им придать Гаврилу Меншикова {37} , чтоб скорее ехали и, конечно, к празднику стали в Нарву». Скучал государь без собора, скучал и собор, в лице своих представителей, без шумнейшего протодьякона. Петр Бутурлин {38} писал царю: Прелюбезнейшему сыну нашему и сослужителю нашея мерности, протодиакону Петру, мир и благословение, и молитвы наши да будут с вами! Понеже мы веселимся в С.-Петербурге, однако же мы имеем печаль великую, что вашу святость не имеем при себе в милости, а коли б милость ваша и святость нашей епархии была персона при нас, велие бы веселие. Пожалуй, отдай благословение от меня всешутейшему Кир-Никите, патриарху, и всему сумасбродному собору. Смиренный, царствующего и великого града С.-Петербурга, Ижорской и Кроншлотской Ингерманландии, митрополит Петр… благословение посылаю. Петр Иванович Бутурлин, «петербургский владыка», принадлежал к одной из древнейших и именитейших фамилий в России. Его близкий родственник, Петр Васильевич Бутурлин, был окольничим; брат Борис пал в 1708 году в сражении под Лесной в чине капитана гвардии; его родные племянники были любимцы Петра: один — Иван Иванович, генерал-аншеф и гвардии подполковник, заявил себя как искусный военачальник и суровый член розыскных дел Тайной канцелярии; другой — Александр Борисович, красивый, расторопный денщик Петра, приближенное лицо к цесаревне Елизавете, стал впоследствии графом и фельдмаршалом. Двадцать девять Бутурлиных в 1699 году были богатыми помещиками. Таким образом, на стороне Петра Ивановича Бутурлина были знатность рода, богатство, большие связи, но все это не спасло его, как жаркого поклонника Бахуса, от ближайшего участия в «всепьянейшем соборе»; да и не заметно, чтобы он тяготился своим избранием; напротив, из его писем видно полное довольство. Рано начав службу в свите «всешутейшего», он довольно быстро подвигался по иерархической лестнице шутовских чинов. Мы встречаем его в 1702 году на потешной свадьбе князя Шанского; встречаем здесь и супругу его в костюме русской царицы старого времени; позже ни одно торжество, то есть ни одно пьянство, не обходится без его участия. С основанием Петербурга государь сделал его — впрочем, от лица собора и председателя — «владыкой» нового города. В Петербурге Петр Иванович Бутурлин окружил себя людьми богатыми по состоянию и вечно пьяными по душевной склонности и царскому назначению. Бутурлин довольно часто извещал государя о себе и о своем соборе: Сыну нашему и сослужителю, любезнейшему протодьякону Петру, мир и благословение, и молитвы наши да будут с вами! Понеже мы просим вас, дабы приказали отписать о своей святости до нас, чего желаем повсечасно слышать… Просим отдать от нас поклон брату моему, всешутейшему князю-папе… и всему шумному собору. При сем я, смиренный, царствующего и великого града С.-Петербурга митрополит Петр… благословение посылаю. Петр, судя по всему, отвечал Бутурлину, поскольку тот спешил поблагодарить за внимание: Сыну и сослужителю нашей мерности, протодьякону Петру, мир и благословение и молитвы моей да будет вам! Благодарю за твое писание, из которого выразумели, что скорое к нам пришествие твое не будет; о сем много имею печали. Разумею же, что несть вашего желания к нам; причину показуешь нам; неприятного соседа (Карла ХП. — М. С. ) мог бы, ваша милость, чрез других удовольствовать и соседу воздати за его дело. Мы же долготерпеливы суще; еще никакого на кельи, и сады, и фонтанах нападения не учиним… Прошу… господине протодьяконе, буди помощник и заступник, и обо мне челобитчик всешутейшему патриарху: который крестьянин мой сбежал и получил монашеский чин, а ныне уже митрополит Казанский [16] , прошу, дабы по правилам отдан был в крестьянство, по-прежнему. Смиренный Петр… Ижорской и С.-Петербургской. С Москвы 5-го января 1709 года. 16 Эта просьба не более как шутка: владыка Казанский — один из членов всепьянейшего собора. — Примечание М. Семевского. Кто из окружения Петра был «митрополитом Казанским, неизвестно. — Ред. Год, которым датировано послание, красноречиво указывает на то, что даже во время войны с Карлом XII, в борьбе упорной, когда всей России грозила большая опасность, Петр не изменял себе. Почти стоя перед врагом, он обращает взор к пьяным членам собора и читает их курьезные послания. Отвечать, однако, на них часто не позволяли тяжкие труды; тогда Петр Бутурлин, пародируя папские отлучения от церкви, посылал Петру за его молчание грозную грамоту: От прешутейшего и от пьянейшего, от Петра… митрополита великого царствующего града Санкгпитербурха и Эрмоландии, и всех принадлежащих городов, любезнейшему нашему сыну и сослужителю нашей мерности, протодьякону Петру, мир и благословение наше есть и будет с вами! Послаше от нас к вам грамота, и по той грамоте мы от вас письма не получили, и за то отрешаем вас от шумства и от кабаков, дабы не ходить. А об нас изволишь ведать, и мы в частых трудах во всеношной пребываем; а паче печалимся, что вас при себе не имеем. Пожалуй, отдай поклон брату моему меньшому [17] ; также всешутейшему… князь-папе Аники-те и духовнику Козьме, и архидиакону Гедеону, и дьяконам Александру, и Киевскому Гавриле, и С.-Петербургскому дьякону Басил ью. При сем смиренный царствующего и великого града митрополит Петр… и со служителями, мир и благословение посылаю. Сентября в 20-й день. 17 Вероятно, речь о капитане гвардии Борисе Ивановиче Бутурлине, убитом под Лесной; следовательно, отлучение от кабаков писано не позже 1708 года. — Примечание М. Семевского. Эта отлучительная грамота была скреплена красной вензелевой печатью и для полноты шутки писана на большом листе. Случалось, да и не редко, «петербургскому владыке» в чем-то провиниться; тогда он просил у «отлученного» прощения и заступничества, причем облекал свою просьбу в грубую форму тогдашней юмористики: 1708 г. февраля 15-го дня. Преосвященной Петр… корчага [18] провинился в том, что против своего обещания, уже в другой ряд занял двор, против указу, и ныне в том просит прощения с таким закладом: ежели паки также провинится, то отдает в послужение на несколько времени во всякую волю жену свою Аксинью Михайловну [19] , которую пред тем в крайнем угождении имел окольничий Иван Иванович Чаадаев, несмотря на то, что она ему невестка была. Петр Бутурлин. 18 Корчага — прозвище П. И. Бутурлина. 19 Аксинья Михайловна Самарина была замужем за окольничим Петром Васильевичем Бутурлиным (ум. 1716). «Петербургский владыка» называл ее своей женой в шутку. В первом браке она была замужем за окольничим И. И. Чаадаевым (ум. 1696). — Примечание М. Семевского. Читатель резонно заметит, что эти письма написаны не Петром; это так, но можно утверждать, что они писаны в петровском духе и тоне, и нет ни малейшего сомнения, что первоначальная форма посланий Бутурлина и Зотова (с 1710 года графа) со товарищи указана самим Петром; так по крайней мере мы имеем право думать, имея пред собой целый ряд шуточных объявлений и посланий, которые составлялись от лица князь-папы, но всегда с черновых, собственноручных писем великого государя. Кроме того, один взгляд на письма Бутурлина достаточно показывает, что они есть не что иное, как пародия на русские старинные грамоты, рассылавшиеся от различных лиц; подобную форму писем Бутурлин со товарищи не иначе могли взять, как по указанию, либо из угождения государю. Юмор Петра появлялся не в одной только переписке. Он проявлял себя и в поступках. К числу подобных проявлений мы относим свадьбу князь-папы. Поводом к свадьбе послужило желание старика Зотова отпроситься в Москву, чтобы поступить там в монастырь. Петр, однако, указал ему вместо этого в Москве выбрать жену — семидесятилетний Зотов был вдов. Верховному жрецу Бахуса это предложение понравилось, он тут же передумал уходить в монастырь и обратился к Петру со следующим письмом: Премногомилостивый государь, царь Петр Алексеевич! Доношу вашему величеству, яко самому Богу: получил я от ваших государских уст изволение ваше со утверждением истинным, что в монастырь меня отпускать и монахом быть не изволите; а указал мне, для домового осмотрения, иметь в супружестве жену, избрав добрую, средовечную, дабы старость мою покоила; и ныне, по вашему царскому милостивому призрению, для покоя старости моей, указано мне пожить на Москве до зимнего пути, а если, государь, в сих числах обрящется жена, к супружеству моему годная, позволь, милостивый наш государь, мне здесь в Москве супружество принять не разглашательное, и от разбивки злых человек петербургским жителям сокровенное…; а в приезде, государь, нашем в Петербург, какую изволишь для увеселения вашего государского публику учинить, то радостною охотою вас, государя, тешить готов, только б бабу супружеством из Москвы уволочь, а без того никакая вдова с женихом без супружества ехать не похочет, по замерзелому своему стыду. Сие все да будет в воле вашей государской, о сем прошу вашего царского милостивого известия. При сем благонадежно пребываю, и мир и благословение вам преподаю. Smirennbii Anikit, властною рукою. Из Москвы, октября 2-го дня, 1713 г. Тут нельзя не упомянуть об одном обстоятельстве. У Зотова от первого брака были дети; старший сын Конон Никитич служил капитан-лейтенантом и исполнял многие важные поручения Петра. Сведав про предстоявшую шутовскую свадьбу отца, Конон Зотов глубоко огорчился. Устрашила ли его мысль, что от нового брака могут быть дети, которые оттеснят его и брата Ивана от отцовского наследства, или, быть может, обидело поругание, на которое, впрочем, мы, как видели, сам старик Зотов напрашивался. Как бы то ни было, но Конон Никитич ударил Петру челобитьем: «Умилосердись, государь! Предвари искушению диавольскому, и хотящей нам быти наглой напасти: подлежит убо сие вашей премудрости и милости. Таким ли венцом пристоит короновать конец своей жизни, яко ныне приведен отец мой чрез искушение? Смело называю искушением, понеже премудрость Соломонова таковыми гнушается, написавши, яко трех вещей возсмерде его совесть, из них же гнуснейшее бысть пред ним старых прелюбодейство, суще умаленных смыслу. По сей пункт отдаю последний мой сыновской долг, душевным плачем моля ваше величество, дабы изволение ваше причинствовало его совести умному о себе расположению». Но слезное моление Конона Зотова осталось неуслышанным. Приготовления к свадьбе пошли полным ходом. Еще в декабре 1713 года Петр сделал смотр всем лицам, назначенным в свадебный маскарад, — осматривал их курьезные платья, экипажи и проч. Все до последней мелочи было назначено Петром; по его повелению, именитейшие лица, начиная с его супруги до последнего денщика, все должны были принять участие в потехе. В руках у каждого был какой-нибудь инструмент: гудок, балалайка, медные тарелки, колокольчики, скрипки, собачьи свистки, охотничьи дудочки, трещотки, пузыри с горохом и т. п. В числе «дамских персон» была «архиерейша» Бутурлина в нагольной шубе и летнике; князь-игуменья Ржевская — в шубе и телогрее. Приглашение гостей предоставлено было отборнейшим заикам и совершалось по особым спискам, составленным самим Петром. Свадьба состоялась в начале 1715 года. Молодые — только по роли, а не по возрасту — были обвенчаны в Архангельском соборе девяностолетним священником. В храм и из храма процессия шла с музыкой; к диким звукам свистков, гудков, тарелок и т. п. инструментов присоединялся колокольный звон всех церквей. Почти весь январь 1715 года проведен был в пиршествах, церемониальных прогулках по улицам столицы, в выполнении всевозможных смешных церемоний, на изобретение которых Петр I был неистощим. Бесчисленные толпы народа теснились по улицам и площадям московским; чернь, щедро угощаемая вином да пивом, по словам Голикова {39} : «толико уважавшая достоинство патриарха, в сии дни с великим смехом забавлялась насчет онаго». Если б можно было перенестись в эту толпу, побродить между зрителями, мы бы услышали, без сомнения, не один смех, не одно глумление. Русский простолюдин не мог так скоро оторваться от заветных преданий, не мог так быстро отказаться от привычного уважения к патриарху, чтобы сочувствовать странной и не совсем понятной насмешке над ним; были, вероятно, в толпе такие лица, которые с затаенным недовольством и ропотом смотрели на происходящее. Но высказывать недовольство было делом щекотливым: каждый берег и спину, и голову, хулили и роптали один на один, за замком, робко озираясь, нет ли изветчика; здесь же на улицах все покрывалось общим криком пьянейших из пьяных: «Патриарх женился! Патриарх женился!» Новые ковши вина и пива придавали еще более восторженности, и лишь только один возглас замирал, как радовался новый крик: «Патриарх женился! Да здравствует патриарх с патриаршей!» И возгласы народа, подобно волнам морским, переливаясь от толпы до толпы, долго не замолкали в столице российского государства!.. II. Чин избрания [20] В декабре 1717 года было зрелище не столь публичное, но не менее интересное: избрание и поставление нового князь-папы на место умершего Зотова. Прежде всего обратим внимание на время, в которое это совершилось. Государь ждал первенца-сына: царевича Алексея уже захватили сыщики, его везли в отчизну, для него готовилась роковая встреча. Петр посылал письмо за письмом — то к царевичу, то к Толстому {40} и Румянцеву {41} ; первому посылал прощения, позволял жениться на крепостной девице Ефросинье Федоровне {42} ; вторых же всячески торопил с привозом сына. И в эту-то эпоху Петр находит досуг и исписывает целые листы бойко-юмористическими предписаниями о порядке предстоящего избрания и поставления нового князь-папы. Черновые списки перебеливаются; он просматривает и выправляет переписанное, затем на новом списке делает новые поправки; таким образом по три да и по четыре раза переправлена и переделана им почти каждая записка, относящаяся до всепьянейшего собора. 20 «Чин избрания» имеется в нескольких списках, и каждый из них представляет больше или меньше вариантов. — Примечание М. Семевского. Избрание нового главы началось с просьбы Петра от лица собора к князь-кесарю: Известно в. в., что отец ваш и богомолец [21] в. князь-папа, всешутейший Аникита от жития сего отьиде, и наш сумасброднейший собор остави безглавен; того ради, просим в. в. призрети на вдовствующий престол избранием Бахусоподражательного отца. Князь-кесарь соизволил разрешить избрание, после чего пошли быстрые приготовления. Петр приказывал: 1) Сбору быть на старом дворе и оттуда иттить церемониею в палаты. 2) Сделать лаговицы [22] по образцу, и обить аксамитами [23] самой лучшей, лухской работы. 3) Окна забить войлоками до половины, снизу. 4) Над логовищем у каждого повесить по фляге или иному судну, который хозяин пришлет. 5) В дверях сделать бочку поворотную, чрез чтоб подавать потребное. 6) Караул для осмотру с одною духовною особою (то есть с членом шуточного собора. — М. С. ). 7) В зале уготовить место для избрания и поставления папы. 8) Камора, где быть архиигуменье и князь-игуменье с балами. 21 Это слово в подлиннике зачеркнуто. — Примечание М. Семевского. 22 Вероятно, места для членов собора. — Примечание М. Семевского. 23 Аксамит — в широком смысле слова любая драгоценная ткань. Сколь деятельно хлопотал государь о предстоящем торжестве, видно из его отрывочных заметок, разбросанных на различных бумагах; например: «посоветовать — когда изберут [папу], какой знак дать вместо пушек». Чин, то есть обряд, избрания долго занимал Петра; он составлял и дополнял его раза четыре; наконец он выразился в следующей форме: «I. Чин избрания. Собравшимся на старом дворе папы и седшим архижрецам: начинают оные петь песнь Бахусову, потом восходит князь, великий оратор, на высокое место и чинит предику, увещевая, дабы прилежно просили Бахуса и не по каким факциям, но ревностным по оном сердцем избирали. И потом иттить всем в каменный дом, по учрежденной конклавии, по приложенному реестру». На реестре и двух отдельных списках с графою для числа участников процессии порядок ее был обозначен таким образом: * [24] II. Пришед в дом каменный [25] , вышним жрецам заключиться в оной конклавии: дому князь-папину (его служителям. — М. С .) в другую; прочим чинам в третий апартамент, а народу в зало. И тако нощеденствие сотворить, прилежно подвизался, яже о отце Бахусе, дабы явил избранного подражателя себе, пастыря же нам. И избирает трех персон кандидатов. 24 Так назывались свистуны, набранные из различных мест, мастера высвистывать по-птичьи. По свидетельству Нащокина (Василий Александрович; 1707–1760) — генерал-поручик, мемуарист. — Ред. ), на свадьбе князя-шута М. А. Голицына (Михаил Алексеевич; 1687–1775; князь, в 1732–1740 годах придворный шут Анны Иоанновны по прозвищу Квасник. В 1740 году состоялась шутовская свадьба Голицына и придворной шутихи Авдотьи Бужениновой в специально построенном для этого ледяном доме. — Ред. ), в 1740 году, тверские ямщики бесподобными высвистами являли весну. Об этих же свистунах говорит Тредиаковский (Василий Кириллович; 1703–1768; поэт, переводчик и филолог. — Ред. ) в известном стихотворении на дурацкую свадьбу, бывшую в ледяном доме. — Примечание М. Семевского. 25 Мы обозначаем курсивом те слова, которые вставлены либо изменены Петром в последнем, беловом списке. — Примечание М. Семевского. Как видно из отдельной записки, это избрание делалось по особой просьбе цесаря: «Проводя отцев цесарь в определенное место и поклонясь, прося их о прилежных людях Бахусовых и о исправлении настоящаго дела, дабы избрали трех особ; и потом заточает их двери замком и печатью, и отходит». III. Утру бывшу, его князь-цесарское величество придет на место свое и сядет; тогда из конклавии и прочих мест придут все по чину и, поклонясь, сядут на своих местах. «Во утрие, в часу, — объясняет государь в отдельной записке, — приходит князь-цесарь к собранным уже вне всем и отверзает двери к отцем; и повелит исходити на учрежденные им места, и прочим с ними; сам же садится на свой трон; назначенные же поклоняются и отходят в особливое место». IV. Пошлется от князь-цесаря и от собора ключарь к архиигуменье, дабы балы прислала к князь-игуменье. V. Пришед князь-игуменья с носящим за нею балы диаконисам с музыкою и, поклоняся, сядет противу князь-цесаря; балы же поставят пред нею на столе. VI. Избранные же кандидаты да посадятся в особой каморе на прорезанных стульях. VII. Тогда от собора посылаются папины архидиакон, ключарь и протодиакон свидетельствовать их крепким осязанием. Они же, осязая, воскликнут: «Габет [26] , габет, габет — форамен [27] !» 26 От Gebet (нем.) — молитва. 27 Отверстие, дыра (лат.). «Князь-цесарь, — объясняет государь в особой записке, — повелевает служителям князь-папы осматривать избранных, которые служителя, [по] его указу, осматривают: аще совершенное естество имеют? Сие чинят тако: седящу оному или оным на прорезанном стуле, и окрыт епанчею; тогда под покрывало протягивает руку… и ощупает по подобию: и аще обрящет довольно, да возгласит велегласно: «Габет, габет!» аще ли же ни то: «нон габет» [28] . VIII. По сем свидетельстве, архижрецы и протчие, сидящие в соборе, идут по чину и берут балы, по единому, от руки князь-игуменьи по два: белое и черное, целуя оную в перси. Потом возгласит ключарь имя первого кандидата. IX. Потом первая диакониса примаетяищк и ходит ко взявшим балы. Они же по ряду кладут в оной ящик: хотящий — в белой, а нехотящий — в черной. И когда все положат, тогда оные принесет князь-цесаря, где записывает [кто-нибудь] из его бояр, кому повелит. И сие творит на каждое имя по единожды, восклицая оное, пред положением балов. 28 В этом пункте избирательного чина пародируется обычай, некогда существовавший в Риме при избрании папы. «Возведение на престол римского первосвященника, — рассказывает Вольтер, — сопровождалось весьма странными обрядами, дань тогдашней простоте и невежеству. Так, например, избранного папу сажали на прорезной стул, называемый stercorarium ( лат. «навозное кресло». — Ред. ), потом на трон, крытый порфирою». Рассказывают, что этот обычай возник с того времени, когда на престол папский воссела женщина. Это была папесса Иоанна, возведенная на престол в 855 году, под именем папы Иоанна VIII. Она была родом немка из Майнца, называлась Гильбер-тою, и после долгого странствия в монашеском платье пришла наконец в Рим. Здесь ее необыкновенный ум и благочестие привлекли к ней внимание достопочтенных отцов церкви, властью которых и возведена она на трон первосвященника. Мнимый мужчина правил наследием ап. Петра и Павла 2 года, 5 месяцев и 4 дня. Процарствовал бы и дольше, если б только не забеременел от одного кардинала, которому, разумеется, хорошо было известно, какого пола был св. отец. Разрешение от бремени совершилось посреди Рима, во время крестного хода, при стечении бесчисленного народа. Рассказывают, что мать-папа тут же умерла; по другим сведениям, это случилось вскоре после родов. — Примечание М. Семевского. Порядок баллотировки совершался, однако, с бблыпими церемониями, нежели как изложено в IX пункте «чина из-бирания». В дополнительной записке государь постановил следующее: «Князь-цесарь повелевает принести яйца… для выбирания (они заменяли шары. — М. С. ), и служители раздают по два каждому; на каждое имя едино натуральное и другое обшитое, [также] и отцем, сидящим в епанчах… Потом князь-цесарь осматривает чашу (или ящик ) покрытую и заключает оную своею печатью. И повелевает гласити первого имя. И носити на его имя, поднося чашу к каждому. Отцем подобает класти яйца, аще кого соизволяет, то натуральное (вероятно, куриное. — М. С.), аще же кого не соизволяет, то обшитое да кладет. Когда все яйца уже положат, тогда приносят чашу пред цесаря. Он же отверзает пред всеми и сыплет на стол пред собою и разделяет, сколько натуральных, и сколько обшитых. И повелит записать. Потом паки пустую чашу заключает, и равным образом на другова имя и третьяго балотирует. Потом же, когда уже на все имена балотировано, тогда архидиакон велегласно читает пред князь-цесарем, сколько на кого вынялось. И на ком более натуральных будет, тот да наречется». X. Когда из трех, на кого более балов падет, тогда по онаго пошлется ключарь и архидиакон. И приведши поставят прямо [пред] лицом князь-цесаревым, среди собора. Первый из жрецов говорит речь новоизбранному. XI. По окончании же речи оденут его папиною мантиею и [наденут на него] шапку. А плешивые подъемлют на главы свои и несут на его престол, и поют князь-цесарю и новоизбранному многолетие. XII. Потом целуют его все в руку, держащую орла [29] ; також и в… под лоном. И пиют из десницы в знак присяги верности закона. XIII. Потом приносятся столы князь-цесарю и новоизбранному, також архижрецам и прочим знатным; где никакая ядь (кушанья. — М. С .) не становится, токмо оные балы с их долгими и их гнездами. И тако сотворившуся, посаждают новоизбранного в ковш (громадных размеров. — М. С .). И провождают всем собором к дому его. И опускают в чан, как и прежде бывало, наполненный пивом и вином. И пив из онаго расходятся. 29 Известно, что этим именем назван был чудовищной величины кубок, который должны были осушать сановники, а иногда и сановницы, в виде шуточного наказания за несоблюдение некоторых обычаев, например за невнимание к князь-цесарю, к князь-папе и т. п. — Примечание М. Семевского. За чином избрания следовал чин поставления; это уже было как бы посвящение нового главы на поприще многотрудное, в сане высоком и знаменательном. Обряд поставления был важнее, значительнее обряда избрания; поэтому производился еще торжественнее; здесь было больше церемоний, одна другой своеобразнее; больше пели, больше говорили, наконец пили, пили и пили. Некоторые места сего чина, от первого до последнего слова составленного «протодиаконом шумного собора Петром», несмотря на чрезвычайную грубость формы, с которой волей-неволею миришься, вспоминая время сочинения, до того остроумны, что даже и в настоящее время срывают улыбку. III. Чины поставления [30] [1] Когда все уже собраны и сядут на своих местах, тогда приходит поставляемый. Пред ним же несут две фляги, одна вызолочена, другая высеребрена; и два блюда одно с огурцами, другое с капустою. [2] Когда придет пред поставляющаго, тогда поклонится; и оные дары, едино по другом, вручает поставляющему, говоря краткий комплимент о своем поставлении; потом сядет против поставляющаго. [3] Тогда поставляющий вопрошает его разные вопросы и ответы. На что избранный и отвещает. Потом поставляющий паки говорит. Вопрошает поставляющий: «Что убо брате пришел еси и чесого просиши от нашея немерности?». [4] Отвещает поставляемый: «Еже быги сыном и сослужителем вашея немерности». А ежели папа поставляется, то глаголет: «Еже быги крайним жрецом и первым сыном отца нашего Бахуса». [5] Поставляющий глаголет: «Пьянство Бахусово да будет с тобою» [31] . Еще вопрошает: «Како содержиши закон Бахусов, и во оном подвизаешься?» [6] Поставляемый отвещевает: «Ей орла подражательный и всепьянейший отче! Возстав поутру, еще тьме сущей и свету едва являющуся, а иногда и о полунощи, слив две или три чарки, испиваю. И продолжающуся времени не инако, но сим же образом препровождаю. Егда же придет время обеда, пью по чашке не малой; такожде переменяющимся брашном всякий ряд разными питьями; паче же вином, яко лучшим и любезнейшим Бахусовым [питием] чрево свое, яко бочку, добре наполняю; так что иногда и ядем (кушанья. — М. С. ), мимо рта моего носимым от дрожания моея десницы, в предстоящей в очесах моих мгле [не вижу]. И тако всегда творю. И учити мне врученных обещаюсь. Инако же мудрствующия отвергаю, и, яко чужды, творю, и матствую всех пьяноборцев. Но я же, [как] выше рек, творити обещаюсь до скончания моей жизни, с помощию отца нашего Бахуса, в нем же живем, а иногда и с места не движемся, и есть ли мы или нет, не ведаем; еже желаю тебе, отцу моему, и всему нашему собору получити. Аминь» [32] . [7] Поставляющий глаголет: «Пьянство Бахусово да будет с тобою, затемневающее, и дрожающее, и валяющее и безумствующее тя во вся дни жизни твоея». [8] Потом поставляемый кленкнув (упав на колени. — М. С. ), ляжет персями, руками и главою на предлежащею делву; а жрецы поют песнь Бахусову. 30 Чин поставления мало изменялся при приеме в собор жрецов и других меньших членов; переменялись только некоторые слова. При представлении цесарю о поставляемых владыках говорилось: «приводятся бахусолюбезнейшие избранные (имярек) поставлятися бахусовозлюбленным городам». Цесарь отвечал: «Сила Бахусова да будет на вас!». — Примечание М. Семевского. 31 В других списках вместо пьянство сказано обжорство. — Примечание М. Семевского. 32 Эта речь несколько раз и весьма старательно переделывалась Петром. Укажем на важнейшие варианты против приведенного текста двух других списков: «Ей орлоподражательный всепьянейший владыко! Вопрошенное тобою, по силе моей, исправляю. Аще егда утреннее, еже выше рек, еще не минуется, а обеду уже настоящу времени, пью по чашке не малой» и т. д. После слов: «в очесах моих мгле» читаем: «паче же тщуся, чтоб от оных питей мозг мой и ум непрестанно в густых туманах, и в пьяной мгле пребывал». В другом списке сказано: «Еще не точию утро единое, яко же изрекохом препровождаем, но в полдни вяще испиваем; на вечер же великую смошницу употребляем. Такожде в средонощие и в первое, второе и третье кураташение творим. Яко меху или делве (бочке. — М.С. ) надутися утробам нашим, опухлети очесам, осинети лицу, трястися рукам и протчее. Сие же обещаемся не точью самим творити, но и врученным нам стадам такожде являти; противужемудрствующих отвергаем и матствуем». — Примечание М. Семевского. Как кажется, песнь эта не что иное, как следующее воззвание, сохранившееся в двух отдельных заметках: «О всепьянейший отче Бахусе, от сожженный Семиллы рожденный, из Юпитеровой… возвращенный! Изжателю винограднаго веселия, и проведшему оное сквозь огнь и воду, ради вящыя утехи возследователям вашим! Просим убо тебя со всем сим всепьяннейшим собором: умножи сугубо и настави сего вселенского князь-цесаря Иоанна (И. Ф. Ромодановскаго. — М. С .) стопы во еже тещи вслед тебе! И не точию тещи сему, но и во власти сущих вести. Такоже да вси последуют стопам твоим! И ты, всеславнейшая Венус, множа умножи от своего… к сего заднему! Аминь!» [9] Потом поставляемый, встав, приходит к поставляющему, где облачают его архижрецы во все одежды, кроме шапки. Облачение сопровождалось возгласами архижрецов. При возложении одежды: «Облачается в ризу неведения своего!» Возлагая наплечники: «Возлагаю, яко жерны сельские о выи твоей!». Флягу возлагая: «Сердце исполнено вина да будет в тебе!» Нарукавники возлагая: «Да будут дрожащи руце твои!» Отдавая жезл: «Дубина Дидана вручается ти: да разгонявши люди твоя!» [10] Первый жрец помазует крепким вином главу его и около очей образ круга, глаголя: «Тако да будет кружиться ум твой, и такие круги разными видами, да предстанут очесам твоим от сего во вся дни живота твоего». Тако ж [помазует] обе длани, и четыре перста, ими же и чарка приемлется образом лученки, глаголя: «Тако да будут дрожати руце твои во вся дни жизни твоей». [11] Потом налагают руки архижрецы; первый читает: «Рукополагаю аз пьяный сего нетрезваго: во имя всех кабаков, во имя всех табаков, во имя всех водок, во имя всех вин, во имя всех ендов, во имя всех ковшей, во имя всех плошек, во имя всех чарок, во имя всех стаканов, тако ж во имя вкупе собранных канарейки, синицы, жаворонка, снигиря, соловья, чайки, сойки, грача, лебедя, ворона, сокола, кречета, орла великаго, корабля и кита, носящего их» [33] . [12] Потом налагают шапку, с возгласом: «Венец мглы Баху-совой возлагаю на главу твою. Да не познаеши десницы твоей, ниже шуйцы твоей, во пьянстве твоем!» После чего поет: аксиос [34] ! [13] Потом сядет на свой престол и вкушает орла; и прочим подает. И тако оканчивается. 