— А кто этот обряд совершал?.. Повивальная бабка?

— О! нет, батюшка... Доктор Дюран...

При этом имени священник вспылил:

— Доктор Дюран? А ты разве не знаешь, что доктор Дюран еретик, монтаньяр?.. что он пьянствует и живет со своей служанкой?.. И ты думаешь, что доктор Дюран окрестил твою дочь?.. Ах, ты, набитый дурак!.. Знаешь ты, что он сделал, этот негодяй, этот бандит, знаешь?.. Он нечистую силу вселил в твою дочь... В твоей дочери сидит нечистая сила... Поэтому она и кричит... Я не могу ее крестить...

Он перекрестился и прошептал несколько латинских слов таким сердитым тоном, как будто произносил ругательство. Ошеломленный отец стоял с раскрытым ртом, выпученными глазами и не мог ни слова выговорить.

— Что ты на меня глаза вытаращил, дурак?.. — заворчал священник... Говорю тебе, что я не могу крестить твою дочь... Понял?.. Уноси ее, откуда пришел... Девочка в которой нечистая сила сидит!.. В другой раз будешь умнее и позовешь доктора Маррека... Можешь идти к своим коровам... Морэн, Дюран, Леший и К??...

Растерявшийся Луи Морэн мял в руках свою шляпу и не переставал повторять:

— Подумать только... подумать только... Что же делать?.. Боже мой, что же делать?

Священник подумал немного и более спокойным тоном сказал :

— Послушай... Еще можно, пожалуй, помочь делу... Я не могу крестить твою дочь, пока в ней нечистая сила сидит... Но, если ты хочешь, я могу выгнать из нее нечистую силу... Только это будет стоить десять франков...

— Десять франков?.. — воскликнул в испуге Луи-Морэн. Десять франков? Это очень дорого... слишком дорого...

— Что же, уступим пять франков на твою бедность... Заплатишь пять франков... а осенью принесешь мне еще меру картофеля и двенадцать фунтов масла... Ну, что? согласен?..

Морэн в нерешительности чесал себе голову...

— И вы окрестите ее в придачу? — спросил он, наконец.

— И окрещу в придачу... Идет?

— Много расходов... шептал Морэн...

— Согласен, что ли?

— Так и быть, согласен... Только, все-таки, слишком дорого...

Тогда священник быстро провел руками по головке ребенка, похлопал слегка по животу, пробормотал какие-то латинские слова и сделал рукой какие-то странные движения в воздухе.

— Ну! — воскликнул он, теперь нечистая сила вышла... Можно крестить ее...

Затем опять стал произносить латинские слова, окропил водой лоб малютки, положил ей в рот крупинку соли, перекрестился и весело сказал:

— Готово! Теперь она христианка и может умереть...

Молча, с опущенными головами они возвращались через ланды домой, смущенные страшными предчувствиями. Старуха шла впереди, держа в руках ребенка, который не переставал кричать, за ней шли крестные отец и мать, а Морэн следовал сзади. Наступал вечер, и в поднимавшемся тумане чудились блуждающие призраки, а с высокой башни смотрело на долину насмешливое чудотворное изображение св. Анны, покровительницы бретонцев.

И, когда мой новый приятель кернакский мэр уходит, я хватаюсь за навеянные им воспоминания, чтобы уйти от самого себя и от этих надоедливых гор. Мое воображение переносит меня в угрюмую Бретань, к пейзажам и образам, которые он описывал мне и которые я сам изучил во время своего продолжительного пребывания там... И другие пейзажи мне приходят в голову... другие образы... и надолго овладевают моими мыслями...

Вот, я вспоминаю, как однажды, в отпускной день, я встретил в Ванне недалеко от коллежа небольшого господина, лет пятидесяти, который нежно вел за руку мальчика лет двенадцати. Так, по крайней мере, я определил возраст каждого из них. У меня мания определять всегда возраст людей, которых я встречаю только мимоходом и никогда, наверно, больше не увижу... И эта мания доходить до того, что я не удовлетворяюсь своими собственными предположениями и обращаюсь к сопровождающим меня приятелям:

— Посмотрите, пожалуйста, на этого человека... Сколько лет вы ему дадите?.. По моему, ему столько-то...

Начинается спор.

Когда возраст установлен, мое воображение рисует для данного лица самые ужасные и драматические положения. И мне начинает казаться, что незнакомые люди становятся для меня менее незнакомыми.

Каждый по своему забавляется.

У маленького пятидесятилетнего господина была сгорбленная, надломленная фигура, очень худое лицо и угловатые манеры. Весь облик его был какой то кроткий и грустный.

У двенадцатилетнего мальчика было жесткое и красивое лицо, прекрасные и злые глаза, грациозные и подозрительные движения куртизанки. Его свободная изящная походка как-то особенно подчеркивала робость, застенчивость и — если так можно выразиться— трогательную наружность отца. Я был убежден, что это отец и сын, хотя между ними не было никакого физического сходства, никакого духовного родства.

Оба носили траур: отец был весь в черном, как священник, сын только с креповой повязкой на рукаве своей ученической куртки.