— И вы согласились?

— Не сразу, но — да. Довольно скоро я встретила Сурема, и смогла оставить танцы. А теперь у меня отличные вещи и благодарность за прекрасно проведённое время, материальная и ощутимая, моя мать больше не гнёт спину в «Лазурии», а то, что пьёт отец, убьёт его через десять лет, а не через два. Я должна пожалеть, что согласилась?

— Как будто в жизни есть только два пути!

— Я видела только два. А ваши родители были счастливы в браке? Смею предположить, что нет, иначе вы давно бы пошли по их стопам.

— А вот это не ваше дело, — ректор словно очнулся от забытья.

— Разумеется, но хотелось бы понять, почему вы отказываетесь от совместного приятного… досуга. Я не шлюха, верлад Лестарис, и мне хотелось бы хоть раз выбрать мужчину самой. Вы мне нравитесь. А если это можно совместить с чем-то полезным, например, избежать дурацких пересдач…

— Мне не нужна любовница-студентка, лада Эрой. Глупенькая самонадеянная девочка, наивно полагающая, что её свежее тело долго будет в цене. Ваш жизненный выбор хорош в краткосрочной перспективе, вы дальше носа своего не видите, а там — неизбежное увядание, череда омерзительных потных и рыхлых тел богатеев, относящихся к вам, как к дорогому, но потёртому портсигару, который не жалко передарить. И, представьте себе, я тоже предпочитаю выбирать женщин самостоятельно. Давайте закроем эту тему. Тем не менее, у меня есть к вам предложение.

— Какое? — сказала я, голос казался деревянным, но к счастью я смогла отстраниться от эмоций. К чему вообще переживать? Я вру, а он… он прав. Находясь на его месте, я сказала бы то же самое.

— В кражах из хранилища, очевидно, задействован кто-то из студентов. Ключ… — на этом месте я вздрогнула, но всё-таки смолчала, постаравшись себя не выдать: маловероятно, чтобы пресловутым артефактом был какой-то ключ от академического хранилища! — Ключ имеется лишь у троих преподавателей, все остальные могут проходить в хранилище только в нашем присутствии. Так уж вышло, что вы — единственная, кто вне подозрений, ввиду вашего позднего появления в Академии. И вы оказались в курсе ситуации.

— Спасибо, что хотя бы вне подозрений, — буркнула я. — И в чем же заключается ваше ценнейшее предложение?

— Попробуйте выяснить, кто это.

Я поморгала.

— В смысле?

— Дайхр, я верю, что даже школьная программа давалась вам с трудом! Слушайте сплетни и слухи, вступайте в разговоры, своим молодёжь доверяет куда больше. Попробуйте выяснить, кто причастен к кражам.

— Вы предлагаете мне… шпионить?

— Я предлагаю вам помочь в выяснении истины. Ну, что вы так закатили глаза? Бросьте, эвфемизмы вам прекрасно известны, иначе вы не называли бы попытку раздвинуть ноги за оценку «приятно проведённым временем».

— Верлад Лестарис…

Меня душила совершенно неоправданная злость. Он прав! Разве можно было как-то иначе ко мне относиться после всего, что я делала?

— Да, лада Эрой?

Как жаль, что нельзя сейчас опереться ладонями о колени и сделать несколько глубоких вдохов и выдохов. Не поймёт меня верлад ректор.

— Я сдам ваши теоретические предметы самостоятельно, мне не нужны ваши должностные преступления в виде формальных зачётов. Но… но вашу просьбу я тоже выполню. Я попробую разузнать что-то о кражах, очень осторожно, разумеется. В обмен на поцелуй.

— Что? — только и спросил он.

— У вас возрастное падение слуха? Лечитесь. И не читайте нравоучений. В старости, когда я стану увядшей и немощной, когда я пожалею о том, что моя жизнь пошла таким путём, мне останутся только воспоминания. В череде несвежих мужских тел, потных и рыхлых, я буду вспоминать вас. Это приятное воспоминание скрасит одинокое угасание несчастной оступившейся женщины, мечтавшей в юности о новых платьях и возможности освободить от тяжёлой работы свою мать.

Миар разглядывал меня, точно редкий минерал с непонятными ему свойствами.

— Что ж. Попробуйте, лада Эрой. Попробуйте разузнать… А потом мы вернёмся к разговору об оплате за полученную вами информацию.

В столовой было почти пусто, но Дорис, выглянувшая из-за стеллажа с грязной посудой, приветливо помахала мне рукой:

— Ари, а я смотрю: все поели, а тебя нет! Оставила тебе твои любимые тефтельки!

Удивительно, но среди всех моих новых знакомцев я обнаружила и двух искренне доброжелательных людей: работницу столовой Дорис, всегда встречающую меня с распростёртыми объятиями, как непутёвую, но любимую и единственную дочь, и Тарина, академического привратника, высокого симпатичного юношу, день за днём скучающего у чугунной ограды ЗАЗЯЗ. Я всё-таки ещё раз принесла свои извинения за хамство в самую первую нашу встречу, и теперь мы нередко перебрасывались во время случайных встреч парой дружелюбных слов. С этими двумя я почти разрешила себе быть собой. Особенно мы сдружились с Дорис. Как и все прочие, она знала, что у студентки Ари есть «богатый покровитель», но совершенно не осуждала её за это.

— Моя старшая дочка влюбилась в замужнего ферра. Как я её ни уговаривала быть благоразумной… Растит уже второго без отца. Что поделать. Жизнь сложнее, чем кажется. Многие осуждают, но я-то понимаю, что смысла в этом нет. Я, знаешь ли, повидала жизнь, Ари. Однажды, — женщина понизила голос, — я работала в доме терпимости полгода, поварихой. Большинство девочек не то что работало там — жили. Ну и таверна при доме имелась, не без этого. А ещё я служила два года в монастырской столовой при храме Пресветлого. И знаешь, что я тебе скажу? Порой в первых было куда больше благочестия.