33 Эти названия носили разнокалиберные сосуды, назначенные для питья; вероятно, они имели форму тел птиц и животных, имена которых носили. При составлении этого текста Петр беспрерывно вставлял новые имена, переменял порядок прежних и т. д.; это видно из черновых собственноручных его заметок. — Примечание М. Семевского. 34 Аксиос ( греч. «достоин») — в православии возглашение при интронизации патриархов и рукоположении священников, а также при возложении наград. По желанию Петра, соизволению князь-кесаря и большинству голосов членов собора, в князь-папы избран был известный уже нам Петр Иванович Бутурлин, столь долго и безупречно правивший петербургскою епархией пьяниц, обжор и шутов. Церемония эта, однако, не могла быть совершена в Петербурге. Петр спешил в Москву, чтобы кончить свое дело с сыном: там отрешить его от престола, там зачать его суд, там, наконец, казнить главнейших из его советников и друзей. 15 декабря 1717 года государь поскакал со свитой в Москву, за ним на другой день выехала государыня и двор ее. 23 числа оба они были уже в Белокаменной. А 28 декабря, со всей церемонией и точным выполнением мельчайших предписаний, данных Петром, совершено было избрание Бутурлина [35] . Вскоре после избрания, 10 января 1718 года, совершен был обряд поставления. Где он был совершен, из документов не видно, но если судить по подписи Бутурлина на письме 29 декабря: «Прешбургъ», то надо думать, что близ Москвы, в Преображенском, где развлекался государь, ожидая, пока привезут сына и его сторонников. 35 Надо думать, что в начале подобных церемоний действующие лица пили немного; в противном случае рождается вопрос: как могли говориться затверженные речи, как не путались поставляющие и поставляемые в то время, когда язык не ворочался и ноги плохо держали? — Примечание М. Семевского. О благополучном совершении важного обряда возвещено было длинной реляцией, в которой подробно изложен весь порядок церемонии. Сочинение это не было напечатано, но зато было переписано с замечательным искусством уставцем [36] , по линейкам, церковно-славянскими буквами, между тем как все остальные документы переписаны обыкновенной скорописью. Все заглавные литеры на этом списке тщательно разукрашены киноварью. Без всякого сомнения, такая тщательная переписка сделана была по воле Петра: в этом видна его острота и насмешка над нелюбимой им старинной орфографией. 36 Устав, уставное письмо — торжественное письмо тщательного каллиграфического исполнения, с четким угловато-геометрическим рисунком, при котором буквы практически вписываются в квадрат. Вот эта реляция [37] : О чине князь-папы поставления в епископы в 1 неделю по крещении, января 10. 1) Поведено того дни жрецам, и всем прочим не освященнаго собора чинам съехатца на князь-папинской каменной двор пополудни в 3-м часу. 2) Когда все собрались в князь-папин дом, тогда в князь-папинской палате жрецы и другие достойные сели на своих местах. Тогда посланные по новоизбранного от всего собора, ключарь старой, да кардинал протодиакон, и из уединенной его палаты ввели его почтенно в собранную палату. 37 Она имеет довольно много вариантов против приведенного нами «чина поставления». — Примечание М. Семевского. Пред ним несли две фляги, наполненныя вином пьянственнейшим; едина фляга позлащенная, другая высеребрена, и два блюда — едино с огурцами, другое с капустою. Поставили пред его кесарским величеством на изрядном, постланном, аксамитном луховском ковре. 3) Архижрецы на высоком троне сидели по степеням, справую и елевую стороны. 4) Тогда новоизбранный поклонялся его цесарскому величеству и жрецем седящим трижды. И вышепомянутые дары, едино по другом, подносил поставляющему, говоря краткий комплимент о своем поставлении. И потом сел на стуле прямо поставляющаго. 5) Тогда поставляющий вопрошал его: «Что убо брате пришел еси и чесого от нашея немерности просиши?» 6) Тогда отвещал поставляемый: «Еже быти крайним жрецем и первым сыном отца нашего Бахуса». 7) Поставляющий глаголит: «Пьянство Бахусово да будет с тобою!» 8) Оный же поставляющий еще вопрошал: «Како содержиши закон Бахусов и во оном подвизаешися?» 9) Поставляемый отвещавал: «Ей орла подражательный и всепьяннейший отче! Возстав по утру, еще тьме сущей, и свету едва являющуся, а иногда, и о полунощи слив две, или три чарки испиваю, и продолжающуся времени, не туне оное, но сим же образом препровождаю; егда же приидет время обеда, пью по чашке не малой, такожде переменяющимся брашном всякой ряд не пуст препровождаю, но каждой ряд разными питьями, паче же вином, яко лучшим и любезнейшим Бахусовым, чрево свое, яко бочку добре наполняю, так что иногда и ядем мимо рта моего носимым, от дрожания моея десницы, и предстоящей во очесах моей мгле; и тако всегда творю, и учити мне врученных обещаюсь, инакоже мудрствующия отвергаю, и яко чужды, и… матствую всех пьяноборцев; но якоже выше рек, творити обещаюсь до скончания моея жизни, с помощию отца нашего Бахуса, в нем же живем, а иногда и с места не движемся, и есть ли мы или нет, не ведаем; еже желаю отцу моему, и всему нашему собору получити. Аминь». 10) Поставлящий глаголил: «Пьянство Бахусово да будет с тобою затемневающее, и дрожащее, и валяющее, и безумствующее тя во вся дни жизни твоея». 11) Потом поставляемый кленкнув на колена и лег, и преклонился персями, и руками, и главою, на предлежащую делву, и тогда жрецы пели песнь Бахусову. 12) Потом поставляемый встав, пришел на высокий амвон к поставляющему, где облачали его архижрецы во вся одежды его, кроме шапки. 13) Тогда же первый жрец помазывал его крепким вином, на главе его, и около очей, образ круга, глаголя: «Тако да будет кружитися ум твой, и такие круги, разными виды, да предстанут очесам твоим от сего во вся дни живота твоего»; тако ж и обе длани, и четыре перста, ими же чарка приемлется образом лученки, глаголя: «Тако да будут дрожати руце твои, во вся дни жизни твоей». 14) Потом налагали руки архижрецы, и первый читал речь такову: «Рукополагаю аз старый пьяный сего нетрезваго: Во имя всех пьяниц, Во имя всех скляниц, Во имя всех зернщиков, Во имя всех дураков, Во имя всех шутов, Во имя сумазбродов. Во имя всех литров, Во имя всех водок, Во имя всех вин, Во имя всех пив, Во имя всех медов, Во имя всех каразинов, Во имя всех сулеев, Во имя всех браг, Во имя всех бочек, Во имя всех ведер, Во имя всех кружек, Во имя всех стаканов, Во имя всех чарок, Во имя всех карт, Во имя всех костей, Во имя всех бирюлек, Во имя всех табаков, Во имя всех кабаков, Яко жилище отца нашего Бахуса. Аминь!» 15) Потом наложили на главу его шапку и пели: аксиос! 16) Потом оный новопосвященный сел на свой престол, на великую покрытую бочку, и вкушал вина из великаго орла и прочим всем подавал, певцы же в то время пели многолетие кесарю и новопоставленному. И оное окончав, вси распущены в домы свои, князь-папа же, разоблачася от своея одежды, пошел в свои покоевы палаты и остался в том доме. По совершении чинов избрания и поставления новый князь-папа поспешил возвестить подвластных ему пьяных верноподданных о своем восшествии: Понеже, по соизволению великаго государя князь-цесаря Иоанна и соизволением всего сумазброднаго собора избран есмь аз недостойный метрополит на превысочайший сей князь-папы престол, того ради подтверждаю свое обещание, еже изрек при хиротонии моей [38] , пред блаженный и вечно достойный памяти тогда отцем моим, ныне же братом, великим господином Кир-Никитою Прешбургским, Яузским и Калужским… пред всем сумазбродным собором. Ныне же к прежнему обещаю еще, обещаюсь вяще и вяще закон Бахусов не точию исполнять, но и врученное мне стадо денно и нощно тому поучать, еже да поможет мне честнейший отец наш Бахус, предстательством антицесарев моих Милака (? — М. С .) и Аникиты, дабы их дар духа был сугуб во мне. Аминь [39] . 38 То есть когда поставлялся в архижрецы. — Примечание М. Семевского. 39 Писано рукой Петра. — Примечание М. Семевского. Таким образом, «всешутейший и всепьянейший» одновременно объявлял о своем восшествии на князь-папин престол и подтверждал данный собору завет: оправдать их лестный выбор и пить да смотреть, чтоб другие пили до положения риз. При этом новопоставленный хотел, чтоб все ликовали по случаю его великого торжества поставления и потому спешил властной рукой рассыпать милости и возвысить в высшие звания лиц, ему подчиненных. Одну из первых и самых лестных милостей удостоилась получить князь-игуменья [40] . Князь-папа писал к ней: 40 Князь-игуменьей издавна уже была Ржевская (Дарья Гавриловна; 1662–1720. — Ред. ), разбитная, смелая и угодливая старуха, — дочь Гаврилы Петровича Соковнина, родного дяди замученного Петром окольничего Алексея Прокофьевича Соковнина, пылкого сторонника царевны Софьи. — Примечание М. Семевского. Всешумнейшая и всешутейшая мати, возлюбленная о Бахусе дщи! Объявляем вам, что сего месяца, в 28 день, изволением вселенскаго князь-цезаря и всего сумазбродного собора, избран есмь я недостойный и в 29 день возведен на высочайший князь-папин престол; и понеже наша неумеренность всегда паству свою добре смотрети и во оной пещися обещахуся, того ради… его величеству князь-цесарю и всему собору предъявил ваши подвиги, чего ради его величество и собор соизволи[ли]. Аз же, аще и телом отстоим, обаче духом присутствуя, данною мне от Бахуса властию произвожду тя от степени князь-игуменьиной в архи-игуменьи, и яко присутствуя возглашаю: «Аксиос, аксиос, аксиос!» По учинении же вам сего возвышения, на место ваше возведена монахиня, из дальних пустынь пришедшая, Анастасия [41] . Дан в Прешбурге. Месяца декабря в 28 день. 1717 года. Вселенский князь-папа. Петр… [42] . 41 Анастасия, пожалованная званием игуменьи, — это княгиня Анастасия Петровна Голицына, дочь и наследница знаменитого боярина Петра Ивановича Прозоровского. Она родилась в 1655 году, скончалась в 1729 году, на 74-м году от рождения; была статс-дамой и исправляла должность придворной шутихи. — Примечание М. Семевского. 42 Черновой список руки Петра, беловой — Бутурлина. — Примечание М. Семевского. Новый архивладыка, по инструкциям самого государя, должен был тщательно наблюдать, чтоб весь его достойный штат был в сборе и славил Бахуса питием непомерным. Нарушители сего строго наказывались. Так, например, в 1723 году «всешутейший» представил следующий документ: Реэстр архиереям, которые учинились ослушны святейшему князь-папе и ныне обитают в Москве своеволием, также и прочие, а именно: Архиереи: Федор Шереметев {43} Князь Юрий Щербатов {44} Матвей Колычов {45} Михаил Собакин {46} Князь Яков Лабанов {47} Матвей Головин {48} Василий Ржевский {49} Антон Савелов Архидиакон Строев {50} Ключари: Иван Денисов, сын Субота, он же Данилов. Федор Протасьев Попы: Князь Михайла Оболенский {51} Иван Стрешнев {52} Василий, он же Самойла Глебов Диакон Лев Воейков… Подписал: Святейший князь-папа и патриарх Петр. Нечего и говорить, что это список был составлен и написан никем другим, как самим государем; им были сделаны отметки против имен ослушников, по его же распоряжению писано, 23 апреля 1723 года, московскому вице-губернатору Воейкову {53} о немедленной высылке членов собора в Петербург. Таким образом, и тут, в делах шутовского собора, железная рука Петра крепко тяготела над всеми; князь-папа распоряжался собой и своими подчиненными не иначе как по собственноручным предписаниям и уставам своеобычного протодиакона. Зато аристократическая гордость князь-папы совершенно была удовлетворена. Вокруг него блистали представители древнейших, знатных и славнейших фамилий, некогда честь и гордость России. Вот состав всепьянейшей коллегии по списку [43] , далеко, впрочем, не полному: Архи-князь-папа. При нем служители: Протокопайхуй — Муханов {54} . Духовник Иринархуй Архидиакон Идинахуй — Строев. Протодиакон Пахом Пихайхуй — Михайлов [44] . Диакон Иоиль Попирайхуй — Бутурлин. Ключари: Починихуй — Апраксин {55} . Ерихуй — Хилков {56} . Носихуй — Суббота. Ризничий Изымайхуй — Мусин-Пушкин. Уставщик Неоманхуй — Репнин {57} . Поп Феофанхуй — Шушерин. Диаконы: Посаднилхуй — Головин. Ловихуй — Воейков. Ройхуй — Ронов. Дуньнахуй — Шемякин. Иподиаконы: Филарет Яритцанахуй — Прозоровский {58} . Благочинной: Анаспихуй — Юшков {59} . Грозные: Сомнихуй — Тургенев. Кречетник: Изымайхуй — Колтовский {60} . Лампадники: Нахуй — Палибин. Рванихуй — Губин. Розмахнихуй — Васильев. Возьмихуй — Тимашев. Камиссар Суйхуй — Ключарев. Имайхуй — Лихарев. Новгородский подьячий Пасихуй — Козырев. Разламихуй — Траханиатов. Дьяки: Иван Лосев. Осип Метлин. 43 Этот список, единственный из представленных здесь документов собора, издательство решилось привести в первозданном виде, не заменяя обеденную лексику отточиями. 44 Сам царь Петр Алексеевич. — Примечание М. Семевского. Всепьянейший конклав, кроме непременного заседания на всех полуторжественных и торжественных пирах, кроме участия во всех процессиях и маскарадах, имел особые занятия. Он посвящал свои досуги наездам к разным лицам. Пред всешутейшими все и вся отворялось; хозяева и хозяйки, едва ли довольные, спешили, однако, оказать нежданным гостям всевозможное гостеприимство… Неизвестность времени приезда конклава, естественно, вводила в издержки хозяев, так как они всегда должны были быть готовыми к их встрече. Вот почему всемилостивейший князь-папа, со слов государя, обнародовал следующий указ: Указ всешутейшева и всепьянейшева князь-папы. Объявляет наша немерность, что мы иногда так утруждены бываем, что с места двинуться не можем; отчего случается, что не все домы посетить можем, которые того дня обещали; а хозяева оттого в убыток входят, ради другова приуготавлива-ния. Того ради сим объявляем и накрепко заповедуем, под наказанием великаго орла: дабы ядей никаких никто не готовил; но точию следующее по сем. А буде у кого соизволим трапезу снесть, и тому заранее будет указ наш объявлен. И для вящего уверения сей указ нашею рукою подписали и великою Гаврииловскою печатью запечатать повелели. К указу было приложено «объявление»: Что иметь в доме, в оны же входим. Хлеб, соль, калачи, икра, сельди, окорока, сухия куры или зайцы, ежели случится; сыр, масло, калбасы, языки, огурцы, капуста, яйцы и шабаш. Над всеми же сими превозлюбленныя наши вины, пиво и меды, сего что вяще, то нам угоднейше будет, ибо в том живем, и не движемся, и есть ли или нет, не ведаем [45] . В минуты, когда превозлюбленные напитки все более и более оживляли первого жреца Бахусова, когда язык его лепетал бойче, речь пересыпалась выражениями более фигурными, более пряными, нежели слова «шумного протодьякона», когда руки князь-папы двигались свободнее, — в подобные минуты, могло показаться, что всешутейший и всепьянейший вот-вот возжелает власти неограниченной и начнет крушить зубы верноподданных ошую и одесную, украшать очеса фонарями неподобными, тузить спины неповинные и трепать за власы; одним словом, князь-папа мог предаться полному разгулу властителя неограниченного, просветителя самовластного. Но нет! Все это провидел остроумный учредитель всешутейшего собора и ограничил папскую власть даже и на время восторженного состояния достойного главы собора. 45 Указ и объявление вчерне написаны Петром. — Примечание М. Семевского. Это ограничение состояло в том, что заблаговременно отбиралась от новопоставленного следующая подписка: «Всешутейший князь-папа дает сие письмо протодиакону, что во время шумства его, оному протодиакону унимать словесно и ручно. И для того подписал сие письмо своею рукою и чинить по сему письму» [46] . Все уставы шутовского конклава пребывали в полной силе до самой смерти Петра [47] . Так, например, в августе 1723 года, в маскарадной компании собор занимал одно из важнейших мест в длинной шутовской процессии. 46 Приведенная записка Петра подписана «Smirennuft Anikit»; впрочем, это была не более как форма. Петр, не выжидая никаких подписок, усмирял как словесно, так и ручно. — Примечание М. Семевского. 47 В дневнике Берхгольца (Фридрих Вильгельм; 1699–1765; голштинский дворянин, долгое время в разные годы живший в России. Его дневник — ценный источник о придворной жизни в последние годы царствования Петра. — Ред. ) 1721–1724 годов рассеяно множество преинтересных подробностей о князь-папе, его соборе и участии их в пирах, всякого рода празднествах и публичных маскарадах. — Примечание М. Семевского. В описании этого маскарада, напечатанного князем М. А. Оболенским {61} , читаем: «Неусыпаемая обитель»: архимандрит в странном уборе, от гвардии фендрих [48] Афанасий Татищев {62} . Князь ярославский от гвардии фендрих Василий Нелюбохтин {63} с своею княгиней и со всею своей фамилией и синклитом. При оной обители служащих всякаго звания в разных духовных, арликинских, в нищенских и в протчих странных уборах, как мужеска, так и женска полу. № 50. В одежде царской: князь-цесарь — князь Иван Федорович Ромодановский. № 51. Бахус: певчий Конон Карпов. № 52. Архиереи: Ианикандр… митрополит санктпетербургской; Морай… митрополит кроншлоцкой и котлинской; Тарай… митрополит Великаго Нова…; Ияков Прыткой… митрополит дербенской и мидской; Гнил… митрополит сибирской и тобольской; Бибабр, митрополит реки охтинской и седмимельницкой; М… — … митрополит псковской и изборской; Феофан Красной… митрополит смоленской и дорогобужской; архидиакон Иди на… Строев; ключарь Формасов… Протасьев. Итого 10 человек. В числе знатнейших дам были: ея величество государыня князь-цесарева Ромодановская; архи-игуменья — Стрешнева, заступившая место покойной Ржевской; князь-игуменья — княгиня Голицына {64} ; госпожа адмиральша краснаго флага — Михайлова (императрица. — М. С. ). 48 Фендрик — военный чин XIV класса в пехоте, артиллерии и инженерных войсках и XII класса в гвардии; введен Табелью о рангах 1722 года взамен чина прапорщика. В этом списке мы не находим князь-папы. Ревностное служение Бахусу сломило, наконец, его здоровье; опившийся и обожравшийся всешутейший сановник слег в постель и умер в первой половине 1723 года. На вдовствующий престол был избран новый князь-папа; но еще за месяц до своей смерти Петр Великий вновь был озабочен «чином новаго избрания». Об этом свидетельствует следующая пометка на одном из списков чина: «Писано 19-го декабря 1724 года, а с сего копия дана графу Ивану Алексеевичу Мусину-Пушкину в 20-й день декабря 1724 года». Приложения 1. Рассказ Голикова о свадьбе князь-папы [49] В конце 1714 года начались приуготовления к свадьбе тайного советника Никиты Моисеевича Зотова, называвшегося князь-папою. Читатели, конечно, не поскучают, ежели я оную, яко достойную любопытства, опишу с подробностями, какие только мог я собрать, но прежде за нужное почитаю сказать, или паче повторить уже сказанное мною в разных местах истории монаршей, что все его величества забавы и шутки имели целью своей какую-нибудь пользу и намерение. Сия же забава, о которой мы говорить намерены, имела целью своей весьма важный предмет. 49 Деяния Петра Великого. М., изд. 1792, т. X, с. 232; изд. второе. М., 1838, т. VI, с. 277. Приводя в приложении рассказ Голикова о свадьбе князь-папы и суждения его же, основанные на рассказах современников, о причинах и цели этой потехи, считаем не лишним обратить внимание читателей на отзыв о той же забаве С. М. Соловьева: «Свадьба Зотова заслужила в потомстве особенное внимание: одни вооружаются против неприличия этого торжества, другие стараются оправдать его и вообще хотят видеть здесь насмешку над патриаршеством, желание унизить сан, который хотелось уничтожить. Но мы знаем, что это была просто игра в короли, папы и патриархи — игра, понятная при тогдашнем состоянии юного общества. Зотов назывался кокуйским патриархом еще тогда, когда настоящий патриарх был в Москве, когда, по всем вероятностям, не западала еще мысль об уничтожении патриаршества; теперь этот кокуйский, шутовской, патриарх вздумал жениться, и свадьбу его отпраздновали приличным его званию образом. Если предположить, что Петр хотел насмеяться над патриаршеством, то надобно предположить, что он хотел насмеяться и над своею собственной царской властью, потому что у него был и шутовской пресбургский (имеется в виду небольшая крепость Пресбург, построенная в 1684 году для потешного войска Петра) король, впоследствии кесарь; со смертью старика Зотова шутовское патриаршество упразднилось, но остался князь-папа в соответствие князю-кесарю». — Примечание М. Семевского. Мудрый государь, дабы мечтаемую папою власть над христианством, и самую его особу в большее привесть у подданных своих презрение, наименовал бывшего учителя своего г. Зотова папою; наряжал его смешным образом в его папские узоры, представлял многие обряды папские в таком же смешном виде, и проч. Равным сему образом приводил он мало-помалу в неуважение патриарха российского. Мы уже видели в своем месте, что великий государь, решившись от самой смерти последнего патриарха Адриана упразднить патриаршее достоинство в России, но что, ведая привязанность народную к сей верховной главе духовенства, предоставил оное времени, пока то есть несколько предрассудки народные придут, так сказать, в ослабление, наименовав между тем рязанского митрополита Стефана {65} блюстителем патриаршего престола. Но наконец видя, что народ, дворянство и самые даже знатные особы все еще с некоторой нетерпеливостью ожидали посвящения нового патриарха, тогда-то уже монарх решился открыться, что ожидание их есть тщетно; он собрал первейших духовных империи своей и других знатных особ, объявил им, что он хочет быть один начальником российской церкви и предоставляет учредить духовное собрание, состоящее из просвещеннейших в государстве особ духовных, дабы принимать их совет в делах, до церкви касающихся, и с которым вместе будет он стараться об уничтожении вкравшихся в церковь, к великому соблазну народа, разных злоупотреблений, присовокупи к тому, что сие собрание состоять будет под именем Святейшего синода, и которое откроется так скоро, как окончится война, и проч. А дабы к сему приготовить умы, то восхотел государь наперед изведать мысли своих подданных и о тех переменах, которые положил он учинить в правлении церковном; на сей-то конец того ж князь-папу преобразил в патриарха; он одевал его иногда в подобное патриаршему платье; сей последний, когда представляющий патриарха садился на лошадь, держал стремя коня его, по примеру некоторых царей российских, при восседании патриарха на коня в назначенные дни [50] . Сему же концу соответствовала и выдумка монаршая толь смешной церемонии свадебной сего мнимого патриарха; и так, опишем оную. 50 Так описывает безыменный сочинитель истории Петра Великого, в Голландии напечатанной; подобное же и служащее сему подтверждением слышал я и от стариков тогдашних времен. — Примечание И. Голикова. Еще в минувшем году [51] , а именно 21 сентября, дан был следующий приказ: «По указу великого государя объявить нижеписанным, чтоб быть им на свадьбе тайного советника Никиты Моисеевича Зотова, всесветного манера в платье каждого манера по три человека, и в том согласясь, и о платье, кто какое возмнит сделать, объявить государственному канцлеру и кавалеру графу Гаврилу Ивановичу Головкину {66} , сего сентября 22-го, дабы одним образцом больше трех платьев и других не было, и конечно б оное платье в готовности было сентября к 29 числу». 51 1714-м. Сие объявление касалось до обоего пола и разослано ко всем знатным особам, гвардии офицерам и другим чиновникам, имена которых увидим мы ниже. Все те, которым сие было сообщено, должны были подписаться, какое они себе избрали платье. Октября 6 монарх, прочтя подписку сию, многое переменил и назначил именно кому в каком быть наряде. Декабря 10 того ж 1714 года его величество повелел всем в назначенном им уборе быть на смотре в доме секретаря Волкова {67} , на Васильевском острову. Но чтоб народ оного не видал, то покрыться им епанчами, и проч., а головные уборы, не надевая на себя, так бы привезли. Князь Меншиков, сообща сие монаршее повеление к графу Головкину, заключает так: «Также при сем прилагаю роспись его царского величества собственной руки [52] , по которой извольте тем персонам объявить, чтоб каждый изготовил к тому браку сани, а именно линеи [53] такия, какова у царского величества, на которой бы можно десяти персонам сесть, а на полозья криули брать из адмиралтейства». 52 Роспись сия такова: «Реэстр линеям: жениховы, царскаго величества, господина губернатора князя Меншикова, господина адмирала графа Апраксина, господина графа Головкина, господина графа Мусина-Пушкина, князя Якова Федоровича Долгорукова, князя Григорья Федоровича Долгорукова, митрополита новогородскаго, господина генерала Брюса, господина генерала Вейде». — Примечание И. Голикова. 53 Линеи — конные экипажи. В силу сего повеления и по разосланным ко всем повесткам, в показанный дом явились к монарху пополудни во 2 часу, декабря 12. По осмотре должны были все подписаться, в каком кто платье неотменно явится в назначенный день свадьбы. Потом монарх дал всем следующую роспись: Реэстр, кому господам на свадьбе тайнаго советника Никиты Моисеевича Зотова быть в каком платье и с какими играми. Жених в кардинальском. Кесарь в царе-давыдовском. Платье гамбургских бурмистров. Светлейший князь Меншиков. Адмирал граф Апраксин. Генерал Брюс {68} . Генерал Вейде {69} . Граф Фицтум {70} . (Игра рыле [54] .) Разной манеры. Господин вице-адмирал. Господин генерал-лейтенант Бутурлин. Господин Трубецкой {71} . Господин Скляев {72} . (Барабаны.) 54 Рыля — колесная лира. В китайском. Граф Головкин. Князь Яков, князь Григорий {73} Долгорукие. Князь Петр {74} , князь Дмитрий {75} Голицыны. (Дудочки.) Ввенецком. Граф Мусин-Пушкин. Генерал князь Репнин. Князь Василий, князь Михайло {76} Долгорукие. Сава Рагузинский {77} . (Черныя удочки [55] .) 55 По списку другому показано по паре свирелей. — Примечание И. Голикова. Скороходское. Барон Шафиров. Барон Левольд {78} . Комендант Чемесов {79} . Князь Григорий Прохорович Долгорукий {80} . (Палки скороходския.) Арцибискупское. Алексей Петрович Салтыков {81} . Тихон Никитич {82} . Боярин Бутурлин. Окольничий Бутурлин. Андрей Корсаков. (Роги большие.) Турское. Господин Толстой. Господин Бестужев. (Тарелки [м]едныя.) Рудокопное. Барон Лось. Фалк. Егужинский {83} . Макаров. ([Ц]итра. Скрыпицы.) Немецкое пастушье. Цесарский резидент Блеэр {84} . Господин Вебер [56] . Господин Ахенбах. Голландский резидент. (Флейты.) Ассесорское. Генерал Чернышев {85} . Князь Алексей Черка[?]ой. Василий Зотов {86} . Иван Зотов. Конон Зотов. (С соловьями.) 56 Ганноверский министр. — Примечание И. Голикова. В золоте. Князь Петр Иванович Прозоровский, яко маршал со штатом. В терликах. Алексей Тимофеевич Лихарев {87} . Михайло Иванович Глебов {88} . Князь Петр Лукич Львов {89} . Петр да Никита Хитровы. Борис Иванович Лихарев {90} . Андрей Крефт {91} . Сии без игр для того, что от старости своей не могут ничего в руках держать. В веницейском. Господин Щукин {92} . Иван Чередеев. Иван Губин. (Сурны.) Американское. Князь Осип Щербатой. Алексей Волков {93} . Авраам Веселовский {94} . Левольд молодой {95} . Лефорт {96} . (Вилы деревянныя.) Лифляндское старорыцарское. Господин Шлипенбах {97} . Господин Нирот. (Верхи от флейт.) Офицеры. Однорядки. Лутковский {98} . Киселев. Федор Синявин. (Гудки.) Докторы. Докторское. Красныя епанчи как в процессиях живет. Арескин {99} , Блюментрос {100} , Поликола {101} . (Книги.) Матросское. Матвей Олсуфьев {102} , Василий Олсуфьев {103} . Ян Кох. Данило Чевкин {104} . Родион Кошелев {105} . Дмитрий Шепелев {106} . (Трещотки.) Охабни. Царевич Сибирской {107} . Князь Федор Голицын {108} . Панкратий Сумароков. Алексей Юшков. (Тулумбасы.) В охабнях. Михайло Самарин {109} . Князь Юрья Хилков. Степан Нелединский {110} . (Набаты.) Венгерское. Касимовской царевич. Иван Родионович Стрешнев. Василий Глебов. Иван Пушкин. Князь Федор Волконский {111} . (Сковороды.) Польское. Федор Бутурлин. Иван Потемкин {112} . Федосей Мануков {113} . Петр Тарбеев. (Скрыпицы.) Норвежских мужиков. Маршал Биберштейн. Циэзер. Будберх. Михайло Бестужев {114} . Калмыцкое. Иван Строев. Иван И. Стрешнев {115} . Князь Оболенский. Михайло Голенищев. (Балалайки.) В шубах. Князь Засекин. Семен Чебышев. (Тазы.) Секретари. Пасторское лютерское. Василий Степанов. Петр Курбатов {116} . Андрей Остерман {117} . Капитан Роде. Капитан Кнутов. (С перепелочными дудками.) Китоловное. Барон Гизен. Секретарь Григорий Волков. (Пикульки.) Шипорское. Генерал-майор Головин. Корабельные мастера. Козенц {118} . Броун {119} . Най {120} . Таврило Меншиков. (Собачьи свисты.) Поповское. Князь Юрья Щербатой. Иван Ржевской {121} . Князь Михайло Шаховской {122} . (Пастушьи рога.) Дьяки. В армянском. Иван Молчанов {123} . Иван Позняков {124} . (Флейты.) В японском. Александр Докодовский. Василий Казаринов {125} . Иван Ларионов. (Флейты.) Почталионское прусское. Семен Васильев. Лука Тарсуков. (Почтовые рожки.) Егерское. Государь царевич. Федор Глебов. Михайло Матюшкин {126} . Князь Григорий Юсупов {127} . Герасим Кошелев {128} . (Егерские рога.) В никонском. Семен Салтыков {129} . Князь Григорий Долгорукой. Князь Михайло Щербатов {130} . (Габон.) В немецких кирейках. Капитан Соловой {131} . Капитан Маврин {132} . Капитан Тишин. (С трубами.) В тунгусском. Григорий Писарев. Богдан Писарев {133} . Петр Татаринов. (Колокольчики.) Турецких дровосеков. Илья Орлов. Василий Парсуков. Семен Пискарский. (Варганы.) Офицеры морские. Трелемарских мужиков. Шхелтин. Сиверс {134} . Змаевич {135} . (Артиллерийские рога.) Гондулярские. Василий Салтыков. Егор Пашков {136} . Александр Лукин. Алексей Леонтьев. (Новогородския трещотки.) Баурское. Капитан Лихарев {137} . Князь Г. Урусов {138} . Капитан Сухотин {139} . (Ложки с колокольчиками.) Македонское. Капитан Федоров {140} . Капитан Измайлов [57] . Капитан Бредихин {141} . (Свирели черныя.) В серых кирейках. Капитан Бахтионов. Василий Головин. Алексей Бибиков. (Пузыри с горохом.) 