— Верлад Миар, простите! — залебезил Тарин, стоя на четвереньках. — Надеюсь, вы не поймёте превратно…

— Да тут сложно понять как-то не так, — сдержанно отозвался ректор, продолжая лицезреть свою бедовую студентку, поднимающуюся с колен. Я протянула руку Тарину, помогая ему встать, парень поднялся, охнул и опять завалился на меня.

— Я молчу по поводу вас, лада Эрой. Чего-либо иного от вас, собственно говоря, глупо было бы ждать, хотя я вроде бы предупреждал, что Академия — не дом терпимости…

— Верлад Лестарис! — попыталась перебить его я, но безуспешно.

— Наверное, подобная информация в вашей головушке попросту не укладывается. Но вы, верлад! Я не ошибся, был звук выстрела? В служебное время оставили пост, вероятно, ещё и напились, и отправились сюда перепихнуться с этой…

— Ааа! — завопила я на одной ноте, и он замолчал. — Вы вообще способны слышать кого-нибудь, кроме самого себя?! Верладу Тарину нужна помощь, он не пьян, а подвернул ногу, может быть, даже сломал!

— Это как же надо было… Что, вы опять собрались орать?

— Иначе вы не слышите!

Верлад Миар вдруг резко опустился на корточки и обхватил ладонями обе щиколотки Тарина, а тот шарахнулся в сторону, выпустив, наконец, мою руку.

— Мне уже лучше! Я не пьян, верлад! И ничего предосудительного здесь не происходило, клянусь вам! На ладу Эрой напали! Мы еле отбились! А ещё мы искали клад по просьбе лады! Но не нашли…

Я только горестно вздохнула. На месте ректора я бы тоже считала бы себя редкостной идиоткой.

— Напали? Что вы говорите… Ну-ну, — хмыкнул ректор, поднимаясь. — Возвращайтесь на своё рабочее место, Тарин, с вами мы поговорим позже, раз уж вам лучше. А вот вы, лада Эрой, останьтесь. И рассказывайте все с самого начала. Про нападение, про клад, боевые раны нашего привратника… Я вот только не пойму, что конкретно вы делали в той самой интригующей позе: искали клад, сражались с врагами или лечили раны?

Внезапно он потянулся к ближайшему фонарю и снял светящийся шарик с чугунной палки. Осмотрел внимательно моё лицо — очень хотелось скорчить какую-нибудь злобную гримасу, показать язык, например, но я сдержалась. Осмотр продолжался недолго.

— Где болит? — неожиданно спокойно проговорил ректор. Я растерялась.

— В каком смысле?

— В прямом. Я же чувствую, что у вас что-то болит.

Внезапно он положил руку мне на макушку, почти невесомо погладил, провел ладонью по шее, плечам, спине — я застыла, не понимая, чего от него ждать. Но стоило его руке почти лечь на живот, как я непроизвольно дёрнулась.

— Все в порядке…

— Постойте смирно, лада.

Горячая ладонь накрыла мою ушибленную об ограду щеку, словно он просто хотел погладить меня по лицу.

Не гладил. Прикрыл глаза — и что-то забормотал себе под нос. Слов было не разобрать. Мне даже показалось, что это чужой язык.

Боль утихла.

Впрочем, это произошло так незаметно, что я не почувствовала магическое вмешательство, как толчок извне, скорее — мягкое успокаивающее тепло. Захотелось прижаться к этой ладони, а то и вовсе — обхватить Миара за шею и попросить унести отсюда, подальше от грязи, темноты и сольпуг…

При мысли о последних я вздрогнула и вернулась в реальность.

— Пойдёмте куда-нибудь на свет, пожалуйста! Подальше от зарослей!

— А как же поиски клада?! — насмешливо отозвался ректор, но руку свою от моего лица убрал. — Кстати, не это ли вы искали?

Он наклонился и поднял из травы увесистый свёрток.

— Да, — обрадовалась я. — То есть… ну, это не клад. На самом деле, это подарок…

Ректор поднёс шарик с свёртку.

— Хм. «Моему дорогому Барду с любовью». Какая у вас бурная жизнь, лада Эрой! С одним в кустах жамкаетесь, другому подарочки делаете…

— Мрак! — выдохнула я. Ну почему именно рыжеволосый Бард из троицы мстительных придурков?! — Это посылка от его матери. Она перекинула её через ограду и попросила меня передать. Я случайно мимо проходила.

Я протянула руку, но ректор резко отвёл свою.

— То есть… я правильно понял, что кто-то напал на вас, ударил по лицу и порвал ваше платье, а потом какая-то незнакомая женщина перекинула через ограду нечто, а вы кинулись его искать?!

— Ну… не совсем, — промямлила я, разом ощутив собственное ничтожество — такой презрительно-высокомерный был у него тон. — На самом деле, да… в другом порядке.