57 По другому списку — Румянцов. — Примечание И. Голикова. В бернарданском. Аврам Бухольц {142} . Федор Митрофанов {143} . Капитан Карпов. (Дудочки глиняныя.) Лопарское. Подполковник Савенков. Майор Аничков {144} . Капитан-поручик Синявин {145} . (Горшки хивинские.) Шубы короткая на выворот. Ермолай Скворцов {146} . Капитан-поручик Гослер {147} . (Сиповки старинныя.) В матроском. Иван Кочет {148} . Филип Пальчиков {149} . Василий Шипилов. (Волынки.) В рудокопном. Анисим Моляров {150} . Шпаковской. Франц Кичил. (Органныя трубы.) Рыболовское. Майор Заборовской. Капитан Дмитрий Лихарев. Капитан Никита Бегичев. (Одни литавры. Двое накры.) Дамская особы. Ея величество, в фрисландском, при ней восемь персон. Царица Марфа Матвеевна {151} , в польском. Царица Праскевия Федоровна, в польском. Принцессы дети ея, в шпанском. Пять девиц (фрейлин) в шубах, в летниках и в шубах нагольных. Государыня царевна, в польском, при ней три дамы. Государыня крон-принцесса. Принцесса Фрисландская {152} . Гоф-дама фон-Брисениен. Все в старонемецком платье. При них три дамы в страсбургском. Княгиня Меншикова, генеральша Брюсша, в испанском. Графиня Мусина-Пушкина, госпожа Головкина и госпожа Неронова, в китайском. Супруги царевича Сибирскаго, Головина, Чернышева и Пушкина, в польском. Госпожа архиерейша (Бутурлина), княгиня Оболенская и Хилкова, Суморокова и Чебышева, в шубах и летниках. Госпожа князь-игуменья (Ржевская) и госпожи Бутурлина и Глебова, в шубах и телогреях. Госпожи Стрешнева, Бутурлина, Волконская и Потемкина, в венгерском. Голенищева и Юшкова, в новгородском. В архиве Коллегии иностранных дел находится позывная к сей свадьбе бумага; я оную здесь также помещаю, яко показывающую, что монарх иногда любил шутить и что в самых сих шутках усматривается намерение; вот она: Позвать вежливо, особливым штилем, не торопясь, тово, кто фамилиею своею гораздо старее чорта (то есть обер-корсицкого Маразина). Лучшаго из пустых хвастунов Белохвастова, который, кроме души, весь в заплатах. Тово, кто с похмелья гораздо прыток… и белая дорогая. Тово, кто всех обидит смехами и хохотаньем. Сумазбродных и спорливых по именам, и немного их и все в лицах. Древняго стариннаго архимастера; тово, кто немного учился и ничего не ведает; тово, кто не любит сидеть, а все похаживает. Соседов тех, которые по глазам и по платью не затейна-го содружества и соседства, над всеми бочками коменданта, и пьяницу, и едуна, старова обер-боярина, старова князь-дворянина. Тово бы не забыть, кто пятнадцать дней чижика приискивал, да не сыскал; не знаю о том, может ли он и то сыскать, куда он устремляется и куда гости призываются, и торжество приготовляется; тово человека, кто в Алепе родился; тово, кто кушать приуготовить умеет; тово, кто не по силе борца сыскал. К тому брачному торжеству гости: полковник Преображенской, полковница Преображенская, дети их величеств, великаго и великия, и со внучаты немалыми. К тому ж звать: Государя князь-кесаря. Всепренеосвященнейшаго князь-папу архиобер скосыря. Тово, кто именует гостей, благороднаго Толстого, благородных Кантемиров. Тово, кто неусыпаемаго сумозбродства презитент; тех, которым со двора отлучиться нельзя (то есть денщиков). Тово, ково князь чорт Смоленской из яйца вынял хуже прежняго, а и до того была Шпанская мушка, ни яман, ни якши средней руки. К позыву были определены четыре человека — великие заики. 15 января повещено было всем, чтоб по утру 16 числа по выстрелении из трех пушек, съехались мужчины в дом графа Головкина, а женщины в дом князь-игуменьи в платье, изготовленном на брак для смотра. А линея и сани болыция, в чем дамам ехать, были бы в то же время к тем домам, и стали на Неве против оных, и чтоб каждый был с назначенным всякому инструментом, а женскому полу иметь дудочки красныя. В день свадьбы весь сей кортеж, в предшествии жениха, шествовал в дом канцелярский с своею музыкою. Знатные ехали в больших линеях, каждая о шести лошадях; таких же было 16 линей для поезжан. Из оного с невестою шествовали в церковь. Четыре престарелые человека (придают к сему иностранные писатели) вели обрученную чету, и которые заступали место церемониймейстеров; пред ними шли в скороходском платье четыре же претолстые мужика, и которые были столь тучны и тяжелы, что имели нужду, чтоб их самих вели, нежели чтоб бежать им пред мнимым патриархом и его невестою. Сам монарх между поезжанами находился в матросском платье. Собора Архангельского священник, венчавший обрученных, имел более 90 лет. Из церкви тем же порядком весь кортеж сей следовал, с тою же музыкою и тем же порядком [58] , в дом новообвенчавшагося мнимого патриарха, где имели и обеденный стол; молодые в продолжение оного непрестанно потчевали гостей своих разными напитками. На другой день поутру тем же порядком, в тех же уборах и с такою же смешною музыкою весь кортеж сей шествовал в дом сего князь-папы, или как на то время называли его, князь-патриарха; и с пресмешными обрядами подняв их, следовали в дом адмирала Апраксина, а по другому списку вице-адмирала, в котором отобедав, возили молодых, в предшествии всего же кортежа, по всему городу. 58 Иностранные писатели, в числе коих и сам бывший в сем празднестве г. Блеер, к сему придают, что во время шествия кортежа, к чрезвычайному шуму толь смешных орудий присоединялся и колокольный в церквах звон. — Примечание И. Голикова. В первый день брака угощен был и весь народ, стечение которого было бесчисленно; для него выставлены были многие бадьи с вином и пивом и разные яства. Сей народ, толико уважавший достоинство патриаршее, в сии дни с великим смехом забавлялся на счет оного. Забавы сии продолжались по самый февраль месяц. Ив. Голиков. 1789 г. 2. Письма архи-игуменьи Ржевской 1708–1717 годы Всемилостивейший государь полковник, поздравляем вас с полученною вашей викториею, о которой уведомясь от вас здесь, воздав хвалу Вышнему, с удовольством веселились, а чем наипаче желаем добраго окончания слышать, а по добром окончании ея желаю душевно очи ваши видать в своей святой обители в санкгпетербургской. Также прошу об отдании моего нижайшаго поклона его сиятельству принцу Меншикову и с княгинею; а я к вам другое письмо пишу, а от вас к себе ни одного не получу. Многогрешная санкгпетербургская игуменья с сестрами Бога молю и челом бью. От Санктпетербурга, октября 2-го дня 1708 года. На обороте: Всемилостивейшему государю. Дорогой наш батюшка господин, господин полковник. Поздравляю вас с преизрядною викториею, какую ни праотцы наши не слыхали, а ныне за помощию великаго Бога и вашею премногою службою мы сподобились слышать. И за такую нечаянную радость хвалу Богу воздали, и за ваше здоровье ей-ей изрядно веселились с великим громом пушечным. Дай, дай Боже, нам очи ваши видеть в твердом камени в Санктпетербурге и также при вас веселиться. Ей государь, вельми печальна, что я непорадована от вас на письма, только за нынешние труды служивые Бог простит. Также поздравляю светлейшаго князя господина, господина Меншикова, с тою же вышеписанною викториею, которую получили июня 27-го. Грешная игуменья санктпетербургская с сестрами Бога молю и челом бью. От Санктпетербурга, июля 17-го дня 1709 года. Всемилостивейший государь! У нас в царствующем Санктпетербурге, слава Богу, все благополучно. Истинно, всемилостивый государь, великую печаль имею, что отлучены от вашего величества и непрестанно прошу: Боже! дай ваше величество нам видеть в добром здоровьи и во всяком счастливом случае. Доношу вашему величеству о доме своем старом разорила, а новый не зачинала за малолюдством работных людей, и если, государь, вы меня в своей милости в том моем строении оставите, и я совсем приду в скудость. Денег на палаты собрано семь сот восемьдесят рублев. Племянников {153} подписал девяносто рублев, не дал ни копейки и неколи было ему считать: по отъезде вашем скоро побежал к Москве, и я чаю, что он в таком мнении, что ему вишь не быть в Санктпетербурге. Не мало печалюсь, что при нынешнем случае не имею у себя мужа своего Ивана Ивановича; он бы управил лучше меня. Грешная монахиня санкт-петербургская, князь-игуменья, Бога молю и челом бью. Пожалуй, всемилостивейший государь, заступи светлейшему князю, чтобы пожаловал на строение палат, что воля его надлежит. От Санктпетербурга, июня 20-го дня 1712 года. Всемилостивейший государь! Иного к доношению не имею то, что у нас в царствующем Санктпетербурге все благополучно состоит. Ваши государския дети и внучата, а наши государи, слава Богу, в добром здоровьи. От сердца желаю и прошу, дабы я не оставлена была милостивым вашим письмом властной вашей руки, в чем бы имела в болезни своей великую радость. Доношу о себе, для великой болезни мужа моего, с благословения отца нашего князь-папы дерзнула из обители своей отъехать к мужу своему и с проездом в пути была два месяца и в том прошу прощенья. А мужу моему учинился паралич и в памяти помешание есть. Прошу милости, поблагодари светлейшаго князя на письме, что ко мне добр. Грешная монахиня санктпетербургская князь-игуменья Бога молю и челом бью. Санктпетербург, февраля 18-го дня 1717 года. Всемилостивейший государь! У вас в царствующем Санктпетербурге, слава Богу, все благополучно. Всемилостивейшая наша государыня царица Екатерина Алексеевна в добром здоровьи, изволила пойтить в Сарскую мызу. Поздравляю вас с новополученным чином, котораго во истину с немалым трудом восприяли; дай Боже и выше восприять. Пожалуй, отдай услужливый мой поклон вашему флагману, изволь ему попенять, что к нам не пишет, во истину не диво в дальнем разстоянии можно уничтожить. Санктпетербургская князь-игуменья Бога молю и челом бью. Августа 20-го дня. И, если изволишь видеть сиятельнейшаго адмирала, изволь, по своей ко мне милости, ему попенять, что к нам не пишет и в том нам печаль приносит! 3. Просьба дьяка Протопопова о небытии в машкараде. 1722 год Императорского величества в кабинет. Доношение дьяка Алексея Протопопова. Написан я в машкарад, а по указу из государственной юстиц-коллегии, президент спрашивает многих дел и репортов, да к тому ж многих прибудущих господ и царедворцев против прошлых лет в Москву непрестанный сделки и прочия крепости, по которым много пишущих крепостей, а у того дела я один, а великия крепости без подписки моей быть не могут, от чего я опасен, чтобы от того пошлинам утраты и в делах бы остановки и требующим писать волокиты не было. О сем требую его императорскаго величества указу. Дьяк Алексей Протопопов. 4. Записка преставлению и погребению царевича Алексея Петровича Июня 26 числа в 7-м часу пополудни царевич Алексей Петрович в С. Петербурге скончался. Июня в 27 день тело его царевичево положено, по обыкновению, в уготованной гроб, который обит был кругом черным бархатом, и поставлено в том гробе в С. Петербургской крепости, в деревянных хоромах, которые, въехав в крепость в С. Петербургские ворота, у соборной церкви, на правой стороне, близ комендантского двора; и читали над оным соборные священники попеременно Псалтырь. А июня 28 дня, по указу его царского величества, тело его царевичево вынесено в Церковь Пресвятой и Живоначальной Троицы, а на выносе оного был епископ Корельский и Ладожский, архимандриты и священники, да из министров, государственный канцлер и кавалер граф Гаврила Иванович Головкин, да от лейб-гвардии Преображенского полка майор Андрей Иванович Ушаков {154} , да от гвардии ж бомбардир капитан-поручик Григорий Григорьевич Скорняков-Писарев. И по выносе тела его царевичева в Церковь Пресвятой Троицы при гробе читали троицкие священники и церковники непрестанно попеременно Псалтырь. Да при гробе ж по погребению оного стояли от лейб-гвардии Преображенского полка по 2 человека сержантов, и дозволено было всякого чина людям, кто желал, приходить ко гробу его царевичеву и видеть тело его и с оным прощаться. А июня 30 дня, по указу его царского величества, повещено всем бывшим в С. Петербурге архиереям, епископам, архимандритам и прочим духовного чина от всех церквей священникам с причетниками, тако ж всем господам, гене-рал-фельдмаршалу и кавалеру светлейшему князю Александру Даниловичу Меншикову и министрам и сенаторам, генерал-губернаторам, вице-губернаторам и от лейб-гвардии Преображенского и Семеновского полков и гарнизонных штаб и обер-офицерам и С. Петербургским жителям и всем приезжим знатным стольникам, стряпчим, ландрихтерам, ландратам и дьякам, и с дамами, чтобы были к погребению тела его царевичева пополудни в 4 часа и съезжались к Троицкой церкви и ожидали прибытия его царского величества; и вышеписанные персоны всех чинов того числа по 4-х часах к Троицкой церкви съехались. А пополудни в 7-м часу, изволил в Троицкую церковь прийти царское величество и потом ее величество государыня царица Екатерина Алексеевна. И отправлено, по закону христианскому, обыкновенное надгробное пение к погребению, с обыкновенною духовною церемонией, и во время стиха «зряща мя безгласна», по прощении с телом его царевичевым архиереев и прочего духовного чина, царское величество и ее величество государыня царица соизволили с телом его царевичевым проститься и оное целовали, а потом гг. министры и прочие персоны прощались и целовали тело его царевичево в руку. И по совершении надгробного пения, тело его царевичево, покрыв кровлею гробовою, из Троицкой церкви вынесли в С. Петербургскую крепость к соборной Церкви Святых Верховных Апостолов Петра и Павла, к уготованному к погребению оного месту. А вынос во гробе тела его царевичева к погребению был таким образом: 1) Несли св. икону. 2) За образом шли певчие. 3) После певчих шли священники, иеромонахи, архимандриты и архиереи. 4) Пред гробом шли протодиаконы и диаконы с кадилы. 5) Несен гроб с телом царевичевым. 6) За гробом изволил высокою своею особою идти его царское величество. 7) А за его величеством шли вышеписанные господа генерал-фельдмаршал светлейший князь Меншиков, министры, сенаторы и прочие персоны. 8) А потом изволила идти ее величество государыня царица, а за ее величеством госпожи, вышеписанных знатных персон жены. 9) Принесли оное к помянутой соборной церкви на уготованное место погребения с обыкновенным пением и молитвою, погребли близ гроба и тела супруги его. 10) И потом, по указу его царского величества, духовные персоны все и знатные мирские званы в помянутые хоромы, откуда, по преставлении его царевичевом, тело его было вынесено, и довольствованы в поминовение оного обыкновенным столом, а духовные особы и дачами, а потом разъехались. 11) И по погребении тела его царевичева, у гробницы поведено честь в память его Псалтырь, и поставлены из знатных дворян С. Петербургских жителей с переменою 4 человека, которым поведено быть до шести недель. М. Семевский. Петр Великий как юморист и приложения 1, 2, 3 печатаются по: Русская старина. 1872. Т. 5. № 6. Приложение 4 печатается по: Записка преставлению и погребению царевича Алексея Петровича // Отечественные записки. 1842. Т. 20. Никита Кашин {155} Поступки и забавы императора Петра Великого Вступительная статья В 1774 году был напечатан в Петербурге русский перевод сочинения Димитрия Феодози «Житие и славные дела государя императора Петра Великого, самодержца всероссийского», изданного впервые на славянском языке в Венеции в 1772 году. Петербургское издание вышло в двух томах в четверку. В экземпляре этого издания, приобретенном графом С. Д. Шереметевым {156} и переданном в библиотеку Общества любителей древней письменности, в конце второй части приплетена небольшая рукописная тетрадка, писанная полууставом очень четко, всего 16 листов. Она содержит четырнадцать рассказов о Петре Великом; собственно в рукописи считается пятнадцать рассказов, но этот счет неверен и произошел от того, что один рассказ по ошибке оказался разделен на два (рассказы № 10 и 11. — Ред. ). Рассказы эти в целом своем составе никогда не были до сих пор напечатаны; но они не безызвестны в нашей литературе. Еще в 1808 году С. Н. Глинка {157} в своем журнале «Русский Вестник» (№ 11) поместил некоторые из них в статье под заглавием «Русский солдат, повествующий о Петре Первом». К этому заглавию Глинка сделал следующее примечание: «Сочинитель сей рукописи, Никита Иванович Кашин, служил при Петре Великом солдатом и умер в сержантском чине. Любя чтение, он записывал все то, что видел и слышал о великом современнике своем. Рукопись свою присовокупил он к печатной книге, изданной в 1764 году в двух частях, о Петре Первом. Книги и рукописи достались по наследству его сыну, от которого переходили в разные руки». В 1822 году Глинка перепечатал те же рассказы с присоединением еще нескольких других из того же источника в своих «Русских анекдотах» под заглавием «Старинное повествование о государе Петре Первом». И здесь относительно автора повествования Глинка повторяет примечание, сделанное им в «Русском вестнике», но приобретение рукописи относит ко времени после Отечественной войны. «После московского разорения, — говорит он, — нечаянным случаем достался мне подлинник сего повествования» (Русские анекдоты. Ч. II. Стр. 17. М., 1882 г.). В «Записках» своих (СПб., 1895. Стр. 183, 184, 250) С. Н. Глинка также упоминает о рассказах про Петра Великого, изданных им в «Русском вестнике», причем выражается так: «Сочинитель этих анекдотов — унтер-офицер Кашин, служивший при Петре I в гвардии. Рукопись его была переплетена вместе с одною из двух частей истории о Петре I, напечатанной в четвертую долю листа в Венеции. И книгу, и рукопись подарил я в библиотеку гвардейского штаба, когда начальником оного был Николай Мартьянович Сипягин {158} ». Рассказы Н. И. Кашина были известны также Д. Н. Бантышу-Каменскому {159} , когда он составлял свой первый «Словарь достопамятных людей Русской земли» (М., 1836); здесь помещены два кашинских рассказа: один — в биографии генерал-адмирала графа Апраксина и другой — в биографии архиепископа Стефана Яворского; при том в первом случае составитель «Словаря» объясняет, что заимствует приводимый им анекдот «из рукописи Петровского времени», а во втором случае, не указывая источника, сообщает текст анекдота, вполне сходный с нашею рукописью. Такое же сходство замечается и в тексте первого рассказа. Вот краткое содержание рассказов, помещенных в рассматриваемой рукописи: 1) О церемонии приезда Петра Великого в праздничные дни в церковь Св. Троицы на Петербургской стороне, с описанием наружности царя. 2) Об образе жизни Петра. 3) Об одежде Петра и неудовольствии его, если кто при встрече с ним на улице, кланяясь ему, останавливался. 4) О заступничестве генерал-адмирала графа Ф. М. Апраксина за малолетних детей дворянских, отправленных по распоряжению царя бить сваи на Мойке. 5) Об ассамблеях. 6) О славленье на Святках. 7) О свадьбе князь-папы Петра Ивановича Бутурлина. 8) О раздаче судов разным лицам для обучения их навигации. 9) О некоторых привычках Петра Великого и об отвращении его от тараканов. 10 и 11) Сравнение дел Петра Великого с делами его отца. 12) О фейерверке и иллюминации в Петербурге и Москве по случаю заключения Ништадтского мира. 13) О походе в Персию. 14) О чудотворной иконе Казанской Божией Матери, о Феодосии Яновском и Стефане Яворском. 15) О болезни, смерти и погребении Петра Великого. В «Русском вестнике» Глинка напечатал рассказы 1-й, 2-й, 3-й, 5-й, 9-й, 12-й и часть 14-го; в «Русских анекдотах» же присоединил к ним еще 4-й, 10-й и 11-й, 13-й, а рассказ 14-й напечатал целиком. Но в обоих этих изданиях слог автора был поправлен Глинкой, и прибавлены им от себя некоторые рассуждения. В настоящем издании помещаются все рассказы Кашина, находящиеся в рукописи, без всяких изменений против подлинника. Рассказы Кашина не сообщают о Петре Великом ничего особенно нового, но заключают в себе небезынтересные подробности, и как показания современника, представляют некоторое дополнение к другим, уже известным, анекдотическим повествованиям о Петре. Кашин хотя и не принимал непосредственного участия в описываемых им происшествиях, но действительно был личным свидетелем большей части того, о чем повествует; например, подробности в описании приездов Петра Великого в церковь Троицы, его одежды и привычек, подробности в описании свадьбы князь-папы обличают несомненно очевидца. Почти всем рассказам Кашина можно найти подтверждение в других источниках. Так, рассказы о славленье на Святках находят себе неоднократное подтверждение в юрналах Петра и в то же время пополняют показания последних несколькими частностями. Свадьба князь-папы, происходившая 10 сентября 1721 года, довольно подробно описана в дневнике Берхгольца, но в рассказе Кашина есть сведения, доселе неизвестные о костюмах жениха и невесты и об устройстве их брачного ложа в пирамиде, устроенной еще в 1720 году по случаю взятия четырех шведских фрегатов. Если нельзя проверить анекдота о генерал-адмирале графе Ф. М. Апраксине, то факты посылки русских юношей за границу достаточно известны; и именно в 1717 году, к которому, по-видимому, относится рассказ Кашина, последовали два указа Петра о посылке русских дворян в Венецию и во Францию. Факт раздачи разным лицам судов для упражнения в плаванье по Неве вполне подтверждается указом Петра 1718 года. К числу рассказов о событиях, которых Кашин не был личным свидетелем, надо отнести сравнение дел Петра Великого делами его отца; этот рассказ нашей рукописи заимствован дословно у В. Н. Татищева и помещен последним в предызве-щении к его «Русской истории» (стр. XVII–XVIII). То обстоятельство, что в одном из рассказов упоминается о построении в 1736 году церкви Казанской Божьей Матери на Адмиралтейской стороне, указывает, что Кашин записал рассказы после 1736 года, однако не позднее 1750-го, если предположить, что рассказ о сравнении дел Петра Великого с делами его отца заимствован составителем еще из рукописи Татищева и при его жизни; как известно, история Татищева напечатана лишь в 1768 году, после его смерти, последовавшей в 1750 году. Вообще, записывая свои воспоминания о Петре Великом, Кашин относится к нему с полным благоговением: он не пропускает случая отметить религиозность Петра, указать на усердие Петра ко благу России, усердие, которого не могла умалить и предсмертная болезнь царя; с сочувствием относится составитель даже к забавам царя, и лишь в последнем рассказе — о погребении Петра — как бы косвенно делает ему упрек в жестокости: здесь с очевидным сочувствием сообщается о том, что Петр II до въезда в Москву указал уничтожить следы одной из расправ своего деда — позорные столбы с головами Соковнина {160} , Цыклера {161} и других заговорщиков. Из рассказа о чудотворной иконе Казанской Божией Матери, в котором одним из действующих лиц является Стефан Яворский и как бы одерживает верх над Петром в защите чудотворных икон, можно заключить, что Кашин был почитателем Стефана и, вероятно, не сочувствовал его противнику, Феофану Прокоповичу. К сожалению, нам не удалось найти никаких других сведений о Кашине, кроме сообщенных Глинкой. Экземпляра сочинения Феодози с присоединением рукописи Кашина ныне в библиотеке Главного штаба нет. Владимир Майков {162} Я, нижеподписавшийся, описываю самовидное и верно слышанное мною с 1717 до 1725 года, дела и поступки и увеселительные забавы славного, великого императора Петра Алексеевича, всея России повелителя и милостивейшего Отца Отечества. 1 Сей великий император, богочтец и хранитель уставов церковных и веры содержатель твердый, всякое воскресенье и праздники неотменно приезжает к церкви Троицкой на Петербургском острову против Сената и по входе в церковь никогда в парике не входит, сняв, отдает денщику и становится на правый клирос и при нем его дворцовые певчие; и пение производит четвероголосное, партесу [59] не жаловал, а во время обедни сам читал «Апостол», голос сиповатый, не тонок и не громогласен, лицом смугл, ростом не малый, сутуловат; когда от пристани идет до церкви, из народу виден по немалому росту, головою стряхивал; токмо один его великан цесарец выше был полуаршином. В викториальные дни приезжал на верейке [60] , и у пристани во ожидании его величества привожен был в уборе аргамак; и как изволит из верейки выйти, то поведут перед ним аргамака до церкви; и по отпетии обедни со всеми министрами и генералы войдет в питейский дом, что у Петропавловских ворот у мосту, сам выкушает анисной водки и прочих всех пожалует. После полудни в определенный час всем министрам и генералам и резидентам чужестранным и архиереям сбор на Почтовый двор, и тут трактированы будут, и по времени потеха огненная с планами и ужин, а во дворце того никогда не бывает. 59 Партесное пение — род русской и украинской церковной и концертной музыки, многоголосное хоровое пение, которое используется в униатском и в православном богослужении у русских, украинцев и белорусов. 60 Верейка — гребная лодка. 2 Всякий день его величество вставал после полуночи за два часа или больше по времени и входил в токарню, точил всякие штуки из кости и дерева; и на первом часу дня выезжает на смотрение в разные места, всякий день наряд на все дороги, коляски и у пристаней верейки и шлюпки, и все дожидаются до самого вечера, а куда изволит ехать — неизвестно, а особливо редкий день который не бывает в Сенате. В дом его императорского величества не повелено входить ни с какими прошениями, ниже с нижайшими визитами, ни в простые, ни в церемониальные дни, а только входили граф Федор Матвеевич генерал-адмирал Апраксин, светлейший князь Меншиков, канцлер Гаврила Иванович Головкин. 3 В летнее и осеннее время по Переведенной и по прочим улицам ходит пешком, летом в кафтане, на голове картуз черный бархатный, а в осень в сюртуке суконном серо-немецком, в шапке белой овчинной калмыцкой навыворот; и ежели идущи противу его величества, сняв шапку или шляпу, поклонится и, не останавливался, пройдет, а ежели остановится, то тотчас прийдет к тебе и возьмет за кафтан и спросит: «Что ты?» И ответ получит от идущего, что для его чести остановился, то рукою по голове ударит и при том скажет: «Не останавливайся, иди, куда идешь!» 4 По указу его величества велено дворянским детям записываться в Москве и определять на Сухареву башню для учения навигации, и оное дворянство детей своих записывали в Спасский монастырь, что за Иконным рядом в Москве, учиться по-латыни [61] . И услыша то, государь жестоко прогневался, повелел всех дворянских детей московскому управителю Ромодановскому из Спасского монастыря взять в Петербург сваи бить по Мойке реке для строения пенковых амбаров. И об оных дворянских детях генерал-адмирал граф Федор Матвеевич Апраксин, светлейший князь Меншиков, князь Яков Петрович Долгорукий и прочие сенаторы, не смея утруждать его величества, попросили слезно, стоя на коленях, милостивейшую помощницу ее величество Екатерину Алексеевну о заступлении малолетних дворянских детей, токмо упросить от гнева его величества невозможно. И оный граф и генерал-адмирал Апраксин взял меры собою представить; велел присматривать, как его величество поедет к пенковым амбарам мимо оных трудившихся дворянских детей, и по объявлении ему, Апраксину, что государь поехал к тем же амбарам и приехал к трудившимся малолетним, скинул с себя кавалерию и кафтан и повесил на шест, а сам с малолетними бил сваи. И как государь возвратно ехал и увидел адмирала, что он с малолетними в том же труде в битии свай употребил себя, и, остановлен, государь говорил графу: «Федор Матвеевич, ты?» Генерал-адмирал ответствовал: «Бьют сваи мои племянники и внучата; а я что за человек, какое имею в родстве преимущество? А пожалованная от вашего величества кавалерия висит на дереве, я ей бесчестия не принес». И то слыша, государь поехал во дворец и определил их в чужестранные государства для учения разным художествам, так разгневан, что и после биения свай не миновали в разные художества употреблены быть. 61 То есть вместо цифирной школы детей записали в духовное училище. 5 Все знатные персоны расписаны по дням, в которые после полудня его величество приезжает и веселится, называлась ассамблея: забавляются в карты и шахматы, и в тавлеи [62] ; тут и государыня с фамилиею присутствует; машкарадов, комедий и опер не бывало, а был машкарад в Петербурге и в Москве по замирении Шведского мира 1722 года на кораблях и шлюпках, его величество был на корабле в матросском бостроке [63] бархатном, черном. 62 Тавлеи, или тавлея, — русский вариант игры в нарды. 63 Бострок, бострог — короткая мужская одежда без рукавов. Случившаяся в Петербурге свадьба его всешутейшего князь-папы. Сделанная была перемида на площади против церкви Троицкой для церемонии взятия четырех фрегатов; а по прошествии времени в той перемиде изготовлена была князь-папе спальная перина, набита хмелем, подушки плетенные из хмельных стеблей и насыпаны хмелевыми листами; на полу той перемиды насыпано хмелю стеблями, не обирая хмелю, толщиною в пол-аршина, одеяло по парусине стегано теми же хмелевыми тонкими стеблями. И жениха всешутейшего папу в Иностранной коллегии и его величество со всем генералитетом и знатным дворянством убирали во одеяние, в мантию бархатную малиновую, опушенною горностаями, с большим отложным воротником горностаевым же, шапка белая, вышиною в три четверти аршина, рядами, один другого выше. И его величество, и министры, и генералы, и дворяне были в машкарадном разном платье, токмо масок на лицах не было. А с невестиной стороны в доме, построенном деревянном у Невы-реки, близ церкви Троицкой, в присутствии великой государыни Екатерины Алексеевны и дам, наряжали невесту в платье старинное: в охобен насыпной обьери рудожелто, 6 После Рождества Христова бывают церемониальные славления. В начале был всешутейшим князь-папою Петр Иванович Бутурлин, из знатных персон; из дворян выбраны архиереи и архимандриты, протодьякон и дьяконы, и грозных заик двенадцать человек, папиных поддьяков плешивых двенадцать человек, весны двадцать четыре человека, изготовлены линии, впряженные по шести и по осми лошадей; и во втором часу ночи на оных линиях по расписанию господ и генералов, во все Святки к которым приезжать. И как всешутейший князь-папа приедет, в начале поп Битка дворцовый начинает и певчие государевы поют «Христос рождается» по обычаю; и потом поставят на столе великую чашу, с собою привезенную, налитую вином, и в ней опущен ковш, нарочно сделанный под гербом орла; и в поставленных креслах сядет князь-папа, и возле чаши положены два пузыря говяжьих от больших быков, и в них насыпано гороху, и у той чаши кругом на коленях стоят плешивые. И архидьякон возглашает: «Всешутейский князь-папа, благослови в чаше вино!» И потом папа с стола берет по пузырю в руку и, обмоча их в чаше в вине, бьет плешивых по головам, и весна ему закричит многолетие разными птичьими голосами. А потом архидьякон, из той чаши наливши ковш под гербом, подносит всем присутствующим и громогласно кричит: «Жалует всешутейший князь-папа вина!» А как выпьет, паки возглашает: «Такой-то архиерей, из чаши пив, челом бьет». И по обношении все из дому поедут в дом князь-папы и от него по своим домам, и во всей оной церемонии его величество присутствует. 7 Случившаяся в Петербурге свадьба его всешутейшего князь- папы. Сделанная была перемида на площади против церкви Троицкой для церемонии взятия четырех фрегатов; а по прошествии времени в той перемиде изготовлена была князь- папе спальная перина, набита хмелем, подушки плетенные из хмельных стеблей и насыпаны хмелевыми листами; на полу той перемиды насыпано хмелю стеблями, не обирая хмелю, толщиною в пол-аршина, одеяло по парусине стегано теми же хмелевыми тонкими стеблями. И жениха всешутейшего папу в Иностранной коллегии и его величество со всем генералитетом и знатным дворянством убирали во одеяние, в мантию бархатную малиновую, опушенною горностаями, с большим отложным воротником горностаевым же, шапка белая, вышиною в три четверти аршина, рядами, один другого выше. И его величество, и министры, и генералы, и дворяне были в машкарадном разном платье, токмо масок на лицах не было. А с невестиной стороны в доме, построенном деревянном у Невы-реки, близ церкви Троицкой, в присутствии великой государыни Екатерины Алексеевны и дам, наряжали невесту в платье старинное: в охобен насыпной обьери рудожелто, шапка горнотная бобровая, вышины больше полуаршина, покрывало волнистой тафты. Ее величество и дамы в разном машкарадном платье, а масок на лицах не было ж. И по совершении убранства ход церемониальный к церкви продолжался сим порядком: его величество с генералитетом в машкарадном уборе шли по рангам, а жениха вели его присутствующие плешивые, а мантию нести от тех же плешивых путь охраняли заики, а весна шла и кричала разными голосами птиц. И пришед к церкви птишники в церковь не входили. Невесту из деревянного дома вели свахи из дворянских дам в уборе старинном, за нею следовала ее величество с дамами в машкарадном платье. И по прошествии в церкви венчаны по правилу церковному, и по обвенчании тою же церемониею шли в дом, что у Невы, и был стол. Жених и невеста посажены были под балдахином, убранным бруснишником, лимонами и померанцами; и был стол с кушаньем, по старинному обычаю. И всей той церемонии в хождении смотрели с галдарей, а церемониального ходу их высочества цесаревны Анна Петровна и Елизавета Петровна. И по окончании свадебного стола тою же церемониею свели жениха и невесту на покой в уготованную спальную на оную постель, и около той перемиды были его присутствующие плешивые, заики, и весна кричала, и в бубны били. И после полудни была всем его присутствующим повестка, и сбиралися в построенный дом у Невы-реки, близ Сената, в синие хоромы. И возле того дома на реке сделан был великий плот четвероугольный, и в нем вставлен чан немалый, и в него налито пива, и в чане пущен ковш деревянный большой; и от того плота на канатах привязаны по две сороковые бочки, в длину продолжалися сажен на сорок; и в оном чане, в ковше, сидел князь-папа, имея в руках пузыри, и около чана плешивые. На плоту стоял Нептун со острогою, наряженный во одежде белой, борода седая, на ней навешено всяких родов раковин, выбранный из дворян Тургенев, и около его наряженные заики в знаки сирен морских, и на бочках посажены были архиереи и весь князь-папинский причет. И оные бочки буксировали шлюпки чрез Неву к Почтовому двору, и как шествие началось, то князь-папа пузыри мочил в пиве и бил по головам плешивых, в то время пела весна всех родов птичьими голосами; и от пристани до Почтового двора ехал папа верхом на буйле, а архиереи с причетом ехали на быках верхом. И в доме Почтовом в сенях молодая его супруга, наряженная в горнотную старинную пашку, в охобне, покрыта покрывалом, на нем написано всех родов звери и птицы, встретила своего супруга и взяла за руку, свела в палаты, и посажены были под балдахин, сплетенный из хмелевых ветвей. И отправляемая церемония такая же, как и на славленье, поили вином и трактированы ужином, и сим потешная свадьба кончилась. 8 Церемония по Неве-реке: всем сенаторам и генералам, и дворянам, которые в присутствии у дел определенные, розданы были, по рангам, буеры, баржи, шлюпки, боты, верейки на их собственное содержание, под смотрением Дмитрия Потемкина. И во время весны и лета по воскресным и праздничным дням по сигналу выстрела из пушки у Троицкой пристани с поднятием красного флага, то всем, кому даны суда, надлежит следовать из гавани на Неву и разъезжать по Неве-реке по действу тех судов до сигналу же пушечного выстрела. 9 Кушал его величество очень мало и жаловал, чтоб было горячее, и кухня была во дворце об стену его столовой, и в стене было окошко, из которого подавали кушанье, а церемониальных столов во дворце не было. И после обеда отъезжал на яхту, поставленную у дворца на Неве почивать, и караул стоял около яхты, чтоб никто не ездил; а после почиванья для прогуливания ездил на Петербургский остров, ходил на Гостином дворе, торговал товары, но не преминет и кренделей купить и квасу выпить, все смотрел, чтоб порядочно было. В великих трудах и в путешествиях не имел скуки, не охраняя своего здоровья, но ревнуя своей России, чтоб ее сделать славною и непобедимою от прочих наций. И не можно того думать, чтоб великий и неустрашимый герой боялся так малой гадины — тараканов: и наперед его едущего ку-лиеры бежали и где надлежит быть станции осматривали, нет ли в избе тараканов, и по крайней возможности таких изб обыскать не можно, то по дорогам ставили избы нарочные для охранения от сей гадины. 10 Будучи его величество на пиру за столом со многими знатными и разговаривая о делах отца своего, бывших в Польше, и о препятствии великом от Никона патриарха, тогда граф Мусин-Пушкин стал дела отца его величества уничтожать, а его выхвалять, изъясняя тем, что у отца его Морозов {163} и другие были великие министры, которые более, нежели он, делали. Государь так тем огорчился, что, встав от стола, сказал: «Ты хулою дел отца моего, а лицемерною мне похвалою более меня бранишь, нежели я терпеть могу!» И пришед к князю Долгорукову, став у него за стулом, говорил: «Ты меня больше всех бранишь и так тяжко спорами досаждаешь, что я часто едва могу стерпеть; но как рассужу, то я вижу, что ты меня и государство верно любишь и правду говоришь, для того я тебя внутренне благодарю. Ныне же тебя спрошу и верю, что о делах отца моего и моих нелицемерно правду скажешь». Оный ответствовал: «Государь, изволь сесть, а я подумаю!» И как государь подле него сел, то недолго, по повадке великие свои усы разглаживая и думая, на что все смотрели и слышать желали, и так начал: 11 «Государь, сей вопрос нельзя кратко изъяснить для того, что дела разные. В ином отец твой, в ином ты больше хвалы и благодарения достоин. Главные дела государей три: первое — внутренняя расправа и главное дело ваше есть правосудие. В сем отец твой более времени свободного имел, а тебе еще и думать времени о том недостало, итако, отец твой более, нежели ты, сделал; но когда и ты о сем прилежати будешь, то можешь превзойдешь, и пора тебе о том думать. Другое — военные дела. Отец твой много чрез оные похвалы удостоился и пользу великую государству принес, тебе устроением регулярных войск путь показал, да по нем несмысленные все его учреждения разорили, что ты, почитай, все вновь делал и в лучшее состояние привел; однако ж я много думаю о том, еще не знаю, кого более похвалить, но конец войны твоей прямо нам покажет. Третье — в устроении флота, в союзах и поступках с иностранными ты далеко большую пользу государству и себе честь приобрел, нежели отец твой, и сие все сам, надеюсь, за право примешь». Его величество выслушал все терпеливо, целовал его, сказал: «Благий рабе, верны, вмале был еси верен, над многими тя поставлю». 12 Во время шведского мира в 1721 году на Петербургском острову против Сената сделан был Янусов дом великим фигурным театром и убран весь фонарями разноцветными; в воротах план фитильный: нарисован Янус древний мирорешительный. Против того дому поставлены две персоны: первая в знак императора Петра Великого, другая в знак короля шведского; и около дому по плану фитильному и возле их перемиды и колеса, и всякие огненные фигуры. Да от того ж дому протянута веревка к сенатской галдареи, и на ней укреплен орел; и у всего того приуготовления был сам царь, и при нем бомбардирские шкапы Скорнеков-Писарев и Корчмин {164} . И по собрании всего генералитета в Сенат, и от них его величеству принесено за его усердное и нестрашимое старание к Российскому отечеству титул императорский со изречением Отца Отечества, государя всемилостивейшего. И в ночи в 12 часу сам государь зажег орел, который полетел прямо в Янусов дом и зажег план с статуею, и как стал сгорать, то те персоны пошли с простертыми руками и затворили ворота Янусовы; из того храма вдруг вылетело больше тысячи ракет, и потом с города из поставленных по Неве-реке галер из пушек учинилася стрельба подобная грому и молнии и продолжалась с час. Потом зажгли два плана: на одном — корабль, идущий в гавань, надпись: «Конец дело венчало»; на другом — корона российская и шведская, соединенные на столе с надписью: «Соединение дружбы». И по сгорании планов началась огненная потеха удивительным порядком с перемидами в подобии бралиантов, а на верху перемиды корона российская, а на другой корона шведская, и продолжалась потеха часа четыре; и потом был ужин, и тем кончилась церемония. В 1722 году, по пришествии его величества в Москву, на Красном лугу против Суконного двора о том же мире была великая огненная потеха, только разности статей были не из фитилей, но бумажные, и в них вставленные фонари горели, был машкарад церемониальный: за Красными воротами сделан корабль, боты, шлюпки и верейки на зимнем ходу; и его величество был на корабле в матросском платье, а позади флота в санках впряжены олени, медведи, сидели зверовщики и рыболовы, а все из дворян; а продолжался шесть дней. 13 Того же 1722 году в мае месяце его императорское величество следовал Окою и Волгою реками на галере, сделанной с покоями, и прибыл в Астрахань июня 28 числа для шествия с воинством в Персию. И бывши в Астрахани, ходил, ездил, осматривая работ и оснастки судов для приуготовления в Персию Каспийским морем, и для летнего жару в матросском бостроке, бархатном черном, на голове платок бумажный красный, шляпа маленькая. И как все к походу было изготовлено, то его величество и с государынею императрицею пошел в поход на боту по Каспийскому морю к Четырем Буграм, где после и гавань была; за ним следовали галиоты рек, боты и тялки, и ластовые суда, и островские лодки, и вышед в море, стали на якорь, и в ночи было огненное видение от фонарей и стрельба из пушек. И потом его величество пошел на боту и при нем гвардия и пехота полевая на островских лодках на правую сторону к Трахании, а флот пошел на левую сторону морем к острову Чечню. И прибыл его величество в Аграхань, увидал, что деревня Андреева взбунтовалась, послал генерала Кропотова за драгунскими полками и казаками в один полк пехотный; и им, генералом, деревня вся разбита и разорена. И государь шествовал к городу Дербени; из оного города вышел Наин, в чину коменданта, и вынес ключи на серебряном блюде и поднес его величеству, и государь, приняв ключи, сквозь город прошел до реки Милюкенте, расстоянием в 20 верстах, и стал лагерем. На другой день от острова Чечня и флот прибыл ко оной же реке. Потом чрез два дня сделался ужасный шторм на море, и якори судов удержать не могли, многие на берег выкинуло с провиантом и с артиллериею. И после сего его величество следовал в Астрахань, и по прибытии в Астрахани малого время пробыл, шествовал в Москву. И по прибытии в Москве в 1724 году его величество супругу свою великую государыню Екатерину Алексеевну за многие военные в походе трудности короновал в Успенском соборе, и по церемонии шествовал в Петербург, в любезный свой город. 14 На Петербургском острову церковь деревянная во имя Пресвятой Богородицы Казанской и образ Богоматерин украшен. И весьма полюбился оклад бывшему тогда архимандриту Невского монастыря Феодосию, потом был архиепископ Новгородский; приехав в церковь Казанскую для осмотру порядка церковного, при том выговорил, что образ Богородицын низко в иконостасе стоит, всякие люди к нему прикасаются; велел ее взять и отвезти в Невский монастырь; не по многом времени ризу ободрав, велел поставить во святых воротах того ж монастыря: И уведомились о том прихожане той церкви, в великой печали и сетовании были. У той же церкви был прихожанин, типографии директор, и у его величества в знаемости и в милости, Михаила Петрович Аврамов {165} , весьма о том соболезновал и взял смелость просить его величество: и улуча время, по требованию от его величества с картами быть во дворец, и по объявлении карт стал на колени и просил его величество, что архимандрит Невского монастыря Феодосий из церкви их взял чудотворный образ Богородицы Казанской в свой монастырь и, ободрав оклад, поставил в том монастыре в воротах; и на то его величество ничего не сказал. И по времени был съезд в викториальный день на Почтовом дворе, в том присутствии были и священные персоны, в первых Стефан Рязанский, Феофан Псковский, Феофилакт Тверской, веселились; и его величество всех потчевал разными винами, и пришед к столу, где архиереи сидят, сел на стуле, а подле стула стоял денщик Василий Нелюбохотин, держа под пазухою шляпу государеву. И государь зачал речь с Рязанским: «Батюшка, скажи мне, что значит образ чудотворный и нечудотворный? Написание едино». На то преосвященный говорил: «Ваше величество, мы по милости нашей пожалованы и подвеселились, ответствовать от Святого Писания не можем», — и тем окончил речь. Взглянул сурово на денщика: «Какая у тебя шляпа и чья?» Денщик объявил, что государева. Потом с великим сердцем сказал денщику: «Как ты, детина негодный, неучтивей, великого государя шляпа, которую на голове государь носит, а ты под плечо мнешь. Да где ж та шляпа, которая на голове была и в баталии Полтавской прострелена пулею?» И на оное денщик сказал, что та шляпа в Казенной хранится. И по изречении того встав, зачал говорить: «Всемилостивейший государь, самая истина показала довод ясный: шляпа, которую денщик ваш под плечом держит, но и та шляпа, которая хранится в Казенной, одной шерсти и дела рук человеческих, но великую разнь имеет: что она на таком великом человеке была на голове и пулею пробита, за то она против прочих шляп и хранится в почтении; и непременно тому образ и написание на цке [64] , и вапы [65] те же, но в том Господь прославляет за усердную веру обещателя написать и писателя благочестивого, в том и прославляется чудо-творением от образа написанного». И государь, выслушав, встал и пошел в другие покои, и тем тот викториальный вечер кончился. 64 Цка — доска. 65 Вапы — краски. И назавтрие его величество послал денщика Семена Баклайовского {166} в Невский монастырь к архимандриту и велел ему сказать со гневом, чтоб он образ и с тем же окладом поставил в церкви Казанской Богородицы; и по тому именному приказанию и принесен и поставлен. А в 1736 году, в царствование государыни императрицы Анны Иоанновны, ее повелением сделана каменная церковь во именование Казанской Пресвятой Богородицы на Адмиралтейской стороне у Гостиного двора, и образ чудотворной Богородицы Казанской в новопостроенную церковь перенесен и доныне в той церкви. 15 За год до его кончины весьма ослабел в своем здоровье и частые имел припадки, а особливо от каменной болезни, токмо его усердие к России и болезнь не удерживала в его старании и смотрении; и по нестерпимой каменной болезни двенадцатидневном страдании и неумолчно кричал, и тот крик далеко слышан был, и потом скончался в 1725 году, января 28 числа, и поставлен был в медном гробе в Петропавловском соборе на анбоне, убранном визитами с подписями, и шесть недель стояли министры и генералы. И по смерти государя императора Петра Первого приняла царствование ее императорское величество Екатерина Алексеевна и не в долгом времени царствования 1727 года, мая 7 числа, в Петербурге скончалась и положена в медный гроб, и по отпетии поставлено тело ее во гробе на том же анбоне с сожителем ее великим императором Петром, и покрыты грызетовыми золотыми покровами, и шестинедельная церемония справлялась у гроба. И по кончине государыни императрицы принял самодержавствование император Петр Второй; и не въезжая в Москву для коронования, повелел указом сделанные два столба каменных за Спасскими воротами, где ныне стоят пушки большие под железною кровлею, и на тех столбах торчали головы: на первом Цыклера и Алексея Соковнина и прочих пять голов, на втором — Кикина {167} , архиерея Игнатия Ростовского {168} , духовника, и прочих же пять же голов; в средине столпов сделан столб деревянный, на нем сидел Степан Глебов {169} , — повелел сломать и место изровнять. И по малом царствовании в 1730 году от оспы скончался и погребен в Москве в Архангельском соборе у столпа против раки чудотворца Димитрия. И по призыву из Митавы государыню Анну Иоанновну на императорство и по коронации в Москве, по шествию ее в Петербург 1731 году, при ее присутствии, и по отпети панафиды с пушечною стрельбою гробы императорские Петра Великого и государыни императрицы, супруги его, опущены в землю в Петропавловском соборе у правого крылоса в вечную память. Печатается по: [Н. Кашин] Поступки и забавы императора Петра Великого (Запись современника). СПб., 1895. Михаил Семевский Сны Петра Великого В кабинетных делах Петра I, в Государственном архиве, находится несколько им собственноручно записанных сновидений; некоторые из этих записок тщательно перебелены его денщиками и секретарями. Видимо, что некоторые сны, как нечто курьезное, интересовали государя, рассказывались им своим приближенным, вызывали разные замечания и проч. Этого достаточно, чтобы остановиться и на таком странном, по-видимому, предмете, каковы сны Петра Великого. Преобразователь России, как известно, был враг суеверий и предрассудков; нет свидетельств и о том, чтобы он придавал какое-либо серьезное значение снам и находил бы в них какой-либо таинственный, знаменательный смысл; если же он их записывал иногда, то только ради курьеза, как любитель всего особенного… Известно, что по большей части и во сне мы видим то, чем особенно заняты, либо о чем думаем наяву; отсюда еще интереснее знать, каковы же должны были быть сны сурового монарха? 1714 года, ноября с 9-е на 10-е: «Сон видел: (корабль? — М. С. ) в зеленых флагах, в Петербурге». 1715 года, января с 23-го на 24-е: «Видел сон: зверей — льва да бобра». 1715 года, января с 28-го на 29-е: «Будучи на Москве, в ночи видел сон: господин полковник ходил на берегу, при реке Большой, и с ним три рыбака, и волновалася река, и большие прибивали волны. И идет волна, и назад отступала, и так били волны, что покрывало их (полковника с тремя рыбаками. — М. С. ). И назад отступила, а они не отступали. И так меньше, меньше и уступила вода в старое состояние свое». Без даты: «В Яворове: пришел к башне высокой, и с той башни спущена была веревка, по которой он туда влез. И взошед на башню, и хотел взойти на шпиц, но было мягко — и ноги вязли и взойтить нельзя, и он, сделав лыжи, и на тот шпиц на тех лыжах взошел, на котором шпице было яблоко поставлено; а на яблоке, в стороне, царской герб двоеглавной орел; а в средине яблока стержень; потом факсу (не флаг ли? — М. С.) с левой руки постановил на тот стержень». 1715 года, февраля с 19-го на 20-е число: «В ночи видел сон: в подобии и в лице Клакачова {170} , и казался [он] с большими морщинами и оного поколол шпагою». 1715 года, февраля на 25-е число: «Видел волы и солнце». 1715 года: «Апреля на 26-е число видел сон: яко бы орел сидел на дереве, а под него подлез или подполз какой зверь немалый, наподобие крокодила или дракона, на которого орел тотчас бросился, из затылка у оного голову отъел, а именно переел половину шеи и умертвил. И потом, как много сошлось людей смотреть, то подполз такой же другой зверь, у которого тот же орел отъел и совсем голову, что якобы было уже явно всем». 1715 года, октября с 20-го на 21-е число: «Сновидение. Море покрыто как лесом цветет, на котором буер ходил, в котором Вакарбарт [66] другова народа. Г. (государь? — М. С. ) в синем кафтане, потом другой буер пришел, в котором Левенер, оба хотели авантаж некоторой (чего не помнют) сделать, но не могли, к чему звали и нас, и как мы пришли, то учинилось, а именно зелень густую отъехали от правава берега и к земле пристали» [67] . 66 Возможно, государю приснился Август-Христофор Ваккербарт (Вакарбарт) — саксонский посол в Вене. 67 Писано рукой Петра. При тексте помета: «Отдано в 21 день октября 1721 г.», то есть отдано в кабинет для хранения. — Примечание М. Семевского. 1716 года, апреля на 24-й день, в Гданске: «Видел государь сон, что у турков на барабанах были жемчуги». 1716 года, октября на 9-е число, в Копенгагене: «Видел его царское величество сон: яко бы он послал фельдмаршала Шереметева и велел оному с войском пройти мимо каланчей тихо, не нарушая с турками мира. Но потом, когда сам его царское величество к каланчам приблизился, тогда увидел их, сделанных хорошею архитектурою и украшенных знаменами, и турки мечут с них знамена. И когда на одну из них вшел, то показалось в них також гораздо убрано картинами и прочим, и увидел турков в платье разных наций и говорят разными языки, между которыми и с его величеством говорил один по голландски; и убраны зело богато, в саблях и поясах с каменьями разными, и было из них несколько побитых. И начал [государь] говорить фельдмаршалу якобы с гневом: для чего те каланчи он взял и тем мир с турками разорвал? На что он сказал: для того, что турки добровольно их не пропустили. На что он сказал: что они его без бою не пустили, и для того он принужден с ними биться. Однако же хотя бой и был, но немногих побил». 1716 года, ноября на 9-е число, в Шверине: «Видел его царское величество сон о турках, якобы оных много видел в Петербурге на лугу в богатых одеждах, в том числе был и визирь, который, пришед к его величеству, нечто говорил и рукою тогда держал… [68] за крыж [69] ; также и прочие за визирем следовали в саблях же. И в поясы, на которых сабли, у многих богатыя каменьями вкладены, и после визирь, также и другие, сняв с себя сабли с теми богатыми поясами, отдали царскому величеству». 68 Не разобрано, кажется, «за саблю». — Примечание М. Семевского. 69 Латинский крест. — Примечание М. Семевского. Без даты: «Сон видел, тогда как в Померанию вошли: что был на галиоте, на котором мачты с парусы были не по препорции; на котором поехали и обрат (то есть бортом. — М. С .) его оборотило на бок и воды захлебнулось, с которого [галиота] попадали и поплыли к другому борту и обратно к дому и поле… (полегоньку? — М. С .) поехали и у себя приказал воду выливать». Попадись выписанные нами сны Петра I велеречивому Крёкшину {171} , трудолюбивому Голикову или красноглаголивому Н. А. Полевому {172} — и мы бы по поводу этих снов имели удовольствие прочитать не одну дюжину громких фраз с восклицательными знаками: «Воззрите, о благосклонный читатель, на ироя нашего! Великий дух отца отечества бодрствует и во сне!.. И во сне, в те немногие часы, когда преславный монарх предавался отдохновению от неизреченных, громадных трудов, гений его сражался с турками, брал крепости, витал над морями, казнил крамольников [70] . Великий преобразователь, но что я говорю — бессмертный возродитель, создатель ныне преславной монархии российской, о монарх приснопамятный — и со вне входит на недосягаемые вершины! Державный работник — он сам делает лыжи, наставляя и подвизая тем своих верноподданнах, боготворящих его россиян, на труд непрестанный!» И т. п. 70 На этот раз крамольники разумелись бы в Клокачове, дерзнувшем предстать с морщинами пред царские очи, за что и был пронзен шпагою. — Примечание М. Семевского. Но если в нынешнее время не совсем ловко разразиться столь велелепными речами, то что же вместо них можно сказать о снах Петра I? То, что и в сонных, бессвязных видениях — видениях, находивших, может быть, после хмельно законченного дня какой-нибудь попойкой-вечеринкой, — мы узнаем характер деятельности и постоянных дум Петра: катанья по воде… корабли… прилаживание на них парусов по пропорции… строгость наказания какого-то… война… осада крепости… (эти каланчи напоминают его Азовские походы)… пленение визиря, столь досадившего ему на берегах Прута, и проч. Все эти обстоятельства, помимо их фантастической обстановки, как бы выхвачены спящим Петром из дум и стремлений Петра бодрствующего… Совсем другие, но опять-таки небезынтересные видения являются во сне его супруге Екатерине Алексеевне. «1719 г. января с 13-го на 14-е число, — так писал комнатный секретарь Екатерины, — ее величество государыня царица, перед светом на 14-е число, изволила видеть сон, что яко бы в огороде-каком [71] у палат был прикован один зверь, бел шерстью, наподобие льва и зело сердит; на всех бросался и переел зубами у цуковой ея величества соловой лошади ногу. 71 Под словом огород разумелся сад для гуляний. — Примечание М. Семевского. Между тем же были в огороде министры и множество людей. И у женщин юбки или Самары ветром подымало на головы; и были белыя знамена, о которых говорили, что [то] мирные знаки. И кричал тот сердитый зверь часто: салдореф! салдореф! А другой такой же ходил на воле на каком[— то] будто дворе; только сей последний оной ходил за его величеством и ласков к нему был». «1719 же года, января с 14-го на 15-е число перед утром, — как значится в другой записи секретаря, — государыня царица во сне слышала, что кричали вышеописанное слово: салдореф!» Весьма вероятно, что странное видение зверей, «белых шерстью, бродящих в каком-то огороде», приснилось Екатерине при воспоминаниях о белых медведях, стражей московского двора князя-кесаря Ф. Ю. Ромодановского. Екатерине не раз случалось видеть, как медведи Ромодановского подносили гостям на золотом блюде большой кубок водки; если кто отказывался от нее, медведь вцеплялся в парик или в волосы гостя, раздирал платье и вообще трепал нещадно, «своим обычаем». Этих медведей после смерти Ф. Ю. Ромодановского их царские величества вытребовали к себе в Петербург. «Алексей Васильевич, государь… — писал по этому случаю к кабинет-секретарю Макарову обер-фискал Нестеров {173} , — по письму вашему к ближнему стольнику, князю И. Ф. Ромодановскому, о присыпке медведей с учительми их… два медведя со учительми их двумя человеками, которые обретались в Москве при дворе его сиятельства, отправлены с Мельгуновым 8-го февраля, и на их корм, и на подводы, прогоны даны из Преображенскаго приказу…» Говоря о снах их царских величеств, вообще любопытно бы было проследить, какие обстоятельства предшествовали им в ближайшие дни, так как зачастую содержание снов составляется под влиянием недавних происшествий, разговоров, понятий и размышлений; но мы оставляем другим толковать об этом интересном предмете. Печатается по: М. И. Семевский. Слово и дело. СПб., 1884. Исторические рассказы из жизни Петра По материалам русских исторических журналов 20 августа [1711 года] царь Петр I, будучи в Карлсбаде с лечебною целью, пожаловал для стрелкового праздника, который происходил на лугу за аллеей, бочку ренвейна в 12 ведер, присланную ему в подарок от императора Карла VI {174} (сам царь, по совету врачей, не мог в это время пить вина). Благодаря лучшему выстрелу царь самолично выиграл бочку и соизволил снова предназначить ее для той же цели, после чего она была выиграна Стрелковым обществом в лице карлсбадского горожанина Франца Врейтенфель-дера. Стрелковое общество продавало по высокой цене это вино под названием «Царского», а вырученные деньги клало на проценты в городскую сохранную кассу. Проценты (29 флоринов 10 крейцеров) поныне служат для Стрелкового общества воспоминанием о его величестве Петре I. Альманах привилегированного Стрелкового общества в Карлсбаде // Русский архив. 1894. Кн. 2. Вып. 6. * * * Когда Петр I был в Персии, князь Кантемир, служивший ему переводчиком и писавший для него бумаги на персидском языке, поздравляя царя с новыми победами, между прочим сказал, что он вскоре прибавит к своему и без того долгому титулу еще титул шаха Персидского. На это Петр отвечал, что Кантемир не проникает в его намерения и плохо уясняет себе его цели. «Я не ищу приобретения новых земель, — прибавил Петр, — их у меня и без того, может быть, слишком много; я ищу только воды». В начале Шведской войны один из капитанов, Синявин {175} , написал Петру I, что взял два шведских фрегата. Царь несколько раз восторженно поцеловал подпись Синявина на этом письме, потом отправился к жене его, стал перед нею на колени, поцеловал ее и сказал: «Я в восхищении от вашего мужа; он выдержал жестокую битву, в которой овладел двумя шведскими фрегатами». По возвращении Синявина с его призом Петр вышел к нему навстречу, тогда же произвел его в контр-адмиралы и подарил 10 тысяч рублей. Один иностранец, долго служивший в войсках Петра I в чине полковника, тщетно испытал всевозможные пути, чтобы добиться чина бригадира. Кто-то посоветовал ему принять православие и попросить в крестные отцы самого Петра. Он воспользовался этим советом. Петр охотно согласился. После церемонии отречения и крещения, полковник попросил милости у крестного отца. Вот ответ Петра: «Ты мне верно служил протестантом-полковником; боюсь, чтобы не стал служить иначе, сделавшись русским полковником, ибо совершил отступничество. Чтобы избавить себя от неприятности быть когда-нибудь в необходимости наказать за неверность русского полковника, я увольняю тебя в отставку». В своих путешествиях Петр I не пренебрегал ничем, чтобы составить себе коллекцию редкостей из всех царств природы. Посетив кабинет натуральной истории в Копенгагене, он заметил там между прочим мумию необыкновенной величины. Осмотрев ее, Петр стал просить ее себе. Хранитель кабинета отвечал, что он ничем не может располагать без дозволения своего государя, которому о выраженном желании будет доложено. Король, зная цену мумии и то, что подобной по величине не было во всей Германии, велел отказать Петру, но с подобающею вежливостью. Царь разгневался и решился отомстить. За несколько дней до своего отъезда из Копенгагена он ходил на башню вблизи упомянутого кабинета и послал сказать хранителю, что не осмотрел еще некоторых редкостей. Притворившись, что действительно занят осмотром разных вещей, Петр дошел до мумии и спросил: «Я все-таки не могу получить ее?» Хранитель рассыпался в извинениях и выразил сожаление о невозможности располагать мумией. Тогда взбешенный царь оторвал у мумии нос, уничтожил его и, уходя, сказал: «Храните ее теперь безносою; в моих глазах она уже не имеет прежней цены». Некто по фамилии Эдлак, бывший на службе Петра I, успел получить патент на генеральский чин, уверив царя, что обладает секретом добыть для него много денег. Царь приказал изложить это письменно. В проект обогащения входило переселение в Россию 1000 евреев. Из этого источника Эдлак обещал значительный доход, исчисляя его множеством цифр. Царь, прочтя проект, изорвал его, автора же уволил со следующими словами: «Народ мой и без того довольно плутоват, а дозволь я переселиться евреям, они окончательно его развратят». Эдлак немедленно покинул Петербург, но в Риге губернатор отобрал у него генеральский патент. Анекдоты прошлого столетия // Русский архив. 1877. Кн. 3. Вып. 9. * * * Однажды в большую стужу Петр ожидал в Сенате польского посланника, которому была назначена аудиенция. С прибытием его в двери пахнуло холодом. Почувствовав это, царь огляделся вокруг себя и, заметив на вице-канцлере Головкине громадный парик, стащил его и накрыл им себе голову. Петр выслушал посланника в этом странном уборе, которому, в течение всей аудиенции, служила забавным контрастом лысая голова вице-канцлера. Ревельское дворянство старалось выразить Петру свою признательность, давая в честь его разного рода празднества. Между прочими пожелала угостить царя и госпожа Бистром. Узнав, что любимым его кушаньем были раки, приготовленные особенным образом, она подала ему их. Петр принялся за это блюдо, когда Меншиков, бывший с ним в Ревеле в качестве денщика, подошел и сказал ему хотя на ухо, но так, что Бистром слышала: «Можно ли есть постольку в стране, только что завоеванной, и у таких людей, которым, может быть, и небезопасно доверяться вполне». Петр, не говоря ни слова, встал, схватил Меншикова за шиворот, вышвырнул из столовой и, усевшись, принялся опять есть раки. Присутствовавшие замерли от страха. Испуганная Бистром бросилась Петру в ноги: «Государь, — воскликнула она, — я не боюсь, конечно, что раки повредят вашему величеству; но то сильное волнение, в котором мы только что вас видели, может подействовать на вас. Умоляю, простите меня; но было бы жестокой несправедливостью меня подозревать…» — «Не бойся, — перебил царь, поднимая ее, — я так искренно убежден в расположении ко мне ревельцев, что останусь ночевать у любого из них. Этот, — прибавил он, указывая на Меншикова, — и другие мои придворные не внушают мне такого доверия. С любым из ваших сограждан я буду чувствовать себя безопаснее, нежели с ними. Успокойтесь: я знаю, с кем имею дело». Однажды Петр I отдал в поправку жившему в Петербурге ювелиру Рокентину императорскую корону и некоторые другие очень ценные вещи. Хотя Рокентин был иностранец, Петр поручал ему эту работу, потому что всем была известна чрезвычайная его набожность. Так как Рокентин жил на Васильевском острове, окруженном лесами, то Петр предложил ему стражу; но, поблагодарив царя, Рокентин пожелал удалиться без провожатых. Прежде нежели он возвратился к себе, у него уже созрел план, как завладеть полученными драгоценностями. Он зарыл их у себя под порогом, затем пошел в лес и привязал себя к дереву, предварительно наставив себе синяков. На другой день проходящие отвязали его. С ними вместе Рокентин отправился к царю и жаловался, что его ограбили. Петр, не будучи легковерен, предложил ему на выбор: или сознаться в краже, за что обещалось прощение, или подвергнуться допросу. Ювелир отдался пыткам и твердо их переносил. Тогда приказано было духовному лицу исповедью добиться его признания. Но и это не помогло. «Я вижу, — сказал Петр пастору, — что придется привезти из Риги моего Брюнинга, чтобы он поучил тебя, как обращаться с лицемерами». Брюнинг был суперинтендентом лютеранской церкви в Риге. Он соединял большие способности с красивой наружностью и умением прекрасно говорить. Петр, отличавший его между всеми ливонцами, рассказал ему, чего требуется от Рокентина, и велел посулить прощение, если он сознается. Брюнинг всячески расспрашивал ювелира и допытывался от него правды. Наконец, он вдруг сказал: «Ты спрятал украденное под порогом своего дома». — «Да, да! — воскликнул ювелир, считая себя уличенным. — Именно в том самом месте». Брюнинга отпустили, одарив и осыпав похвалами в присутствии собранного духовенства, которое царь укорял в невежестве, лени и неспособности. Рокентин же был сослан на всю жизнь в Сибирь [72] . 72 Указ Петра о ссылке ювелира Яна Рохконтина (Рокентина) в Сибирь датирован 24 февраля 1724 года. Петр I, отменивший устаревшие гражданские и церковные обычаи, сохранил этот, считая его полезным для государства и в особенности для себя. Духовным регламентом он предписал, чтобы священникам приносилась исповедь даже в помыслах совершить что-либо дурное. Если злоумышлялось против государя и его семейства, или же против выгод и славы государства и если священник имел основание предполагать, что, невзирая на покаяние, исповедник может впоследствии привести свой помысел в исполнение, то он обязан был немедленно его задержать и, явившись вместе с ним, обвинить перед судом. А коль скоро священник не донес и злодей, изобличенный в преступном замысле, заявлял, что исповедовался ему, то обоих их ожидала тяжкая кара. В 1720 году Петр приказал обезглавить священника, который, узнав на исповеди о намерении одного несчастного посягнуть на жизнь императора, донес об этом спустя год, и то по злобе на своего духовного сына, с которым рассорился. В 1722 году князь Меншиков послал одного петербургского священника с важным и тайным поручением в Москву. Этого погубил какой-то негодяй, признавшийся на допросе между другими преступлениями в давнишнем намерении умертвить императора, о чем сказал на исповеди этому самому священнику, а тот не донес. Хотя Петр и ценил способности этого священника, но приказал отрубить ему голову и выставить на столбе на главном московском рынке. Во время последней болезни Петра I, чтобы развеселить и рассеять его, придумывали разные забавы. Связывали, например, вместе до тридцати салазок на расстоянии сажени друг от друга. На них сажали простых людей, которым приходилось, держась за салазки обеими руками, скорчиваться до такой степени, что они упирались коленями себе в подбородок. В первые санки впрягали гуськом шесть лошадей и пускали вскачь. Пока неслись по прямой улице, зрелище было забавно; но если уклонялись от прямого направления или повертывали в другую улицу, то многие салазки, особенно последние, налетали на остальные или на угол и опрокидывались. Вывалившихся подвергали разного рода штрафам, невзирая на полученные ушибы и увечья. До Петра I вступающим в брак не дозволялось видеться раньше свадьбы. Петр издал указ, которым, к великой радости молодежи, повелевалось, чтобы венчание не совершалось ранее шести недель после первого свидания жениха с невестою и притом не иначе, как после гласно заявленного ими согласия на брак. Петр I собирался с Екатериною ехать морем из Петербурга в Ревель. Он брал с собою хирурга Лестока {176} (впоследствии графа и тайного советника) и камергера Жонсона. Накануне отплытия Лесток и Жонсон, заметив царского шута Тюри-нова, крепко спавшего на палубе, перемигнулись и сыграли с ним следующую штуку. Тюринов носил длинную бороду, которую они накрепко присмолили ему к груди. Проснувшись, шут завопил и разбудил царя. Петр вскочил взбешенный, схватил канат и бросился на крики. Шалуны, услыхав его шаги, попрятались. Первым попался царю на глаза арап Ганнибал и был отхлестан не на шутку. За обедом Лесток и Жонсон, глядя на несчастного Ганнибала, не могли удержаться от смеха. Петр узнал, чему они ухмыляются, сам расхохотался и сказал арапу: «Я поколотил тебя напрасно; за то, если в чем-нибудь провинишься, напомни мне, чтобы тебя простить». Таких случаев представлялось немало, и Ганнибал долго пользовался терпением государя. Петру донесли, что один офицер, по имени Матвей Олсуфьев, ослушался его приказаний. Позванный во дворец, Олсуфьев, действительно страдавший зубами, извинился, что явиться не может. Петр вторично велел его позвать, сказав, что вылечит его. Олсуфьев явился. Тогда, приказав ему сесть на пол и указать гнилой зуб, Петр, вместо больного, захватил здоровый и с такою силой, что трижды поднимал от пола бедного Олсуфьева. Наконец, сломав этот зуб, Петр отпустил его, как наказанного достаточно. Желая дать какой-нибудь знак отличия своим шутам, которых у него было свыше шестидесяти, Петр I учредил для них ленту «золотой шпоры», которую они носили на третьей пуговице. Каждая такая лента стоила им 60 рублей. Как-то прежде Петр приказал написать портреты со всех своих девяноста девяти шутов и повесил их в большой дворцовой зале, оставив место для сотого. Портреты были размещены сообразно прирожденным и приобретенным качествам своих оригиналов. Между ними был особый отдел и таких, которые принуждены были одеться шутами за провинности по службе. Царь любил забавляться с шутами; в веселые минуты он давал им разные титулы и звания. Так, в Москве один из них {177} был провозглашен царем самоедов. Церемонию коронования отпраздновали с большим великолепием. Двадцать четыре самоеда, с целым стадом оленей, явились на поклонение к своему новому царю. Другому шуту [73] Петр подарил остров Даго и велел изготовить грамоту на владение им. Когда, по смерти Петра, пожалованный стал требовать острова, то ему отказали, на том основании, что грамота была неудовлетворительная, так как Петр вместо государственной печати приложил к ней рубль. 73 Эту историю, как и предыдущую, рассказывают про Дакосту. Разные ее версии в качестве подарка называют острова Даго, Соммерс и Гогланд. Петр I с неудовольствием взирал на некоторых из приближенных своих, живших гораздо выше средств. Позвав одного такого к себе в кабинет, Петр дружески спросил его, сколько он ежегодно проживает. Князь, которому об этом пришлось подумать впервые, извинялся незнанием и просил позволения послать за своим управляющим, который один знал его дела. «Итак, ты не знаешь, — сказал царь, — сколько тебе требуется на прожиток. Посмотрим, однако, не сможем ли рассчитать сами; несколько сот рублей больше или меньше разницы не составят». Уселись считать. Петр начал подробно отмечать, что стоят князю лошади, люди, одежда и т. д. Сложив все это, князь испугался и не знал, что сказать, «Теперь, — продолжал царь, — посчитаем доходы». Сумма последних не достигала и половины суммы расходов. Тогда Петр, гневно взглянув на князя и не дав ему вымолвить слова, схватил его за волосы и, по обыкновению, так избил палкой, что несчастный потом несколько дней не мог пошевелиться ни одним членом. «Пошел теперь, — крикнул царь, — и считай таким же манером твоего управляющего. Этим уроком научитесь оба, что издержки никогда не должны превышать получения и что всякий живущий на чужой счет есть плут, одинаково подлежащий наказанию, как и вор, крадущий мои деньги, или как злостный банкрот, которого по нашим законам ссылают в каторгу». История гласит, что рассказанный случай произвел большой переполох в домах многих вельмож, которые побаивались царской арифметики. Деятельный гений Петра обнимал все, от высших политических соображений до простых мелочей. Если он видел что-нибудь в первый раз, то с чрезвычайным любопытством старался изучить виденное основательно, и если то было делом рук, то непременно хотел сделать то же сам. Во время своего путешествия, увидав в одном публичном месте фокусника, Петр долго смотрел на его штуки. Особенно поразила его ловкость, с которою фокусник вырывал зубы то ложкою, то при помощи шпаги. Удивление Петра перешло в страстное желание проделывать то же самому. Он стал учиться у шарлатана и спустя несколько минут был настолько же искусен, как его учитель. И горе было тем, которые потом жаловались на зубную боль! Узнав о дурном поступке одного дворянина, Петр очень разгневался и немедленно потребовал его к себе, вероятно, для обычной расправы. Один из друзей провинившегося поспешил предуведомить его о грозившей беде и советовал постараться как-нибудь избежать первого гневного порыва, который был особенно страшен. Виновный, зная, что Петр, при всей своей вспыльчивости, в душе добр и справедлив, счел за лучшее немедленно явиться к царю. Дорогою он придумал средство, как отвратить бурю. Он вошел к Петру без всякого смущения, приложив к щеке платок. Петр ринулся на него с поднятою палкой, но, заметив платок, спросил: «Что с тобой?» — «Государь, — отвечал дворянин, — со вчерашнего дня невыносимо мучаюсь зубами». При этом рука, вооруженная палкой, опустилась, и выражение гнева исчезло с лица государева. «Гнилой зуб у тебя?» — спросил царь. — «Не совсем гнилой, но очень испорченный; болит часто и мучительно». — «Принести мои инструменты, — приказал царь. — Садись. Я вырву у тебя боль вместе с зубом». Зуб был извлечен, правда, несколько грубо, но довольно благополучно. Выслушав затем покорную благодарность пациента за оказанную ему милость, Петр стал его бранить за вину. Тот счел лучшим не оправдываться, бросился царю в ноги и стал просить прощения. Петр пожурил его и с этим отпустил. Когда императрица, супруга Петра I, разрешилась от бремени Петром Петровичем {178} , царь побежал в Адмиралтейство, чтобы возвестить об этом городу колокольным звоном. Так как это случилось в полночь, то Петр нашел Адмиралтейство запертым, и часовой окликнул его: «Кто идет?» — «Государь». — «Нашел, что сказать! Разве его узнаешь теперь? Пошел прочь! Отдан строгий приказ не впускать никого». Петр забыл, что действительно отдал такой приказ. Слушая грубый ответ солдата, он внутренне радовался точному исполнению своих повелений. «Братец, — сказал он, — я действительно отдал такой приказ, но я же могу и отменить его; или как по-твоему?» — «Тебе, вижу я, хочется меня заговорить, да не удастся: проваливай-ка, не то я тебя спроважу по-своему». Царя это забавляло. — «А от кого ты слышал такое приказание?» — «От моего унтер-офицера». — «Позови!» Явился унтер-офицер. Петр требует, чтобы его впустили, объявляя, кто он. «Нельзя, — отвечает унтер-офицер, — пропустить никого не смею, и будь ты действительно государь, все равно не войдешь». — «Кто отдал тебе такой приказ?» — «Мой командир». — «Позови и скажи, что государь желает с ним говорить». Является офицер. Петр обращается к нему с тем же. Офицер приказал принести факел и, убедившись, что перед ним действительно был царь, отпер двери. Не входя в объяснение, Петр прежде всего стал молиться и потом звонил с четверть часа, собственноручно дергая веревку от колокола. После этого, войдя в казарму, он произвел унтер-офицер в офицеры, офицера в командиры, а последнего повысил чином. «Продолжайте, братцы, — сказал он, уходя, — так же строго исполнять мои приказания и знайте, что за это вас ожидает награда». Насколько Петр I ценил храбрость в бою, настолько же ненавидел поединки. Он не оправдывал их ничем, как бы тяжко ни было оскорбление. «Неужели ты настолько глуп, — сказал он одному из своих генералов, — что железный клинок может, по мнению твоему, восстановить твою оскорбленную честь?» Если кто-либо из офицеров являлся к Петру просить разрешения на поединок, то уходил жестоко побитый; не оставался безнаказанным и оскорбитель, которого, смотря по степени вины, иногда с позором выгоняли из службы. В Москве Петру донесли на полковника Бодона, прапорщика Крассау, капитана Сакса и слугу последнего, что они нескольких человек убили на дуэли. Расследовав дело в продолжение нескольких часов, Петр приказал отрубить голову полковнику и повесить прапорщика. Что касается Сакса, то благодаря покровительству Меншикова он избежал казни, но был осужден на пожизненное тюремное заключение. Слуга Сакса получил тридцать ударов кнутом, от которых вскоре и умер [74] . После такой суровой расправы поединки стали очень редки в России. 74 Нидерландский художник, путешественник и писатель Корнелис де Брюйн (Корнилий де Бруин; ок. 1652 — ок. 1727), бывший в 1703 году в Москве, пишет, что Петр «велел казнить, после полудня, в своем присутствии огрублением головы» полковника Бодона, совершившего убийство лекаря и тяжело ранившего другого человека. Еще один участник кровавой драки, февдрик Красо, был повешен. На следующий день, по сведениям де Брюйна, казнили также капитана Сакса и слугу полковника Бодона; так что заступничество Меншикова, если оно и имело место, возможно, не сыграло никакой роли. Петр I распределял свои занятия на все часы дня и строго следовал этому распределению. Вставал он очень рано, иногда в три часа, и в течение нескольких часов занимался чтением; потом час или два точил, затем одевался и занимался государственными делами, причем вносил в свою записную книжку разные заметки и записывал нужные распоряжения. За этой работой следовала прогулка, состоявшая в посещении флота, литейно-пушечного завода, фабрик или строящейся крепости, всегда с записной книжкой в руках. В 11 часов, или несколько раньше, Петр садился за стол, с некоторыми лицами из своей свиты или с кем-нибудь из придворных. Получаса было достаточно для обеда и такого же времени для послеобеденного отдыха. Затем следовало посещение всех тех, которые утром были намечены в записной книжке. Петра видели по нескольку минут то у генерала, то у плотника, у чиновника или каменщика. Петр посещал школы, особенно же любил морское училище, где иногда присутствовал на уроках. Вечером Петр развлекался дружеской беседой или посещал ассамблеи, где много пил вина, играл в шахматы или затевал другие любимые игры, преимущественно детские, как, например, жмурки. Охота, музыка и тому подобные развлечения не имели для него никакой прелести. Шахматы он любил как потому, что игра вошла при нем в обыкновение, так и потому, что он был очень искусен в ней. Если в обществе, где он находился в чрезмерно веселом настроении от выпитого вина, кто-нибудь провинялся или раздражал его даже пустяками, то бывал бит жестоко. Меншиков и другие фавориты часто испытывали на себе тяжесть его руки. Спать ложился Петр в 9 часов, и с тех пор прекращалось всякое движение по улице, на которую выходила его спальня. Малейший шум пробуждал его, и этого особенно боялись. Семейство Волковых получило известность в России. При Петре I один Волков был посланником в Константинополе, Париже и Венеции. Когда он возвратился в Петербург, Петр поручил ему перевести на русский язык книгу о садоводстве. Волков был человек способный; потому-то, может быть, эта работа так и надоела ему. Часто он затруднялся переводом технических мест, для которых в русском языке не находилось соответствующих слов. Утомленный таким неблагодарным трудом, он впал в меланхолию и зарезался. Один капитан, по имени Ушаков, был однажды послан из Смоленска с чрезвычайно важными бумагами к киевскому коменданту. Пославший его генерал приказал доставить бумаги как можно скорее. В точности исполнив это, Ушаков подъехал к Киеву, когда городские ворота были заперты. Часовой просил подождать, пока губернатор пришлет ключи. Ушаков начал рвать и метать, разразился ругательствами на коменданта и часового, грозя гневом своего генерала, и полетел с бумагами обратно в Смоленск жаловаться на то, что ему не отперли ворот. Генерал арестовал Ушакова и предал военному суду, а сей последний изрек ему смертный приговор. Петр, по представлении приговора на его усмотрение, нашел поведение капитана слишком забавным, чтобы наказывать его. Он помиловал осужденного, послал ему дурацкий колпак с шутовскою одеждою и зачислил его в штат своих шутов, в числе которых Ушаков и состоял до смерти своего покровителя. Этот же Ушаков должен был сопровождать Петра в его поездку по Саксонии. Петр приказал ему приготовиться в путь. Ушаков упросил состоявшего в свите аудитора написать для него следующее письмо к царю: «Благодарю ваше величество за все оказанные мне милости, но боюсь, что моим рассказам о них не поверят без какого-либо доказательства. Полагаю, что наглядным подтверждением для сомневающихся была бы лучшая лошадь из вашей конюшни» и пр. Петр улыбнулся, прочитав это шутовское послание, и подарил Ушакову лучшую лошадь. Такими путями Ушаков мало-помалу скопил себе капитал более нежели в 20 тысяч рублей. Петр был чрезвычайно вспыльчив и в первую минуту гнева наказывал жестоко. Если в минуту раздражения ему не удавалось излить свой гнев, то, успокоившись и придя в себя, он подчинялся голосу справедливости. Известно, что он был искусен в токарном мастерстве. Станок его помещался в особой мастерской, при которой состоял Андрей Нартов {179} , токарный мастер и хороший механик, и один ученик, которого Петр любил за веселый нрав и прилежание. На обязанности последнего лежало снимать с Петра колпак при входе его в мастерскую. Как-то раз этот ученик вырвал нечаянно у Петра несколько волосков. Почувствовав боль, царь выхватил свой охотничий нож [75] , бросился за учеником и, вероятно, убил бы его, если б последний, зная вспыльчивость Петра, не успел вовремя убежать. На другой день, входя в мастерскую, Петр весело сказал Нартову: «Этот плутишка причинил мне таки порядочную боль, но, конечно, невзначай. Я рад, что он оказался осторожнее меня». Узнав от Нартова, что ученик не являлся, Петр послал за ним к его родным, велев передать, что простил его; но и там его не видали. Тогда Петр приказал оповестить свое прощение по всем частям города. Беглец пропал, и с тех пор Петр не видал его никогда. Он убежал в одну деревушку близ Ладожского озера, откуда пробрался в Вологду, где под чужим именем выдавал себя за сироту, потерявшего отца и мать и пришедшего из Сибири. Там один стекольщик приютил его из сострадания и обучил своему мастерству. У него беглец прожил десять лет. Уже долго спустя по смерти Петра он возвратился в Петербург и явился к прежнему хозяину, который представил его в Дворцовую контору. Его приняли как стекольщика. Этим мастерством он занимался при Анне и Елизавете. 75 Петр всегда имел при себе охотничий нож, когда не бывал в походе или при исполнении своих воинских обязанностей. — Примечание редакции «Русского архива». Петр I, находясь в Кронштадте и утомившись дневными занятиями, лег отдохнуть и приказал часовому не впускать к себе никого. Пришел князь Меншиков. Имея свободный доступ к царю во всякое время и рассерженный задержкою часового, Меншиков хотел войти силою. Часовой его оттолкнул и пригрозил, что пустит в него заряд. Раздраженный Меншиков поставил возле пажа и приказал доложить себе, когда царь выйдет. Петр встал, и Меншиков принес ему жалобу на часового. Петр приказал его позвать. «Знаешь ты, кто это такой?» — спросил царь. «Да, государь, это князь Меншиков». — «Правда ли, что ты хотел ударить его прикладом?» — «И ударил бы, как всякого другого». — «За что?» — «За то, что он хотел войти вопреки приказанию вашего величества». — «Хорошо». Петр приказал принести три стакана водки. «Ну, Меншиков, пей за здоровье этого молодца, который производится в унтер-офицеры». Меншиков выпил и думал, что этим отделался. «Еще стакан, — сказал царь. — Пей, Меншиков, за здоровье этого унтер-офицера как за поручика». Меншиков повиновался с печальным лицом. «Третий стакан, Меншиков, за здоровье этого капитана». Как ни горько показалось вино фавориту, он выпил и третий стакан, но этим дело не кончилось. «Теперь, Меншиков, ступай и снабди нового офицера всем нужным прилично его чину, чтобы через три дня он мог явиться ко мне в надлежащем виде; а впредь не смей обижать тех, кто исполняет свой долг, или это, — Петр поднял трость, — научит тебя твоему долгу». Обратившись к солдату, Петр прибавил: «А ты молодец; исполняй всегда так же строго мои приказания, и я этого не забуду». Анекдоты прошлого столетия // Русский архив. 1877. Кн. 3. Вып. 10. * * * Один крестьянин в Петербурге предсказал как-то весною, что в следующем сентябре будет страшное наводнение, так что вода хлынет выше старого дуба, росшего между Невой и кафедральным собором в крепости. Предсказание это всех напугало и озаботило приисканием убежища от потопа. Петр I видел с горем, что большинство жителей его новой столицы готово покинуть ее при первом удобном случае. Объясняя это или интригою в среде своих приближенных, или тем, что в народе нашлись такие, которым надоело жить в отдалении от родины, Петр решился пресечь зло в начале. Первым делом он приказал срубить дерево, вызывавшее мысли о наводнении. Допросы, которым были подвергнуты многие лица, привели к открытию предсказателя. Это был один из крестьян, расселенных по финским деревням. Его посадили в крепость. В конце сентября его привезли на то место, где лежал еще срубленный дуб, взвели на устроенные для того подмостки и в присутствии народа, собранного по приказанию царя, дали ему пятьдесят ударов кнутом. После наказания народу было прочтено вразумление и предостережение против пагубного суеверия и всякого рода пройдошеств. По прежним примерам Петр знал, что предсказанное событие было возможно, но не допускал, чтобы кто бы то ни было мог его предвидеть. По дороге из Нарвы в Ревель, почти верст за 100 от сего последнего, находится прекрасная Гальяльская церковь, названная так по месту своей постройки. Между многими находящимися там шведскими гробницами обращает на себя внимание одна, в которую в 1652 году положены были тела двух девиц. Высохшие, желтые, без запаха, тела эти вполне сохранились. Кожа их на первый взгляд походит на пергамент; растянутая пальцами, она чрезвычайно эластично сжимается опять. Внутренности трупов, должно быть, совершенно высохли, если не уничтожены вовсе. Петр I, остановившись в тех местах со своими войсками, не хотел этому верить, но, удостоверившись и боясь, чтобы толки о чуде в среде суеверных солдат не наделали переполоха, нашел нужным пояснить своим генералам и офицерам естественные причины этого явления. Кроме органических свойств тел, Петр объяснил их нетленность влиянием воздуха и песчаного грунта. По заключении мира в 1721 году Петр I назначил посланником в Швеции Михаила Петровича Бестужева, впоследствии графа и гофмаршала при дворе императрицы Елизаветы. Петр приказал ему явиться за последними приказаниями на другой день в четыре часа утра, предварительно же побывать у Андрея Ивановича Остермана, от которого получит инструкции, и в назначенный час привести Остермана с собою. Чтение инструкций заняло часть ночи, и Остерман сказал Бестужеву: «Спать уже поздно, пойдем поужинаем и рассеемся пока». В три с половиною часа они были в передней царя и нашли там только одного денщика, которого и просили доложить о себе. Денщик отвечал, что царь уже с полчаса как прохаживается по комнате, но что раньше назначенного времени доложить он не смеет. Пробило четыре часа. Бестужев и Остерман вошли. Царь был в коротком халате, толстом ночном колпаке [76] и чулках, спустившихся до туфель. «Здравствуйте, — сказал он вошедшим. — Который час?» — «Четыре часа». — «Просмотрел ли ты с Бестужевым, — обратился Петр к Остерману, — те инструкции, которые ему следует дать?» — «Да, государь». — «А ты, — спросил он Бестужева, — также прочитал и понял их?» — «Да, государь». — «Не нашел ли в них чего-нибудь неясного, не имеешь ли что спросить у меня?» — «Нет, государь». Не доверяя этим ответам, Петр задал Бестужеву несколько вопросов, на которые тот отвечал вполне удовлетворительно. «Действительно, ты понял, что должен сделать для пользы моего государства. Возьми записную книжку; я продиктую тебе, что ты сделаешь лично для меня; будь внимателен. Так как климат в Стокгольме почти такой же, как в Петербурге, то я бы желал, чтобы ты прислал мне оттуда людей, сведущих в земледелии, хозяйстве и лесоводстве, а также плотников, каменщиков, искусных слесарей, оружейников, главным же образом умеющих хорошо делать ружейные замки, медников, стальных дел, мастеров и т. п.». Продиктовав все, Петр приказал Бестужеву перечитать записанное, чтобы проверить, не пропустил ли он чего-нибудь. «Обо всем касающемся Иностранной коллегии, — сказал Петр, — ты можешь сноситься с нею; что же до моих поручений, то будешь писать прямо ко мне. Пиши просто, без глупых формальностей, но пиши только дело, адресуя Петру Алексеевичу». Бестужев потом всю жизнь как драгоценность хранил связку писем, полученных от Петра за время своего посланничества в Швеции. 76 Внутри этот колпак был выложен полотном, потому что Петр много потел. — Примечание редакции «Русского архива». Отпуская его и пожелав счастливого пути, Петр на прощанье прибавил: «Будь исправен и верен на трудном месте, которое тебе доверяется; не сомневаюсь, что ты оправдаешь мои ожидания, и тогда я позабочусь о твоем будущем; но если ты обманешь мои надежды, то будешь иметь во мне такого же неумолимого врага, как теперь имеешь благожелателя и друга. Ступай с Богом!» При этом Петр, по обыкновению, поцеловал его в голову. Одного русского царедворца за какую-то вину посадили в крепость. Петр I положил себе, что заключенный выйдет из нее не иначе, как под кнут на публичном месте. Императрица и знатные особы, принимавшие участие в его судьбе, стали за него просить. Царь, разгневанный этим, запретил под страхом немилости обращаться с просьбами о прощении. Тогда ходатаи, не унывая, прибегли к следующей хитрости. У царя была левретка, которую он очень любил и которая была к нему чрезвычайно привязана. В его отсутствие, в ошейник собачки вложили прошение, дельно написанное. Когда Петр возвратился к себе, собачка, по обыкновению, бросилась ласкаться и прыгнула к нему на шею. Заметив бумагу, Петр выдернул ее, развернул, прочел и расхохотался. «И ты, Лизка, стала подавать челобитные? Так как это первый раз, то быть по-твоему!» Тотчас же послан в крепость нарочный объявить заключенному прощение. Когда Лизка околела, из нее сделали чучело и поставили в кабинете натуральной истории при Академии наук. В начале 1723 года Петр I почувствовал сильную боль в пузыре, имевшую последствием задержание мочи. Об этом Петр сказал только одному из своих слуг, который обратился к знакомому шарлатану, Брабансону, бывшему тогда в Петербурге. Последний дал некоторые паллиативные средства, которыми Петр и удовольствовался. В начале лета 1724 года болезнь Петра усилилась. Тогда позвали доктора Блюментроста, который, видя, что положение больного серьезно, просил пригласить себе в помощь доктора Бидло {180} из Москвы. Блюментрост не покидал комнаты больного в течение нескольких недель. Аптекарь Липгольд {181} с хирургом Паульсоном {182} беспрестанно приготовляли промывательные и мягчительные припарки. Искусный оператор, англичанин Горн {183} , дважды вводил больному катетер, но мог извлечь влаги не более стакана. Петр не вставал с постели сряду четыре месяца. В сентябре явилась некоторая надежда на выздоровление. Доктора успокоились; излияние у больного стало совершаться естественно. Тогда Петр, вообразив себя вне опасности и в состоянии посещать разные начатые работы, приказал снарядить яхту и подвести ее по Неве к дворцу. Блюментросту послали сказать, чтобы он явился на берег с лекарствами и людьми, в которых может встретиться надобность, для сопровождения Петра в Шлиссельбург, где царь хотел осмотреть работы по Ладожскому каналу, начатые генералом Минихом {184} . Блюментрост стал убедительно упрашивать Петра обождать еще некоторое время, но безуспешно. Тогда он запасся лекарствами и на всякий случай взял с собою Паульсона. Осмотрев Ладожский канал и сделав нужные распоряжения, Петр проехал в древний город Ладогу, оттуда в Новгород, затем в Старую Руссу (на озере Ильмене) посмотреть, как исполняются последние его распоряжения относительно солеварен, и освидетельствовать канал, который приказал прорыть для удешевления доставки необходимого солеварням леса. В этих разъездах Петр провел большую половину октября. Тут погода изменилась к худшему, а с этим возобновились и его страдания. 5 ноября Петр возвратился в Петербург, но вместо того, чтобы засесть во дворце, отправился на Лахту. Там, увидав ставшее на мель гребное судно с матросами и солдатами, плывшими из Кронштадта, он послал к ним шлюпку; но, находя, что приказание его исполняется медленно, поехал на помощь в другой шлюпке сам, сошел по пояс в воду и возвратился очень довольный, что спас жизнь десяткам двум людей. Петр остался ночевать на Лахте, намереваясь отправиться на другой день в Систербек [77] ; но, проведя ночь в страданиях от жгучей боли внизу живота, он вынужден был возвратиться в Петербург. 77 Сестрорецк. В декабре болезнь приняла опасный вид и грозила воспалением. Блюментрост просил императрицу созвать консилиум из всех петербургских докторов. О состоянии больного сообщили русским посланникам в Берлин и Гаагу, чтобы узнать мнения прусского доктора Штиля и знаменитого Германа Боергавена {185} , жившего в Лейдене. На Крещенье Петр, не чувствуя себя лучше, сделал на Неве смотр гвардии. Была оттепель, и Петр более получаса простоял на льду, поверх которого бежала вода. После этого ему стало хуже, и 28 января 1725 года он скончался в невыразимых мучениях. Из Лейдена и Берлина мнения консультантов не были еще получены. По вскрытии трупа, все части, прилегающие к мочевому пузырю, нашли пораженными гангреной, а сжимательную мышцу затверделою до такой степени, что ее нельзя было перерезать никакими хирургическими инструментами. Боергавен смеялся над петербургскими докторами, говоря, что царя можно было спасти лекарством на пять копеек, и находил особенно странным, что за советом к нему обратились уже тогда, когда никакая помощь была невозможна. Русские медики, понимая всю справедливость мнения Боергавена, свалили причину смерти царя на шарлатана Брабансона, к которому якобы Петр имел слепое доверие, и на собственную неосторожность больного. Брабансон, напуганный этим, исчез, и неизвестно, что с ним сталось. Анекдоты прошлого столетия// Русский архив. 1877. Кн. 3. Вып. 12. * * * …В 1719 году в Берлин приехал царь Петр. Его пребывание у нас так сильно смахивает на анекдот, что заслуживает, чтобы я его описала в моих мемуарах. Петр очень любил путешествовать и направлялся к нам из Голландии. Но по дороге ему пришлось остаться на некоторое время в Клеве, потому что царица заболела (у нее был выкидыш). Так как он не любил большого общества и не терпел торжественных приемов, он попросил, чтобы король распорядился отвести для него помещение в увеселительном замке королевы, расположенном в предместье Берлина. Королеву это очень мало обрадовало, так как замок был лишь недавно выстроен, а кроме того, она положила много забот и затрат, чтобы побогаче и покрасивее убрать его. Там была великолепная коллекция фарфора, на стенах повсюду висели дорогие зеркала… Дом был окружен садом, неподалеку от него протекала река, а это еще более увеличивало красоту его местоположения. Чтобы уберечь вещи от порчи, которую русские гости производили повсюду, куда бы они ни приехали, королева приказала вывезти из дома всю дорогую мебель и те из украшений, которые легко могли разбиться. Царь, его жена и весь их двор приехали в Берлин по реке и были встречены королем и королевой на берегу. Король помог царице сойти; как только царь ступил на землю, он крепко пожал королю руку и сказал: «Я рад видеть вас, брат Фридрих!» Потом он подошел к королеве и хотел было обнять ее, но она оттолкнула его. Царица начала с того, что принялась целовать у королевы руки, причем она проделала это много раз. Затем она представила ей герцога и герцогиню Мекленбургских {186} , приехавших вместе с ними, а также и сопровождавших их 400 дам, из которых состояла ее свита; собственно говоря, все они были горничными, кухарками и прачками, каждая из них имела на руках богато одетого младенца и на вопрос, чей это ребенок, отвечала, отвешивая низкий поклон, как это принято в России, что это дитя у нее от царя. Королева не удостоила этих женщин и взгляда. Тогда царица, как бы отплачивая ей за это, обошлась весьма высокомерно с немецкими принцессами, но король после некоторых переговоров заставил ее все-таки поклониться им. Я увидела этих гостей лишь на следующий день, когда они пришли к королеве; королева решила принять их в зале, где обыкновенно бывали большие приемы; она встретила их чуть ли не у входа во дворец, где расположена стража, и, взяв царицу за левую руку, повела ее в этот аудиенц-зал. За ними следовали король вместе с царем. Как только царь меня увидел, он тотчас же узнал меня, так как мы виделись уже пять лет тому назад. Он взял меня на руки и исцарапал поцелуями все мое лицо. Я била его по щекам и старалась изо всех сил вырваться из его рук, говоря, что терпеть не могу нежностей и что его поцелуи меня оскорбляют. При этих словах он громко расхохотался. Потом он стал беседовать со мной; меня еще накануне заставили выучить все, что я должна была сказать ему. Я говорила о его флоте, о его победах, и это привело его в восторг; он несколько раз повторил, что охотно отдал бы одну из своих провинций в обмен на такого ребенка, как я. Царица тоже приласкала меня. Она была мала ростом, толста и черна; вся ее внешность не производила выгодного впечатления. Стоило на нее взглянуть, чтобы тотчас заметить, что она была низкого происхождения. Платье, которое было на ней, по всей вероятности, было куплено в лавке на рынке; оно было старомодного фасона и все обшито серебром и блестками. По ее наряду можно было принять ее за немецкую странствующую артистку. На ней был пояс, украшенный спереди вышивкой из драгоценных камней, очень оригинального рисунка в виде двуглавого орла, крылья которого были усеяны маленькими драгоценными камнями в скверной оправе. На царице было навешано около дюжины орденов и столько же образков и амулетов, и, когда она шла, все звенело, словно прошел наряженный мул. Напротив, царь был человек высокого роста и красивой наружности, черты его лица носили печать суровости и внушали страх. На нем было простое матросское платье. Его супруга плохо говорила по-немецки и едва-едва понимала, что королева говорила ей; она подозвала к себе свою шутиху, княгиню Голицыну [78] , чтобы поболтать с нею по-русски. Эта несчастная женщина согласилась исполнять шутовские обязанности ради спасения своей жизни; она участвовала когда-то в заговоре против царя и дважды подвергалась за это битью кнутом. Неизвестно, что она говорила царице, но та каждый раз разражалась громким хохотом. 78 Имеется в виду Анастасия Петровна Голицына, обвиненная по делу царевича Алексея в «недонесении слов, сказанных расстригою Демидом, и в перенесении слов из дома царского к царевне Марии Алексеевне». Суд приговорил ее к ссылке на прядильный двор, но Петр заменил это наказание поркой. Пребывание А. П. Голицыной при императрице в 1719 году сомнительно, так как официально ей было позволено возвратиться ко двору только в 1722 году. Наконец все уселись за стол; царь занял место возле королевы. Как известно, в детстве его пытались отравить, отчего вся его нервная система отличалась крайней раздражительностью и легкой возбудимостью; он был к тому же подвержен частым припадкам конвульсий, которые не мог преодолеть. За столом с ним приключился один из таких припадков, а так как именно в тот момент он держал в руках нож, то так усиленно начал размахивать им перед королевой, что последняя перепугалась и хотела вскочить с места. Царь начал ее успокаивать, уверяя, что не причинит ей вреда; при этом он взял ее за руку и так крепко пожал, что королева взмолилась о пощаде. На это Петр, громко смеясь, заметил, что ее кости нежнее, чем у его Катерины. После ужина должен был состояться бал, но царь, как только встали из-за стола, тайком улизнул и прошел пешком до самого Monbijou [79] . На следующий день ему показали все достопримечательности Берлина и, между прочим, собрание медалей и античных статуэток. Среди них была одна самая ценная в очень непристойной позе. Как мне потом стало известно, такими статуэтками в Древнем Риме украшали комнаты новобрачных. Царь очень любовался ею и вдруг приказал царице поцеловать ее. Она не захотела; тогда он рассвирепел и крикнул ей на ломаном немецком языке: «Ты головой заплатишь за свой отказ!» Как видно, он собирался казнить ее, если она ослушается его. Царица в испуге поцеловала статуэтку. Царь, нисколько не церемонясь, выпросил у короля как эту статуэтку, так и несколько других. Ему также понравился дорогой шкаф из черного дерева, за который король Фридрих I заплатил огромные деньги, и он увез его с собой в Петербург к всеобщему отчаянию. 79 Монбижу — дворец в Берлине, ныне не существующий. Наконец, через два дня, весь этот варварский двор покинул Берлин. Королева поспешила в Monbijou, где все выглядело словно после разрушения Иерусалима. Никогда ничего подобного не было видано! Все до того было испорчено, что королеве пришлось заново перестроить весь дворец. Эпизод из посещения Берлина Петром Великим, рассказанный маркграфиней Вильгельминой Байрейтской {187} в ее мемуарах // Голос минувшего. 1913. № 9. * * * В Кракове я находил себе единственную отраду в том, что бывал у епископа Залусского, ученого прелата, имевшего всесторонние познания и всевозможными способами старавшегося приносить пользу своему народу. Я часто обедывал с ним вместе, и всякий раз он обогащал ум мой замечательными и любопытными рассказами. Помню, он часто говорил мне о Петре Великом, которого он лично знал. Вот один из его рассказов. Император был проездом в Кракове и навестил одного священника, которого он удостаивал своей дружбы. Он очень огорчился, увидав священника больного в постели. У священника была рана на ноге. Осмотрев ногу, Петр в одну минуту бросился на колени и начал высасывать рану, говоря больному: «Ты не выздоровеешь, если не прикажешь кому-нибудь из слуг твоих, чтобы он тебе это делал». Можно судить, как удивлен и смущен был священник подобным человеколюбивым поступком. Впоследствии он сам рассказывал о том епископу Залусскому, в то время еще очень молодому человеку. Караччиоли Л.-А. {188} . Анекдот о Петре Великом // Русский архив. 1867. * * * Царица Наталия Кирилловна, мать героя нашего, в вешнее время посещала монастыри, и при переезде чрез один ручеек, от наводнения сделавшийся нарочитою рекою, имея пятилетнего своего сына на руках спящего, и сама несколько воздремавшая, шумом сильно стремившегося ручья и криком людей пробудившись и увидя воду в карете, и оную несколько наклонившуюся и опрокинуться готовою (по крайней мере страх представил ей сие), сильно закричала. Царевич, от сего крика пробудившийся, увидя бледность испуганной матери, воду в карете и шумное стремление воды, столько поражен был страхом, что тогда же получил лихорадку. Столь сильное впечатление в сердце младого государя произвело такое отвращение от воды, что он не мог взирать на реку, на озеро и даже на пруд равнодушно; и хотя он всячески старался скрывать сей страх свой, однако ж приметен оной был потому, что никогда не видали его ни плавающего по водам, ни переезжающего вброд чрез реку, как бы она ни мала была, и ни же чтоб когда-либо искупался он в реке или в пруду, что продолжалось до четырнадцатилетнего его возраста. В это время освободился он от страха сего следующим образом: Князь Борис Алексеевич Голицын {189} , занимавший при нем место дядьки, предложил его величеству позабавиться псовой охотой; и хотя младой государь не любил сей охоты, он из уважения к просьбе князя согласился. Во время сей забавы князь, желая истребить в государе страх от воды, с намерением завел его к берегам реки Истры. Монарх, увидя реку, остановил коня своего. Князь спросил тому причины, и государь с видом огорченным сказал: «Куда ты завел меня?» — «Креке, — ответствовал князь. — Ваше величество видите, сколь утомились лошади и запылились охотники: так нужно лошадям дать отдохнуть и прохладиться, а людям вымыться. Родитель твой, — заключил князь, — часто сие делывал, и в сей речке сам купывался». И не дожидаясь ответа, поехал чрез нее, а между тем все охотники, по предварительно данному приказу, раздевшись, вмиг очутились в реке. Сначала на сие досадовал монарх, но увидя князя переехавшего и с другого берега приглашающего его к себе, постыдился показать себя страшащимся воды, и сделав, так сказать, некоторое насилие себе, осмелился въехать в реку и переехать оную. Все бывшие при его величестве и за ним следовавшие, ведая страх его, обрадовались сему да и сам монарх ощутил уже в себе от сего переезда некое удовольствие. Царь, брат его, узнавши о сем, чрез несколько времени пригласил его с собою в село Измайлово, в котором было несколько прудов. Он дал тайно приказ молодым своим царедворцам, что когда будет он с царем, братом своим прогуливаться у прудов, чтоб они, разрезвяся, толкали друг друга в воду. Все сие было исполнено; и хотя младой государь крайнее на сие оказал негодование, но сии однако же молодые люди, по данному же приказу раздевшись, начали в воде купаться и резвиться. Резвость сия мало-помалу рассмешивала младого государя, и он наконец согласился на предложение брата своего и сам с ним последовать их примеру; и с того времени совершенно миновалось отвращение его от воды [80] . 80 Из рукописи Крёкшина. Он неоднократно уверял автора в справедливости рассказа. — Примечание Я. Штелина. Петр I на двадцать пятом году от рождения весьма опасно болен был горячкою. Когда уже не было ни малой надежды, чтоб он выздоровел, и при дворе владычествовала всеобщая печаль, а в церквах день и ночь отправляемо было молебствие, доложили ему, что судья уголовных дел, по древнему обычаю, пришел спросить, не прикажет ли он освободить девятерых приговоренных к смерти разбойников и смертоубийц, дабы они молили Бога о царском выздоровлении. Государь, услышавши о том, тотчас приказал послать к себе судью и повелел ему прочитать имена осужденных на смерть и в чем состояли их преступления. Потом его величество сказал судье прерывающимся голосом: «Неужели ты думаешь, что я прощением таких злодеев и несоблюдением правосудия сделаю доброе дело и преклоню Небо продлить жизнь мою? Или что Бог услышит молитву таких нечестивых воров и убийц? Поди и тотчас прикажи, чтобы приговор над всеми девятью злодеями был исполнен. Я еще надеюсь, что Бог за этот правосудный поступок умилосердится надо мною, продлит мою жизнь и дарует мне здоровье». На другой день приговор был исполнен. Царю после того день ото дня становилось лучше, и в короткое время он совсем поправился [81] . Во время возмущения стрельцов одна рота сих злобных тварей и с ними два офицера Сикель [82] и Соковнин вознамерились умертвить Петра Великого. А чтоб удобнее государя в свои сети уловить, положили они зажечь посреди Москвы два соседственные дома. Поскольку царь при всяком пожаре всегда являлся прежде тех, которые его тушить долженствовали, то сговорившиеся хотели тотчас явиться на пожар, притвориться старающимися тушить, понемногу в сей тесноте окружить царя и неприметно его заколоть. 81 Известно сие от Петра Миллера, московского заводчика, которой в тот самый день был при царском дворе. — Примечание Я. Штелина. 82 Цыклер. Наступил день к исполнению сего неистового намерения: заклявшиеся, яко откровенные друзья, собрались обедать к Соковнину, а после стола пьянствовали до самой ночи. Каждый из них довольно нагрузил себя пивом, медом и вином. Между тем как прочие продолжали доставлять себе питьем мужество к исполнению сего проклятого предприятия, вышел на двор около восьмого часа времени один стрелец, которого как напитки, так и совесть обременяли. Другой, почувствовав такое же движение, пошел тотчас за ним. Когда сии двое находились на дворе наедине, то сказал один другому: «Я, брат, не знаю, что из этого будет». — «В том нет никакого сомнения, что нам будет худо. Можем ли мы честно из такой опасности освободиться?» — «Так, брат, — ответствовал другой, — я совершенно держусь твоего мнения. Иного средства нет, как нам идти в Преображенское и открыть о том царю». — «Хорошо, — сказал первый, — но как нам вырваться от наших товарищей?» — «Мы скажем, — ответствовал другой, — что пора перестать пить и разойтись по домам, ежели нам в полночь надобно исполнить наше предприятие». Потом ударили они по рукам и вошли опять в собрание сих единомышленников, коим свое мнение и предложили. Все на то согласились и заключили тем, что, ежели кто хочет на несколько часов идти домой, тот может сходить, но обещание свое подтвердить рукою, чтоб непременно в полночь опять явиться; а прочие бы остались у Соковнина, пока дома загорятся и начнут бить в набат. Потом отправились эти двое от них и пошли прямо в Преображенское, где царь имел свое пребывание. Они сказали о себе одному царскому денщику, что желают говорить с царем. Царь, не доверяющийся им уже тогда, приказал их спросить, что они имеют донести. Они ответствовали, что того никому, как только самому его величеству, сказать не могут, для того что оно весьма важно и не терпит ни малейшего упущения времени. И так государь вышел в прихожую и приказал обоих стрельцов пред себя позвать. Как скоро они к нему подошли, то бросились ниц на землю и говорили, что при сем приносят головы свои под меч, который они заслужили, вдавшись в измену против него с ротою их товарищей, которые все сидят у Соковнина и по заговору своему ожидают в полночь набатного колокола, чтобы тогда царя убить. Сей ужасный донос слушал храбрый царь с равнодушием и спросил их только, правду ли они говорят? «Точно так, — сказали стрельцы, — мы теперь в твоей власти, вот головы наши, пойдем только к ним, то застанем их вместе до самой полуночи». Доносителей задержали в Преображенском под стражей, а поскольку было тогда около восьми часов вечера, то царь тотчас написал записку к капитану лейб-гвардии Преображенского полку Лопухину, приказывая ему в оной собрать тихим образом всю свою роту и к одиннадцатому часу перед полуночью таким образом идти к дому Соковнина, чтоб в одиннадцать часов тот был весь окружен и все в нем находящиеся были перехвачены. Капитан верно исполнил сей приказ. А как царь думал, что в записке своей означил десятый час, то и чаял, что в половину одиннадцатого часа все застанет у Соковнина в доме исполнено. И потому по прошествии десяти часов сел он, не мешкая, в одноколку и с одним только денщиком прямо поехал к Соковнину в дом. Прибыл туда в половине И часа; немало удивился, что ни у ворот, ни же вокруг дома не застал ни одного солдата отряженной гвардейской роты. Невзирая на это, подумал он, что караул расставлен надворе. Нимало не размышляя, въехал он прямо на двор, вышел у крыльца из одноколки и с одним денщиком вошел в покои. Все тотчас в доме зашумели, когда узнали, что приехал царь. Петр Великий с неустрашимым духом вошел в покой и застал Соковнина, Сикеля и всю роту заклявшихся изменников, которые тотчас встали и изъявили своему государю должное свое почтение. Царь ласково им поклонился и сказал, что мимоездом усмотрев у них великой свет, подумал, что необходимо у хозяина есть гости; а как ему еще рано показалось лечь спать, то и заехал в сих мыслях посетить хозяина. В сколь великом изумлении и гневе царь внутренне ни был на отряженного капитана, которой, по его мнению, в определенное время приказа не исполнил, однако он скрывал свои внутренние движения. Он довольно времени там просидел, а изменники его пред ним стояли и выпили круговую за царское здравие, на что он их храбро отблагодарил. Между тем кивнул один стрелец Соковнину и сказал ему тихо: «Пора брать!» Соковнин, не хотевший еще открыть проклятого своего предприятия, также ему мигнувши, сказал в ответ: «Еще нет». Как он сие говорил, вскочил в полной ярости Петр Великий и, ударив Соковнина кулаком в лицо, так что он упал, произнес громким голосом: «Ежели тебе еще не пора, сукин сын, то мне теперь пора. Свяжите сих скотов!» В ту же самую минуту по ударении 11 часов вошел в покой гвардейской капитан, а за ним солдаты его роты, с ружьями и примкнутыми штыками. Прочие изменники тотчас пали на колени и повинились. Царь приказал, чтоб изменники сами себя вязали, что и исполнено было. Потом оборотился царь к гвардейскому капитану и в первом жару дал ему пощечину, упрекнув его притом, что он в означенный час не являлся. Сей оправдался письменным его повелением, которое он, вынув из кармана, показал царю; царь же, усмотрев свою ошибку, что он одним часом описался, поцеловал капитана в чело, признал его усердным офицером и отдал ему под стражу связанных изменников. Какое же изменники получили воздаяние, известно свету [83] . 83 Известно сие от Ивана Юрьевича Трубецкого (1667–1750; последний в русской истории боярин; во время Северной войны восемнадцать лет провел в шведском плену. — Ред. ), генерал-фельдмаршала, который был тогда капитаном лейб-гвардии Преображенского полка и царем был отряжен к казни сих изменщиков. — Примечание Я. Штелина. Петр I часто бывал на Миллеровых железных заводах на реке Истье, за 90 верст от Москвы по Калужской дороге. Некогда живши там четыре недели, дабы пить тамошнюю минеральную воду, кроме обыкновенных государственных дел, занимался и тем, что не только весьма тщательно расспрашивал обо всем касающемся до плавления и ковки железа, но и сам работал и учился тянуть в полосы железо. Перенявши сие искусство в один день, незадолго пред отъездом оттуда, выделал он один 18 пуд железа и каждую полосу пометил своим штемпелем, причем его придворные и бояре должны были носить уголья, раздувать огонь, действовать мехами и другую тому подобную работу отправлять. Чрез несколько дней после того, возвратившись в Москву, пришел он к хозяину завода Вернеру Миллеру {190} , хвалил его распоряжения на заводе и спросил: «По чему платишь ты мастеру за пуд выкованного поштучно железа?» — «По алтыну», — отвечал Миллер. «Изрядно, — сказал государь, — так и я выработал восемнадцать алтын, и ты должен мне их заплатить». Вернер Миллер тотчас пошел к ящику, где лежали деньги, взял 18 червонных и, отсчитавши их царю, сказал: такому работнику, как ваше величество, меньше нельзя заплатить за пуд. Но Петр Великий не принял их со словами: «Мне не надобно твоих червонцев. Я не лучше других мастеров работал. Заплати и мне то же, что ты обыкновенно другим платишь. На эти деньги куплю я себе новые башмаки, в которых мне теперь нужда». При сем его величество указал на свои башмаки, которые были уже чинены и опять протоптались, взял 18 алтын, поехал в ряды и в самом деле купил себе новые башмаки. Нося сии башмаки, часто показывал их в собраниях и притом обыкновенно говаривал: «Вот башмаки, которые выработал я себе тяжелою работою» [84] . 84 Известно сие от Петра Миллера, Вернерова сына. — Примечание Я. Штелина. Как Петр Великий в 1704 году, по долговременной осаде, взял наконец приступом город Нарву, то разъяренные российские воины не прежде могли быть удержаны от грабежа, пока сам монарх с обнаженною в руке саблею к ним не ворвался, некоторых порубил и, отвлекши от сей ярости, в прежний привел порядок. Потом пошел он в замок, где пред него был приведен пленный шведский комендант Горн. Он в первом гневе дал ему пощечину и сказал ему: «Ты, ты один виною многой напрасно пролитой крови, и давно бы тебе надлежало выставить белое знамя, когда ты ни же вспомогательного войска, ни же другого средства ко спасению города ожидать не мог». Тогда ударил он окровавленною еще своею саблею по столу и в гневе сказал сии слова: «Смотри мою омоченную не в крови шведов, но россиян шпагу, коею укротил я собственных своих воинов от грабежа внутри города, чтоб бедных жителей спасти от той самой смерти, которой в жертву безрассудное твое упорство их предало» [85] . 85 Известно сие от Анны Ивановны Крамер, которая во время осады жила с родителями своими в Нарве; оттуда пленницею взята в Россию и, по многих жизни переменах, была в царском дворе придворною фрейлиною. — Примечание Я. Штелина. Всем известно, что Петр Великий понимал необходимость хороших лекарей при новозаводимом своем войске и флоте, весьма их уважал и даже сам выучился делать некоторые хирургические операции. Он обыкновенно носил с собою две готовальни, одну с математическими инструментами, для вымеривания разных предлагаемых ему планов, а другую с хирургическими инструментами. Он сам вырывал у многих больные зубы, а жену купца Боршта {191} лечил операцией от водяной болезни. Еще на двадцатом году своего возраста имел он короткое обхождение не только с господином Лефортом, первым своим тогдашним любимцем, но также и с господином Тирмондом {192} , старым, веселым и искусным хирургом, которой всегда бывал при его величестве и часто просиживал с ним за полночь. Он в такой был милости у государя, что, некогда пьяный заколовши старого верного своего слугу, на другой день поутру в великой горести прибежал к государю, пал пред ним на землю и просил прощения. Его величество не хотел его слушать, пока он не встанет; но как он все еще лежал, то государь сам его поднял, обнял и поцеловал и выслушал его донос. Потом его величество отвечал ему, чтоб он не заботился и не печалился, просил бы прощения только у Бога, и если остались после убитого жена или дети, то постарался бы доставить им пристойное содержание. Тирмонд исполнил сие приказание и давал вдове убитого по смерть ее из своего имения ежегодно немалую пенсию. Сей славный Тирмонд оставил после себя еще довольно молодую и пригожую вдову с богатым имением. Она еще при жизни мужа, имевши немалую склонность к любовным делам, влюбилась в одного молодого и пригожего подлекаря из Данцига, который в волокитстве был гораздо искуснее, нежели в хирургии. Вскоре потом вышла она за него и начала вести с ним жизнь весьма роскошную, ездила четвернею в великолепном экипаже и щегольством своим во всей Москве обращала на себя внимание. Государю при случае донесено было о сем с презрительным описанием ее мужа. Его величество, некогда будучи в гостях у одного боярина с теми, кого он удостаивал дружеским обхождением, послал за молодым наследником любимого своего Тирмонда. Тот подумал, что государь хочет принять его на место своего любимца, приехал в великолепном наряде и в самом лучшем своем экипаже. Все подбежали к окошкам смотреть, как он въезжал на двор. Когда щеголеватый подлекарь предстал пред государем, его величество стал расспрашивать его обо всех его обстоятельствах, и он должен был в присутствии всего собрания выдержать строгий экзамен. Потом государь признал его за незнающего и недостойного наследника искусного Тирмонда, приказал привести со двора в особливую комнату множество дворовых работников и крестьян и заставил щеголеватого подлекаря остричь и обрить всем им большие их бороды, а после того отпустил его обратно домой в его экипаже. Сие приключение столь досадно было высокомерному щеголю и любезной его супруге, что они чрез несколько времени после того с остатком своего имения уехали в Данциг. Там жили они несколько лет с такою же пышностью и также весело, пока прожили все свои деньги. Старой знакомец Тирмонда видел после во время Шведской войны пышного подлекаря бедным маклером, а жену его нашел в таком состоянии, что она должна была за деньги мыть чужое белье [86] . Весьма удивительно, что Петр Великий, не бывши с молодых лет приучаем к мореплаванию и даже боявшись и не любивши в малолетстве проезжать для гулянья по реке Яузе в Москве или по большому пруду в деревне, впоследствии возымел великую и почти чрезмерную склонность к мореплаванию и не оставлял ее до конца своей жизни. Он следовал сей склонности с величайшей отвагой и часто подвергал на море жизнь свою очевидной опасности, но, полагаясь на кормческое искусство, не выказывал ни малейшего страха. Иногда боролся он с разъяренными волнами и жестокой бурей, при которой и самые искуснейшие мореплаватели лишались бодрости, и не только пребывал неустрашим, но еще и других ободрял, говоря им: «Не бойся! Царь Петр не утонет; слыхано ли когда-нибудь, чтобы русской царь утонул?» 86 От г. Шольца, штаб-лекаря при Измайловском полку. — Примечание Я. Штелина. Некогда государь пригласил иностранных министров, находившихся при его дворе, ехать с ним ради прогулки из Петербурга в Кронштадт, где он хотел показать им некоторые новые заведения и часть своего флота, бывшего в готовности к выходу в море. Они отправились с его величеством на голландском буере, которым сам государь правил. На половине пути подул довольно сильный противный ветер с запада. Государь приметил вдали на горизонте туман и облако, из чего заключил, что скоро поднимется буря, и сказал о том своим спутникам. Большая часть из них испугались, тем паче что государь приказал опустить половину парусов и кричал матросам, чтоб они остерегались. Некоторые, видя, что противным ветром несло буер назад к Петербургу и государь принужден был только лавировать, спрашивали его величество, не угодно ли ему будет возвратиться в Петербург или по крайней мере пристать в Петергофе, откуда они были недалеко. Но он, почитая опасность не столь большой, как им казалось, а возвращение постыдным, отвечал только: «Не бойся!» Между тем исполнилось, что он предусматривал. Поднялась жестокая буря с ужасной грозой, волны поднимались выше борта и, казалось, поглощали буер. Крайняя опасность была очевидна, и смертной страх являлся на лице у всякого, кроме Петра Великого и его матросов. Государь, занимаясь управлением судна и приказами, которые давал матросам, не слушал иностранных посланников, пока наконец один из них, подошедши к нему, в страхе сказал с важностью: «Ради Бога прошу ваше величество, возвратитесь в Петербург или по крайней мере в Петергоф. Вспомните, что я от моего короля и государя не за тем в Россию прислан, чтобы утонуть. Если я потону, как то весьма вероятно, то ваше величество должны будете дать в том ответ моему государю». Петр Великий едва смог удержаться от смеха и отвечал ему с весьма спокойным видом: «Не бойся, господин фон Л. Если вы потонете, то и мы все потонем вместе с вами, и вашему государю не от кого уже будет потребовать ответа». Между тем его величество, усмотрев сам невозможность противиться буре и волнам, направил в сторону и прибыл наконец благополучно в Петергофскую пристань. Там подкрепивши спутников своих ужином и бокалами венгерского вина, ночевал с ними. На другой день на рассвете сам он отправился на своем буере в Кронштадт, оттуда ж прислал несколько шлюпок с надежными людьми для перевозу своих гостей [87] . Петр Великий хотя любил своего обер-кухмистера Фелтена {193} и имел к нему доверенность, однако редко прощал ему проступки, сделанные с намерением или по небрежению. Фелтен, которого я знал в первом году по прибытии моем в Россию, будучи веселого нрава, не таил того, что государь иногда бивал его палкой из своих рук, но после по-прежнему поступал с ним милостиво. Некогда бывши в академической Кунсткамере, где хранится изображение Петра Великого в собственном его платье со многими другими вещами, которые государь употреблял, и увидев между прочим государеву трость, стоящую в углу, сказал он господину Шумахеру, своему зятю: «Эту мебель, зятюшка, можно бы и спрятать, чтобы она не всякому в глаза попадалась; может быть, у многих так же, как и у меня, зачешется спина, когда они вспомнят, как она прежде у них по спине танцевала». 87 От генерал-экипажмейстера Брюйнса. — Примечание Я. Штелина . Сам же он рассказывал о себе, как он некогда побит был сею палкою за кусок лимбургского сыру. Петр Великий, по голландскому обычаю, кушал после обеда масло и сыр; особливо ж любил он лимбургский сыр. Некогда доставлен был на стол целый лимбургской сыр, который ему отменно понравился. Заметивши прежде, что редко подавали в другой раз на стол початые сыры либо подавали иногда небольшие только остатки, вынул он из кармана математической свой инструмент, вымерял остаток сего сыру и записал его меру в записной своей книжке. Фелтен не был тогда при столе, а как он после вошел, то государь сказал ему: «Этот сыр отменно хорош, и мне очень полюбился; спрячь его, не давай никому, и ставь его всегда на стол, пока он изойдет». По сему приказанию на другой день сыр подан был на стол, но по несчастию обер-кухмистера не осталось уже его и половины. Государь тотчас приметил сие, вынул записную свою книжку и масштаб, вымерял остаток сыру и нашел, что половина того, сколько снято было со стола, была съедена. Он приказал позвать обер-кухмистера и спросил: «От чего столько убыло сыру со вчерашнего дня?» Фелтен отвечал, что он этого не знает, ибо он его не мерял. «Ая его вымерял», — сказал император и, приложивши масштаб, показал ему, что половины сыру недоставало. Потом его величество еще спросил: «Не приказывал ли он ему спрятать этот сыр?» — «Так, — отвечал Фелтен, — но я это позабыл». — «Погоди ж, я тебе напомню!» — сказал государь, встал из-за стола, схватил свою трость и, поколотивши ею обер-кухмистера, сел опять за стол и кушал спокойно свой сыр, которого остатки после того еще несколько дней подаваемы были на стол [88] . 88 От камергера Древника, зятя Фелтенова. — Примечание Я. Штелина. Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные Яковом Штелиным {194} . М., 1830. * * * Петр I, предположив торжественно короновать супругу свою Екатерину, приказал, сообразно иностранным обычаям, составить церемониал, ибо, по восприятию императорского титула, сей случай был новый. Определено, по совершении миропомазания, из Кремля сделать переезд в Головинский дворец, и государь, по этикету, назначил в кучера придворную особу бригадирского чина. Екатерина, услышав сие, бросилась к нему и сказала, что без своего Терентьича ни с кем и никуда не поедет. «Ты врешь, Катенька, Терентьич твой не имеет никакого чина», — отвечал Петр. «Воля твоя, я боюсь, лучше откажи коронации», — со слезами продолжала она. Петр, сколько ни противился, наконец решился пожаловать Терентьича из ничего в полковники. С тех пор, по Табели о рангах, императорские кучера должны быть полковниками. На Мясницкой улице, где ныне дом Барышникова, жил дьяк Анисим Щукин, которого Петр I удостаивал доверенности. Женясь на богатой и достойной невесте, он возгордился пред родственниками, а отцу, бывшему в крайней бедности, начал выказывать презрение, и в День сошествия Св. Духа, развеличавшись, приказал слугам своим согнать его со двора. Видный старик в рубище, идя по Мясницкой, рассуждал в слезах о причиненной сыном обиде и не заметил государя, ехавшего в одноколке. Петр, остановя его, узнал все подробности и приказал ему стать на запятках. По приезде в дом Щукина поставил старика за дверью в сенях, а сам, войдя в горницу, полюбопытствовал расспросить хозяина, посещением обрадованного, о его родственниках; когда же Щукин объявил, что никого из них не помнит и что отец давно умер, то царь, выведя старика, обличил сына; в наказание повелел ему на месте обветшалой иностранной кирки выстроить своим иждивением церковь (что ныне Никола Мясницкий) во имя сошествия Св. Духа, в тот день празднуемого, и при этом сказал: «Сошествием Св. Духа будешь направлен на путь истинный» [89] . 89 От действительного тайного советника и сенатора Ивана Ивановича Козлова, неподалеку жившего. Внук же сего дьяка, Сергей Федорович Щукин, рассказывал сие происшествие пристрастно, в оправдание деда. — Примечание П. Карабанова. Дьяку Анисиму Щукину Петр I, по случаю отъезда, поручил смотрение за рощею, близ Москвы находившейся. Князь Меншиков потребовал из оной некоторое количество отличных дерев; сначала Щукин сопротивлялся; наконец, когда тот всю ответственность взял на себя, допустил его к исполнению требования. Петр по возвращении тотчас увидел нарушение порядка и, рассердясь на Щукина, согнал его с глаз, с запрещением являться к нему. Сие наказание так сильно подействовало, что по прошествии двух недель Щукин впал в жестокую болезнь; ни ежедневное присутствие государя, ни помощь лейб-медика Блюментроста не могли спасти его от смерти. Петр, присутствуя на погребении, сказал: «Жаль Анисима!» [90] 90 От внука его Сергея Федоровича Щукина. — Примечание П. Карабанова. Один монах у архиерея, подавая водку Петру I, споткнулся и его облил, но не потерял рассудка и сказал: «На кого капля, а на тебя, государь, излеяся вся благодать». Петр I спросил у шута Балакирева о народной молве насчет новой столицы С.-Петербурга. «Царь, государь! — отвечал Балакирев. — Народ говорит: с одной стороны море, с другой — горе, с третьей мох, а с четвертой — ох!» Петр, распаляясь гневом, закричал: «Ложись!» — и несколько раз ударил его дубиною, приговаривая сказанные им слова [91] . 91 От Василия Николаевича Зубова, слышавшего от матери своей, бывшей камер-юнгферы императрицы Елизаветы. — Примечание П. Карабанова. Исторические рассказы и анекдоты, записанные со слов именитых людей П. Ф. Карабановым {195} // Русская старина. 1871. Т. 4. № 12. * * * В царствование государя Петра князь [Яков] Долгорукий, будучи сенатором, приезжает в Сенат, где было экстраординарное собрание в день праздничный, и ему показывают подписанный указ государем императором для наложения особого налога на соль, потому что царю деньги были нужны. Князь Долгорукий, живо представя себе, как будут роптать на указ, не мог воздержать первого чувства, по любви его беспредельной к государю, взял указ, разорвал его, сел в свою повозку и поехал к обедне. Приезжает государь в Сенат и первую вещь видит разорванный свой указ; чрезвычайно рассердившись, приказал послать в церковь за Долгоруким; обедня еще не отошла, и он царским посланным отвечал: «Воздадите кесарю кесареви и Богу Богови». Ответ сей еще более разгневал царя, и, увидя чрез несколько минут, что Долгорукий подъезжает к Сенату, царь Петр с обнаженною шпагой выбежал к нему навстречу. Князь упал пред ним на колени и раскрыл свою грудь. «Рази, государь, — сказал он ему, — вот грудь моя! Но выслушай меня прежде: тебе нужны деньги для продовольствия твоей армии, и для этого ты хотел наложить налог, что родило бы ропот на тебя; моя душа этого не вытерпела; и без налога продовольствие армии будет; у Шереметева сто тысяч четвертей муки, у меня столько же, сотоварищи наши отдадут тебе, что могут, и больше тебе ничего не нужно». Государь поднял Долгорукого, расцеловал его и неоднократно просил у него прощение. Рассказы, заметки и анекдоты из записок Елизаветы Николаевны Львовой {196} //Русская старина. 1880. Т. 28. № 6. * * * При Петре Великом были основаны коллегии, между прочими и военная коллегия; а прежде были различного рода приказы. По новости учреждения, из военной коллегии был послан указ в новгородский приказ, в котором было написано: «Прислать в военную коллегию старинных дел точные копии, а как сие учинить прислан притом экстракт». Жители, получив оный указ, собрались на сход думать: что это значит военная коллегия, и что за Евстрат, и что такое точные копии? Думали несколько дней, и вот один из них, попроворнее и посмышленее, говорит: «Я знаю, что значит военная коллегия, — это, значит, князя Меншикова сестра Варвара». С этим все согласились и написали следующий ответ: «Милостивая государыня, военная коллегия Варвара Даниловна! Изволила ты к нам, рабам своим, в Новгород писать, что послан к нам Евстрат, и мы оного Евстрата не видали и искали по всем дворам три дни, что где оный Евстрат, не пристал ли где ночлеговать, и нигде не нашли. А точеных копиев во всем городе не отыскано ж, а найден оставший от ратных людей бердыш, который вашей милости при сем посылается». Подлинное подписано выборными города. 17 марта 1701 года. Курьезы из старинного рукописного сборника// Русская старина. 1873. Т. 8. № 12. Беспечальный монастырь Монастырская легенда Император Петр Первый, ездивший, как известно, по всяким пустырям и темным лесам Русского царства, один раз наехал на монастырь, который был в стороне от большой дороги, в лесу, и был, как следовало монастырю, обнесен стеной или забором. Над воротами этого монастыря была надпись: «Беспечальный монастырь». Петр Первый прочитал такую надпись и удивился: «Что это значит: беспечальный монастырь? Видно, монахи живут тут и ничего не делают, и от того не знают никакой печали — беспечальны. Дай, — говорит, — задам я им печаль!» Призвал к себе игумена этого монастыря и велел ему тотчас же решить следующие три задачи. Первая задача: чего стоит он — Петр Первый? Вторая задача: много ли на небе звезд? Третья задача: о чем теперь он, Петр Первый, думает? Игумен пошел в свой монастырь, а Петр Первый остался на коне ждать его. Придя в монастырь, игумен тотчас же собрал на совет всю братию, чтобы общими силами решить эти задачи. Думали, думали — ничего не могли выдумать; потому что монахи беспечального монастыря давно отвыкли от всякой думы. А не решить задач — боялись Петра Первого. Весь беспечальный монастырь вдруг опечалился, и все монахи не рады были и своей жизни. А Петр Великий сидит на коне и ждет игумена с ответами. На ту пору в монастыре был один мельник, который, когда услышал об этом горе монастырском и узнал, в чем дело, пришел к игумену и говорит: «Давай мне скорее твое платье, я оденусь игуменом и дам ответ на все задачи, а ты надень мое платье, чтобы Петр Первый не узнал тебя». Игумен с радостью согласился на это и отдал мельнику свое платье, а сам нарядился мельником. Мельник, надевши на себя игуменскую рясу, наложивши на голову клобук, а в руки взявши монашеские четки — все, как следует игумену, явился перед Петром Первым. «Что, отец святой, выдумался ли?» — «Выдумался», — говорит мельник. «Ну, отвечай же: дорог ли я?» — «Христос, Царь Небесный, продан был затридесять сребреников, а ты земной царь, конечно, можешь быть продан подешевле», — сказал мельник. «Много ли на небе звезд?» — «Я считал и насчитал тридцать три тысячи триллиона триллионов и сто девяносто одну звезду. Если не веришь мне, царь, то пересчитай сам», — сказал мельник, вынул из пазухи и подал Петру Первому лист бумаги, в котором было множество точек, которые означали звезды, будто бы сосчитанные. «О чем я теперь думаю?» — «Ты думаешь, что с тобой говорит игумен, а меж тем перед тобой стоит мельник, только в игуменском платье». И мельник рассказал Петру Первому всю историю с игуменом. Этим мельник так полюбился Петру Первому, что он сделал мельника игуменом того монастыря, а игумену велел быть мельником. С тех пор не стало беспечального монастыря [92] . Беспечальный монастырь. Легенда о Петре Великом// Русский архив. 1864. * * * В сентябре 1709 года король прусский [Фридрих I] имел свидание с царем московским Петром Великим; оно произошло в Мариенвердере, и близкое соседство соблазнило меня туда отправиться, во-первых, чтобы повидаться с моим дорогим повелителем, а во-вторых, чтобы постараться доставить свободу моему двоюродному брату, графу Д. С., который, желая оказать услугу королю Станиславу {197} , имел несчастие попасться в руки московитов. Когда я приехал, все сидели за столом, и король, заметив меня, раздвинул толпу, которая в тот день была весьма многочисленна, приказал мне приблизиться, обласкал и представил меня царю. Тут я воспользовался временем и в полголоса все рассказал королю, умоляя его вступиться за моего родственника; этот великодушный государь с полною охотой согласился на мою просьбу и получил обещание, что мой родственник будет вскоре освобожден. Я хотел броситься к ногам царя и благодарить его; но он вежливо заметил мне, что я должен благодарить не его, а его брата Фридриха, без ходатайства которого мой двоюродный брат не так-то скоро возвратился бы в Пруссию. Затем царь прибавил, что не худо будет с моей стороны, если я дружески посоветую моему родственнику впредь не мешаться в подобные дела, чтобы с ним не приключилось чего хуже, если он снова попадется в его руки. «Государь, — отвечал я, — если он вновь попадется к вам, то прошу наше величество приказать его высечь кнутом». Так как государь не совсем хорошо расслышал, что я ему сказал, то велел повторить и, узнав в чем дело, возразил, что это уж слишком сильно сказано, так как наказание кнутом — самое суровое, строже которого только смертная казнь… 92 Эта легенда доставлена нам г. Александром Раменским, который записал ее с живого рассказа. — Примечание редакции «Русского архива». На Мариенвердерском свидании только и делали, что пировали и опоражнивали бутылки венгерского; по крайней мере мне неизвестно, чтобы при этом велись какие-либо переговоры или были заключены какие условия. Правда, заходила речь о проекте союза; но вице-канцлер Шафиров, который должен был о том договориться с графом Вартенбергом, оказался до того притязателен и держал себя так гордо и неприступно, что не было никакой возможности ни до чего договориться, и этот союзный договор заключен лишь спустя несколько лет в Берлине. Но взамен того оба монарха оказывали друг другу всяческие любезности, и едва ли они обменивались шестью словами без сердечных лобызаний. Царь подарил королю свою шпагу, которая на нем была во время Полтавского боя, шпагу ничем не замечательную, разве только тем, что ее имел при себе храбрый государь; к тому же она была до того массивна, что я постоянно боялся за моего доброго короля, как бы он не упал с нею; впрочем, он все время, пока был в Мариенвердере, носил ее, чтобы сделать тем удовольствие своему другу, который ничего не потерял от промена, так как король сделал ему и всему его двору значительные подарки… Из всех пиров, данных в Мариенвердере, самый великолепный был у князя Меншикова, где жестоко пили и откуда король удалился рано. Что бы там ни говорили, а покойный царь Петр отлично умел сдерживать себя, когда того хотел, и даже когда был разгорячен от питья, и вот тому пример: это случилось именно на этом пиру. Рённе {198} , генерал, состоявший на службе у этого государя и который по приказанию Меншикова принимал всех гостей, в этот день выпил более обыкновенного и вдруг начал жаловаться на свою судьбу и заявлять довольно гласно, что считает себя недостаточно награжденным. Государь, желая разом прекратить эти бесконечные жалобы, потрепав его по плечу, сказал мягким и важным тоном: «Друг мой, Рённе, не знаю имеешь ли ты повод жаловаться, но знаю только то, что не будь ты в моей службе, тебе бы еще далеко было до генеральского чина, которым ты величаешься». Эти слова мне понравились и успокоили меня; ибо, судя по тому, как мне описывали нрав Петра Алексеевича, я ожидал, что этого генерала постигнет что-нибудь ужасное. Дона X. [93] [Рассказ о Петре Великом]//Русский архив. 1881. Кн. 1. Вып. 1. * * * В 1716 году нас посетил в Никиобинге (на острове Фальстере) русский царь Петр Великий. Он в полночь пристал милях в двух от Gjedesbye [94] ; с ним были князь Меншиков и несколько других русских вельмож и генералов в двух или трех открытых лодках. Все они сейчас же вскочили на рабочих деревенских лошадей, пасшихся на свободе в полях, и приехали в деревню, где остановились у трактирщика, бывшего также и деревенским судьей. Царь выгнал его с женой из постели и кинулся в нее, еще теплую, сам, в сапогах. 93 Родственница этого Дона (Кристоф Дона-Шлодин; 1665–1733; прусский генерал и дипломат, граф, министр при дворе короля Пруссии Фридриха I. — Ред. ) была за графом А. Г. Головкиным (Александр Гаврилович; 1689–1760; дипломат, сын канцлера Г. И. Головкина. — Ред.). — Примечание редакции «Русского архива». 94 Гедесбю, поселок в Дании. Между тем хозяин должен был пристроить царя сколь возможно лучше остальных гостей; после этого он послал верхового нарочного в Никиобинг для того, чтобы там все было приготовлено к приличной встрече… Городской герольд обошел весь город, приглашая жителей к торжественной встрече царя при въезде его, и все лучшие хозяйки Никиобинга должны были отправиться в замок и готовить ему обед. Он приехал на следующее утро, в одиннадцать часов, но не в карете, а в чем-то вроде открытых носилок, на паре лошадей. Его провезли в замок, но он рассердился на это, так как располагал пообедать в какой-нибудь гостинице, и, найдя своего повара на крыльце замка, он задал ему здоровую трепку. В конце концов, однако, он согласился остаться там, где был, но настоял на том, чтобы обедать одному, так что датское дворянство должно было удалиться. Он был похож на сержанта или, скорее, на палача. Он был высокого роста, на нем был грязный синий суконный кафтан с медными пуговицами; на ногах большие сапоги, на голове маленькая бархатная шляпа; усы средней величины; в руках длинная трость; в конце концов, он не казался уж особенно дурным. Он недолго сидел за столом и, пообедав, сейчас же пошел со своею свитою в кузницу, где приказал, чтобы были приготовлены лодки. По дороге из замка два или три горожанина, осмелившиеся подойти к нему слишком близко, попробовали его палки; и так как он не мог пройти в лодку, не замочив ног, то Клаус Вендт должен был перенести его на нее, за что царь дал ему восемь шиллингов (около двух пенсов). Сев в лодку, царь со свитою отвалил от берега, но когда они подъехали к пристани, то он снова вышел на берег, чтобы осмотреть местность. Потом он поплыл… далее, желая добраться до галер, на которых он прибыл из Мекленбурга. Их было бесчисленное множество, так как на них у царя была армия в 36 тысяч человек. Он вернулся в Никиобинг около 5 или 6 часов пополудни и высадился со свитой на берег. Однако он не захотел ужинать в замке, где все было приготовлено, а отправился в дом почтмейстера Эвера Розенфельдта и здесь приказал подать себе ржаного и пшеничного хлеба, масла, голландского сыра, крепкого эля, водки и вина; при этом ему особенно понравился один ликер из Данцига: перед ним не нужно было ставить иного напитка. Некоторые из горожан, в том числе и я, успели проскользнуть в дом Розенфельдта, чтобы посмотреть, как царь ужинает. Он действительно вел себя при этом с большим изяществом, ибо всякий раз как намазывал себе маслом хлеб, он начисто облизывал нож. В доме моих родителей было несколько человек из его свиты, которых угощали таким же образом. Когда прибыли галеры, вся команда вышла на берег; все улицы и дома были до того наполнены людьми, что не было возможности двигаться; через несколько часов во всем городе нельзя было достать ни куска хлеба, ни сыра, ни масла, ни яиц, ни пива, ни каких-либо спиртных напитков. К ночи царь со свитою вернулись на галеры; по данному сигналу и все остальные люди возвратились на суда. Рано утром мы увидели на берегу несколько тысяч походных котелков; под ними был огонь, для которого солдаты воровали все, что могло гореть; затем они собрали всю крапину и болиголов и другую зелень, какую можно было найти, нарубили довольно мелко и положили в котелки. Потом они покрошили в каждый котелок по одной соленой селедке, и когда все уварилось, похлебка была готова: они съели ее так скоро, как только могли, и вернулись на суда со своими котелками. Царь сейчас же повел флот под парусами в Гульдборг, а оттуда в Копенгаген, так что в полдень уже не было в виду ни одной галеры. Супруга царя прибыла сюда через несколько дней после его отплытия: она ехала из Мекленбурга через Голштинию и Зеландию. Когда она приехала на пароме, губернатор и шериф встретили ее на пристани, но она не была особенно приветлива с ними. Зато, когда она заметила между зрителями покойного ныне, достопочтенного Оле Зунда из Вейер-Дозе, седого, почтенного на вид старика, она низко поклонилась ему из своей коляски, думая, вероятно, что это патриарх страны. Пребывание в Никиобингском замке произвело на нее довольно хорошее впечатление, потому что она оставалась там пять дней; местные хозяйки по очереди ходили в замок готовить ей кушанье. Она была также очень довольна и всею их стряпней, и редкими винами, и всем, что было приготовлено для ее угощения. Зейден К. {199} Петр Великий в Дании // Исторический вестник. 1882. Т. 10. № 10. * * * Записки герцога де Ришелье {200} (Memoires histoirques et anecdotiques du duc de Richelieu), изданные недавно в свет (Paris, 1829–1830), занимательны не одною юмористическою искренностью, с коею предлагается в них собственноустная исповедь первого шалуна, волокиты и проказника двора Людовика XV. Они содержат в себе множество любопытных подробностей о важнейших событиях прошедшего века, коих герцог де Ришелье, по большей части, был, так сказать, домашним свидетелем и поверенным. Содержание предлагаемого здесь отрывка давно уже известно по многим рассказам и описаниям; но оно не покажется старым, по множеству хотя мелких, но тем не менее новых, черточек, схваченных с живой действительности живым вниманием очевидца. Ветреность рассказа, иногда уже забывающаяся до излишества, извиняется характером рассказчика [95] . 95 Предуведомление издателя. Между тем как правительство доискивалось средств наполнить истощенную казну, посреди тайных козней неудовольствия и религиозных прений, раздиравших королевство, посреди внешних переговоров для поддержания мира, стоившего стольких пожертвований, регент {201} получил известие, что царь Петр намеревается посетить Париж. Для нашей народной гордости было очень лестно, что победитель Карла XII идет изучать Францию и дивиться ей. Петр I, сотворив самого себя, хотел вместе сотворить и народ свой. Слава о нем гремела по Европе и сосредоточивала всеобщее внимание на сем чудном монархе, в коем величие произникало из недр варварства. Нельзя было не любить в нем этой необыкновенной страсти к просвещению, которая заставляла его работать простым плотником между голландскими матросами; этой руки, которая с толикою славою держала скипетр и меч и не гнушалась действовать орудиями самого последнего ремесленника. Он ехал в Париж для того, чтобы ознакомиться с тайнами усовершенствования художеств, и тем признавал уже превосходство нашей столицы над всякими прочими столицами Европы. Ему давно хотелось видеть Францию; и он изъявлял сие желание в последние годы царствования Людовика XIV. Но король, изнуренный недугами старости и, по причине расстройства финансов, приведенный в несостояние развернуть пред ним пышность двора, прежде столь блистательного, умел искусно отклонить царя от принятого им намерения. Спустя несколько времени после смерти Людовика XIV царь поручил князю Куракину {202} , своему посланнику, сообщить нашему двору о желании его видеть Францию и известить о своем прибывании. Регент с удовольствием обошелся бы без такого гостя, как по причине издержек, коих требовало его пребывание, так и по причине хлопот, коих опасался от характера и привычек сего государя, который, будучи весьма короток и обязателен с ремесленниками и матросами, мог быть при дворе тем взыскательнее. Но особенно приводила в замешательство регента, исполненного тогда уважением к Англии, ненависть, которую царь имел к королю Георгу и которую сохранил он до самой смерти. Известно, что царь полагал свою славу в том, чтобы торговлю своих подданных привести в цветущее состояние. На сей конец он велел провести множество каналов. Один из них был остановлен королем Георгом; потому что должен был захватить маленькую частичку его немецких владений, и царь никогда не мог этого простить ему. Неудовольствие, которое он питал к английскому королю, было причиною весьма забавной шутки, сыгранной им в Амстердаме над английским посланником, который просил у него аудиенции. Царь, который в это время шел на корабль, велел сказать ему, чтобы он явился туда. Когда посланник прибыл, царь, взобравшийся уже на верх мачты, закричал ему, чтобы он лез туда же для получения своей аудиенции. Будучи не очень легок, сей последний охотно б отказался от сей чести; но постыдился показать себя столь явным трусом. Царь дал ему аудиенцию в люльке и, позабавившись довольно боязнью министра, отпустил его… Итак, герцог отправил маркиза де Нель и дю Либуа, простого придворного, с королевскими экипажами дожидаться царя в Дюнкирхене и принять его при вступлении на берег. Дано было повеление платить все путевые издержки высокого гостя и воздавать ему такие же почести, как королю. Маршал де Тессе {203} отправлен был к нему навстречу в Бомон и сопровождал его оттуда до Парижа, куда прибыл он 7 мая. В девять часов вечера царь остановился в Лувре. Ему отведены были комнаты королевы, кои были освещены и обмебелированы с пышным великолепием. Он нашел это для себя слишком роскошным, спросил квартиры в частном доме и немедленно сел опять в коляску [96] . Его отвезли в отель Ледигьера [97] , подле Арсенала. Но как и там мебель была не менее великолепна, то он нашелся принужденным взяться сам за дело. Он велел достать свою походную койку и поставил ее в гардероб. 96 В «Журнале ежедневном пребывания государя Петра Алексеевича в Париже» читаем: «Он вышел из кареты у старого Лувра и провожден был в приготовленные для него комнаты покойной королевы; целые полчаса ходил вокруг горницы и удивлялся великолепию придворной мебели и множеству восковых свеч, в люстрах и жирандолях, которых свет, отражаясь в зеркалах, ослеплял зрение. Взошед в залу, где накрыты были два стола, каждый на 60 кувертов, с постным и скоромным кушаньем, он посмотрел на них и попросил кусок хлеба и редьки, отведал пять или шесть сортов вин, выпил два стакана пива, которое он очень любит, и потом, посмотрев на толпу, наполнявшую все комнаты, попросил маршала Тессе проводить его в Ледигьерский дом». 97 Как пишет герцог Луи де Сен-Симон (1675–1755) «отель этот… был обширен и красив и принадлежал маршалу Виллеруа, который жил в Тюильри. Таким образом, дом оставался пустым, потому что герцог Виллеруа находил его слишком удаленным для своего жительства» (Сен-Симон Л. де. О пребывании Петра Великого в Париже в 1717 году//Журнал Министерства народного просвещения. 1856. Ч. 89. № 1). Между тем Верно, один из королевских гофмейстеров, должен был каждое утро и вечер приготовлять для царя стол на сорок кувертов, не включая офицеров и служителей. Маршал де Тессе имел надзор за всем домом и должен был всюду сопровождать высокого путешественника с отрядом гвардии. Петр I был высок, весьма хорошо сложен, довольно сухощав: лице его было смугло и выразительно, глаза большие и живые, взор проницательный и иногда суровый, особенно в то время, когда лицо его подвергалось судорожному сотрясению, которое было следствием яда, данного ему в детстве; но как скоро ему хотелось сделать ласковый прием кому-нибудь, физиономия его становилась приятною и дружелюбною, хотя северная жесткость никогда не сглаживалась с ней совершенно. Его движения, быстрые и стремительные, обнаруживали характер рьяный и страсти неукротимые. Вид величия, запечатленного бесстрашной самоуверенностью, показывал монарха, который везде чувствует себя самодержцем [98] . Его мысли, желания, прихоти быстро сменяли друг друга и не терпели ни малейшего противоречия: они не любили соображаться ни с временем, ни с местом, ни с обстоятельствами. Иногда наскучивая стечением зрителей, но никогда не стесняясь им, он удалял их одним словом или одним мановением: толпа расходилась, но для того, чтобы идти ожидать его там, куда завлекало его любопытство. Если экипаж его не был готов, то он садился в публичную карету, а иногда занимал без церемонии экипажи тех, кои приезжали его видеть. Однажды завладел он таким образом каретой маршальши Матиньон и велел везти себя в Булонский лес. Маршал де Тессе и гвардия должны были скакать за ним опрометью. Два или три подобные приключения заставили держать всегда при нем наготове экипаж и лошадей. 98 В изображении герцога Луи де Сен-Симона «Петр был мужчина очень высокого роста, весьма строен, довольно худощав; лицо имел круглое, большой лоб, красивые брови, нос довольно короткий, но не слишком, и на конце кругловатый; губы толстоватые; цвет лица красноватый и смуглый; прекрасные черные глаза, большие, живые, проницательные и хорошо очерченные, взор величественный и приятный… Вся его наружность обличала в нем ум, глубокомыслие, величие, и не лишена была грации. Он носил полотняный галстук; круглый темно-русый парик, без пудры, не достававший до плеч; верхнее платье черное, в обтяжку, гладкое, с золотыми пуговицами; жилет, штаны, чулки; но не носил ни перчаток, ни нарукавников; на груди поверх платья была орденская звезда, а под платьем лента. Платье было часто совсем расстегнуто; дома шляпа всегда на столе, но никогда на голове, даже на улице. При всей этой простоте, иногда в дурной карете и почти без провожатых, нельзя было не узнать его по величественному виду, который был ему врожден» (О пребывании Петра Великого в Париже в 1717 году). Сколь нимало, по-видимому, занимался он соблюдением этикета, приличного его сану, бывали, однако, случаи, когда он не пренебрегал им; весьма нередко в своем обращении он отмечал различие достоинств и лиц оттенками, довольно тонкими. Хотя с самого приезда ему очень хотелось осмотреть город, но он не хотел никак выходить из комнаты, не приняв посещения от короля. На другой день, по прибытии царя, регент отправился к нему. Царь вышел из своего кабинета, сделал несколько шагов для встречи регента, обнял его, потом, указав рукою на дверь кабинета, тотчас обернулся и пошел первый, а за ним регент и князь Куракин, который служил им переводчиком. В кабинете приготовлено было двое кресел, из которых одно царь занял первый, между тем как Куракин оставался стоя. Поговорив с полчаса, царь встал и остановился на том же месте, где принял регента, который, уходя, поклонился ему низко, на что царь, отвечал легким наклонением головы. В понедельник, 10 мая, король сделал ему посещение. Царь вышел на двор, встретил короля при выходе из кареты, и оба рядом, король с правой стороны, вошли в покой, где царь первый предложил кресла. Посидев несколько минут, царь встал, обнял короля, поцеловал его несколько раз с нежностью и с изъявлением живейшего восторга. «Государь, — сказал он ему, — вы превзойдете вашего дедушку». Король, хотя был еще дитя, нисколько не смешался. Он сказал ему маленькое приветствие и охотно принимал от царя ласки. Расставаясь, оба государя соблюли тот же церемониал, как и при свидании. Царь, ведя короля за руку до кареты, сохранял постоянно осанку равенства; и если иногда, может быть, с намерением, позволял себе вид некоторого превосходства, на которое лета давали ему право; то старался прикрыть это изъявлениями сердечной привязанности к ребенку, которого беспрестанно брал в объятия. На другой день, 11 числа, царь отплатил королю за посещение. Он был принят при выходе из кареты; но лишь только увидел, что король по Тюильрийскому крыльцу шел к нему навстречу, поспешно отворил дверцы, бросился к королю, схватил его в объятия, взошел таким образом на лестницу и донес его до покоев. Все шло точно так же, как накануне, исключая того, что король везде давал царю руку, как сей последний делал с ним у себя. Приняв посещение от короля, он начал прогуливаться по Парижу; входил в лавки и в мастерские, останавливался над всем, что обращало его внимание; расспрашивал чрез Куракина художников и везде обнаруживал свой ум и познания. Произведения моды, роскоши и щегольства мало его занимали; но все, имевшее полезную цель, все, касавшееся до мореплавания, торговли, художеств, — возбуждало его любопытство, привлекало внимание и заставляло дивиться сметливости обширного и верного взгляда, коего быстрота равнялась жадности к познаниям. Он едва взглянул на коронные алмазы, которые ему показывали; но любовался гобеленскими обоями, дважды ходил в Обсерваторию, долго пробыл в Саду растений, осматривал со вниманием механические кабинеты и разговаривал с плотниками… Весьма легко догадаться, что государь с таким характером не был слишком заботлив о своем наряде. Баркановый [99] или суконный кафтан, широкий пояс, на котором висела сабля, круглый напудренный парик, который не спускался ниже шеи, рубашка без манжет — вот что составляло его одежду. Он заказал себе парик. Парикмахер, думая, что ему непременно нужен модный, а в моде были тогда парики длинные, сделал ему точно такой. Царь велел обстричь его кругом ножницами, чтобы привести в меру тех, которые он носил обыкновенно… 99 Баркан — плотная шерстяная ткань. В тот день, когда он был у матери регента, в пятницу 14 числа, регент заехал за ним и повез его в оперу, в большую ложу, где они сидели только двое на одной скамье. В середине представления царь спросил пива; регент тотчас приказал принести, встал и сам представил ему на подносе бокал, а потом салфетку. Царь выпил, не вставая, отдал бокал и салфетку регенту, который все стоял, и отблагодарил его улыбкой и движением головы. В четвертом действии он уехал из оперы ужинать. Царь обедал обыкновенно в одиннадцать часов, а ужинал в восемь. Издержки для его стола простирались до тысячи восьмисот ливров в день. Стол у него всегда был пышный, хотя он с первого дня приказал сделать уменьшения. Ему, однако, противно было не изобилие, а роскошь. Он ел довольно много за обедом и за ужином, выпивал по две бутылки вина за каждым столом, а за десертом одну ликера, не включая пива и лимонаду. Большая часть чиновников его не уступали ему в этом отношении; и в особенности бывший с ним духовник, которого он очень любил и уважал, вероятно, не за одно это. В один вечер я, Малюн и Бранка пригласили к себе на ужин этого достопочтенного отца, и он удивил нас своею вместимостью. Мы дали ему в собеседники одного маленького аббата из хорошей фамилии, который с четвертой бутылки покатился под стол. Духовник Петра видел это падение с геройским презрением. Царь особенно посетил регента, но не сделал сей чести никому другому из членов королевского дома, кроме трех принцесс… Если церемониальные визиты, зрелища и праздники мало занимали его, то зато с удовольствием проводил он время везде, где надеялся найти что-нибудь поучительное. Утро того дня, в который он ездил в оперу, проведено им было все в чертежной галерее; его провожал туда маршал Виллар и бывшие в Париже генералы. Маршал сопровождал также его и в Дом инвалидов. Это было 16 числа, в Троицын день. Царь хотел здесь все видеть, все высмотреть и, пришедши в столовую, спросил чарку солдатского вина, выпил за здоровье инвалидов, называл их своими товарищами и потрепал по плечу тех, которые сидели к нему ближе… Я провожал тогда маршальшу Виллар, которая находилась между зрителями. Петр, приметив ее, подошел к ней, спросил, кто она, и сказал: «Сударыня — я видел сегодня Венеру и Марса». Этот мифологической комплимент, вероятно, был подсказан ему каким-нибудь придворным, привыкшим соединять Марса с Венерой. «Он очень мил!» — прошептала мне маршальша, когда он удалился. Маршал был еще счастливее. Во вторник 18 числа маршал д’Эстре {204} давал царю обед в своем доме в Исси и очень понравился ему тем, что показал ему множество ландкарт и морских планов. Проезжая в Тюильри 24 числа, царь зашел к маршалу Виллеруа, куда и король приехал как будто случайно. Церемониал брошен был тогда совершенно, и царь показал снова искреннюю привязанность к нашему молодому монарху. В тот же вечер он отправился в Версаль, где провел три дня в осматривании замка, зверинца, Трианона, Марли и в особенности машины [100] , которая тогда казалась гораздо удивительнее, чем теперь, при нынешнем усовершенствовании механики. В этот день царь ночевал в Трианоне, коего сады вдруг наполнились нимфами. Велико было негодование Блюэня, старого управителя госпожи Ментенон {205} , когда он увидел, что одна из сих гамадриад пробралась из парка именно в ее комнаты. Это, по его мнению, значило осквернять жилище добродетели. Говорили, однако, будто эта красавица была важная придворная дама, прокравшаяся контрабандою в толпе нимф, дабы выхлопотать от царя особенную аудиенцию. Я не упоминаю ее имени, потому что она жива еще, равно как и сын ее. 100 Машина Марли, построенная голландским архитектором Свалемом Ренкеном в начале 1680-х годов при дворце Марли по заказу короля Людовика XIV для водоснабжения прудов и фонтанов Версальского парка. Высокий путешественник не забыл и академий. В Академии наук он поправил собственноручно карту России: этого было довольно, чтоб признать его членом… Июня 3-го он опять поехал на несколько дней в Версаль, Марли и Трианон, которые ему хотелось осмотреть подробнее. Оттуда 11 числа отправился он в Сен-Сир, где обходил все классы и велел себе рассказать подробнее об упражнениях воспитанниц. В этот день я находился у госпожи Ментенон; ей доложили, что царь, узнав о ее пребывании в Сен-Сире, желает ее видеть. «Попросите извинения у царя, — отвечала она, — состояние моего здоровья лишает меня возможности принять эту честь». — Нет, — сказала она мне, — я не могу его видеть. Людовик XIV не соглашался, чтобы он приехал во Францию. — Сударыня, — сказал я ей, — возьмите свои меры: его московское величество не удовольствуется вашим отказом: он в состоянии взять вашу комнату приступом. В его государстве с дамами обходятся не по-рыцарски. — Правда ваша, — отвечала она, — мне должно не только сказаться больною, но и лечь в постель. — Вы тем увеличите только опасность. Вдова Людовика XIV, привыкшая к моему ветреничеству, не осердилась на меня, но отвечала мне с улыбкой: — Я уже так стара, что мне нечего бояться! Между тем я приметил, что она нарумянилась, как будто в самом деле ожидала царя. Я вышел, чтоб дать ей время исполнить свое намерение. Лишь только успела она улечься в постель, как Петр I, которому не хотелось уехать, не видав ее, появился у двери ее комнаты и, не слушая никого, вошел. Я в это время был в коридоре и пошел вслед за монархом, который при жизни Людовика XIV нажил бы себе ужасную войну за такое нарушение этикета! «Как, — думал я, — неужели он хочет завоевать вдову великого короля, как какую-нибудь шведскую провинцию?» Занавесы у кровати были задернуты. Царь подошел поспешно, открыл их, посмотрел внимательно на госпожу Ментенон и, удовлетворив свое любопытство, вышел, не сказав ни слова. Я никогда не видывал такой оригинальной сцены. Госпожа Ментенон лежала в постели как окаменелая; присутствующие едва могли опомниться. Чрез несколько дней я отправился в Сорбонну, куда ожидали царя. Я стал возле статуи кардинала Ришелье. Лишь только увидел ее Петр, как растроганный подбежал к изображению знаменитого министра, обнял его со слезами и сказал: «Великий человек! Я отдал бы половину царства моего гению, подобному тебе, чтобы он помог мне управлять другою». Все зрители были изумлены. Кто-то, указав на меня, сказал царю: «Это наследник имени Ришелье!» — «Милостивый государь! — сказал мне Петр. — Вы носите прекраснейшее имя во Франции». Я уверен, что если б я поехал в Россию, то одно это имя отворило бы мне путь к высшим государственным достоинствам. Июня 15-го царь ездил обедать к герцогу Антенскому… Вошедши в столовую, царь изумился, увидев под балдахином портрет царицы, который герцог Антенский нашел средство достать. Это ему так понравилось, что он вскричал: «Только французы способны на такие вещи!» Во время обеда сделан был и его портрет. Это еще более заставило его дивиться французскому проворству… Царь свободно говорил, на латыни и по-немецки; он мог бы объясняться на французском языке, который понимал довольно хорошо, но, как думали, для большей важности употреблял переводчика. Июня 18-го принял он последнее посещение от регента и ездил лишь прощаться с королем, который на другой день сам к нему приехал. В оба сии раза не наблюдалось никакого церемониала; но и здесь все показывало сердечное радушие и даже нежность со стороны царя. В тот же день он присутствовал в Верховном суде при разбирании одного дела. Генерал-адвокат Ламуаньон, что ныне канцлер, читая извлечение из него, упомянул о чести, которой удостоилось в этот день сие судилище: положено было внести это в протокол. Самое приятнейшее удовольствие доставлено было царю на монетном дворе. Рассмотрев устройство, силу и ход машины, которой тиснят медали, он стал вместе с работниками приводить ее в действие. Каково ж было его удивление, когда он увидел, что из станка вышел его портрет которой по сходству и отделке превосходил все медали, доселе для него оттиснутые. Ему также очень понравился и оборот этой медали: на нем представлена была Слава, летящая от севера к югу, с следующей надписью, взятою из Виргилия: vires acquirit eundo (идучи приобретает силы). Это был намек на познания, собираемые сим государем во время путешествий. Царь принял от короля два куска гобеленских обоев и отказался от шпаги, осыпанной брильянтами. Он подарил множество серебряных и золотых медалей, изображающих главнейшие происшествия его жизни, и портрет свой, осыпанный алмазами, маршалам д’Эстре и де Тессе, герцогу Антенскому и Вертону {206} , который служил ему во все время пребывания в Париже; к нему он почувствовал особенное расположение и просил, чтобы регент прислал его в Россию поверенным в делах от Франции. Всем прислужникам, бывшим при нем, велел раздать 60 тысяч ливров. Ему очень хотелось заключить с нами дружественной союз, но как это не сообразно было с планами регентовой политики, или, справедливее сказать, политики аббата Дюбуа {207} , то он получил в ответ неопределенные изъявления дружества, которые не имели никаких следствий. Ришелье де. Пребывание Петра Великого в Париже. Из записок герцога де Ришелье [Пер. П. Ар-в]// Телескоп. 1831. Ч. 2. № 5. * * * …Монарх сей пробыл несколько дней в Фонтенбло и пользовался в нем удовольствием нарочно для него устроенной оленьей травли. Он собрал и увез с собою планы всех прекраснейших мест, им посещенных; если судить по приемам его, то нет сомнения, что он придаст стране своей столько прелестей, сколько придал уже ей величия и довел ее до цветущего состояния. Говорят, что ему понравились обычаи наши и что ему хочется одеть свиту свою по французской моде. Все здесь без ума от него и находят его величайшим из когда-либо виданных монархов; до его времени на Московию все смотрели с каким-то отвращением. Это была страна, которую едва знали по карте и частным известиям некоторых писателей, которые не боялись опровержений и часто рассказывали о ней небылицы. Теперь дело другое: Московия или великая Россия весьма часто посещается иностранцами и производит значительный торг. Многочисленные армии, сформированные новым царем, превосходно обучены; искусства и мануфактуры сей страны процветают, равно как и науки; ум блещет между знатными особами, и в этом не усомнится никто из знавших князя Куракина, которого достоинства оценены здесь… Одним словом, империя царя, уже и без того обширнейшая и пространнейшая, после новейшего образования ее и устройства, сделалась одною из страшнейших империй в мире. Все это свидетельствует о величии гения сего государя, который одною силою ума своего и воли создал и привел в исполнение столько великих начинаний и который для успешности оных подвергся всем родам опасностей, перенес столько трудов и совершил столько долговременных и тягостных путешествий, наблюдая нравы и обычаи разных наций Европы и замечая в них все достойное подражания для своего государства. Изящный вкус его проявляется в этом выборе, и двор его вмещает уже в себя все, что он подсмотрел изящнейшего при дворах других венценосцев. Со всеми правительствами Европы успел он заключить союзные договоры, все они отправили министров к его двору и приняли его посланников. Многочисленность его флота и военных сухопутных сил, мудрость его советников таковы, что он заставил себя бояться и искать союзов с его державою, и вы видели уже какой перевес в делах политики произвело деятельное его участие в оных. Должно сознаться, что и наружность сего монарха отвечает внутренним его достоинствам: он хорош собою и статен, взор его жив и воинственен. Особы, которые могли беседовать с ним без переводчиков, уверяют, что он чрезвычайно умен, сметливость и изящный вкус его проявляются во всех похвалах его и суждениях, страсть его к наукам доказывается той любознательностью, с которою он следил за действиями нашей обсерватории, все осматривал, обо всем расспрашивал по нескольку раз у наших математиков, тщательно собирал и скупал все любопытное и существенно полезное для блага своей державы и образования своих подданных. Смело можно сказать, что он с пользою употребил каждый день, каждый час своего кратковременного пребывания в нашей столице: со двора выходил не позже шести часов утра и спешил осматривать все достойное любопытства. Обедал всегда в десять часов и после легкого ужина рано ложился спать. Посетил и оперу, и комедию нашу, более из любопытства, чем по склонности к развлечению: во всех действиях своих менее показывает наклонности к увеселению, чем к настоящему делу. Часто совещался с министрами нашими, а в особенности с маршалом де Тессе, назначенным ему в собеседники на все время пребывания государя сего во Франции; говорят, что все совещания эти происходили частью о замирении севера, а отчасти о торговом договоре с Францией. Придворные наперерыв старались доставлять ему всевозможные удовольствия, но всех более угодил ему герцог Антенский подарив ему описание города Парижа, переведенное на русский язык и врученное государю русскому на пиру, которым он угощал его в своем доме: это приношение до того понравилось царю и так приятно изумило его, что он воскликнул: «Только одни французы в мире умеют быть так отлично вежливыми!» Герцогиня Беррийская осыпала его ласками, когда он прибыл к ней в Люксембургский дворец, то же самое сделали и герцогини Орлеанские, когда он посетил их в Сен-Клу и Пале-Рояле. Он был также в Шальйо у вдовствующей королевы английской и, вообще говоря, соблюл все обязанности учтивого гостя. Накануне отъезда своего ездил он в Тюильрийский дворец и простился с королем, который ездил потом в Ледигьерский отель пожелать высокому посетителю своему счастливого пути. 20 июня отправился он отсюда на почтовых и ночевал в Ливри. Отряд войск королевского двора имел повеление сопровождать его до Реймса в Шампани… Я совсем было позабыла сказать, что навстречу царю выслано было по Дюнкирхенской дороге множество ковров, обоев и других вещей для уборки всех комнат, в которых он мог остановиться. Говорят, что расходы нашего двора на содержание его во Франции простирались ежедневно до 14 тысяч ливров. Наконец он уехал, довольный всем для него сделанным и оставя по себе незабвенное воспоминание о своих достоинствах. Дюнуайе A.-M. {208} Пребывание имп. Петра Великого в Париже//Маяк современного просвещения и образованности. 1840. Ч. 6. ИСТОРИЯ/ГЕОГРАФИЯ/ЭТНОГРАФИЯ В СЕРИИ ВЫШЛИ: 167 Павел Ковалевский. От Ивана Грозного до Павла I. Русские цари глазами психиатра 168 Петр Черкасов. Правители Франции. ХIХ век 169 Людмила Ивонина. Герцог Мальборо. Человек, полководец, политик 170 Леонид Васильев. Средневековый Восток 171 Быт домонгольской Руси 172 Владимир Соколов. Львы и розы ислама 173 Царь, честный во всем — в малом и большом… Александр III в свидетельствах современников 174 Наталия Московских. Инквизиция и инквизиторы во Франции 175 Алексей Казаков. Шпионаж под сенью муз 176 Андрей Дёмкин. Русские деловые люди XVIII столетия 177 Владимир Новиков. Путешествие по русским литературным усадьбам 176 Древнерусские княжества. X–XIII века 179 Юрий Звягин. Занимательные истории времен князя Владимира 180 Петр Образцов. Причуды географии. Удивительные истории о странах самых разных 181 Нельсон Кэрел Дибвойз. Парфянское царство 182 Кадеты, гардемарины, юнкера. Мемуары воспитанников военных училищ ХЕК века 183 Степан Веселовский. Род и предки А. С. Пушкина. XIII–XVII века 184 Древние цивилизации Востока 185 Алексей Казаков. Церковь и разведка. О чем рассказали рассекреченные документы 186 Виктор Берлинских, Владимир Веремьев. Краткая история Гулага 187 Лафкадио Хирн (Коидзуми Якумо). Япония эпохи Мэйдзи 188 Владислав Петров. Всякий, даровитый или бездарный, должен учиться… Как воспитывали детей в Древней Греции 189 Юлия Козлова. Путешествие Петра I в Западную Европу. 1716–1717 годы 190 Русский быт XIII–XV веков 191 ДжонФеннел. Кризис средневековой Руси. 1200–1304 192 Николай Болгов. От гетеры до игуменьи. Женщина в Ранней Византии: мир чувств и жизнь тела 193 Наренда Кришна Синха, Анил Чандра Банерджи. История Индии от ариев до начала колониальной эры 194 Александр Амфитеатров. Дьявол в быту, легендах и литературе Средних веков 195 Иван Грозный. Двойной портрет 196 Культура домонгольской Руси 197 Илья Шифман. Цезарь Август 195 Наталия Иофан. Культура древней Японии 199 Алексей Казаков. Журналисты и разведка. Рассекреченные документы свидетельствуют 200 Алексей Дживелегов. Очерки итальянского Возрождения 201 Виктор Берлинских. Русь крестьянская. Зримый мир русской деревни 202 Мария Сергеенко. Люди и нравы древней Италии 203 Гибель императора Александра II в материалах следствия и суда, сообщениях прессы и свидетельствах очевидцев 204 Вера Бокова. Отроку благочестие блюсти… Как наставляли дворянских детей 205 Русский быт накануне Петровских реформ. Жилище, еда, одежда, деньги, занятия русских людей в XVII веке 206 Детство в купеческом доме 207 Алла Ястребицкая. Западная Европа XI–XIII веков. Эпоха, быт, костюм 206 Дарья Трынкина. Японская демонология 209 Жизнь итальянского города. Через Средние века к Возрождению 210 Александр Мишулин. Античная Испания до образования римских провинций 211 Уильям Монтгомери Уотт, Пьер Какиа. История мусульманской Испании 212 Борис Владимирцов. Чингисхан и монголы его времени 213 Иван Мейендорф. Византия и Московская Русь 214 Лев Карсавин. Культура Средних веков 215 Михаил Барг. Шекспир и история 216 Герман Бенгтсон. Эллинистический мир в биографиях 217 Зигмунд Фрейд. Этот человек Моисей 218 Джеймс Хедли Биллингтон. Век русской дворянской культуры. Середина XVIII — середина XIX века 219 Марк Батунский. Русь и ислам. X–XVI века 220 Тира Соколовская. Капитул Феникса и другие русские масонские общества. 1778–1822 годы 221 Анри Александр Валлон. История рабства в Древней Греции 222 Анна Павловская. Кухня первобытного человека. Как еда сделала человека разумным 223 Теодор Мейер-Штейнег, Карл Зудгоф. История врачевания в древности и Средние века 224 Андрей Дёмкин. Екатерининские орлы. Статские чины 225 Николай Воронин. Андрей Боголюбский 226 Михаил Супотницкий, Надежда Супотницкая. История чумных катастроф от древности до Нового времени 227 Игорь Павловский. Аристократия на Руси. X–XVI века 228 Джордж Маколей Тревельян. От Плантагенетов к Стюартам. Быт и культура Англии. XIV — начало XVII века 229 Анна Павловская. От пищи богов к пище людей. Еда как основа возникновения человеческой цивилизации 23 °Cтепан Веселовский. Опричнина 231 Эдуард Винтер. Россия и папство. 1453–1825 годы 232 Междуцарствие и восстание декабристов в воспоминаниях и переписке членов царской семьи 233 Юрий Селезнёв. Картины ордынского ига 234 Александр Заозерский. Фельдмаршал Борис Петрович Шереметев. Портрет на фоне Петровской эпохи 235 Игорь Симбирцев. Горький привкус власти. История отравлений и прочих покушений на жизнь правителей древности и Средних веков 236 Террор ЧК в свидетельствах социалистов-революционеров. 1918–1922 237 Николай Ерофеев. Туманный Альбион. Англия и англичане глазами русских. 1825–1853 годы 238 Михаил Орлов. Средневековые представления о нечистой силе, или История сношений человека с дьяволом 239 Шарль Пти-Дютайи. Капетинги 240 Царствование Николая I в полицейских отчетах 241 Царь Петр I и король Карл XII 242 Евгений Шумигорский. Император Павел I. Жизнь и царствование 243 Михаил Артамонов. История хазар 244 Ригоберт Гюнтер, Александр Корсунский. Гибель Западной Римской империи и возникновение германских королевств INFO О–95 Очень хороший и очень дурной человек, бойкий пером, веселый и страшный… О потехах и литературных талантах Петра I. — М.: Ломоносовъ — 2023. — 208 с. — (История. География. Этнография). ISBN 978-5-91678-754-2 УДК 94(47). О5 ББК 63.3(2)47 Книга изготовлена в соответствии с Федеральным законом от 29 декабря 2010 г. № 436–ФЗ, ст. 1, п. 2, пп. 3. Возрастных ограничений нет История. География. Этнография Очень хороший и очень дурной человек, бойкий пером, веселый и страшный… О потехах и литературных талантах Петра I Редактор О. Иванов Верстка А. Петровой Корректор Н. Хромова Подписано в печать 09.08.2022. Формат 60х90/16. Усл. печ. л. 12. Заказ № 14229. ООО «Издательство «Ломоносовъ» 119034 Москва, Малый Левшинский пер., д. 3 Тел.(495)637–49–20, 637–43–19 info@lomonosov-books.ru www. lomonosov-books. ru Отпечатано в типографии ООО «Паблит» 127282 Москва, ул. Полярная, д. 31В, стр. 1 Тел. (495) 230–20–52