Но историки, современники этих событий, хранят глубокое молчание. Фукидид, который принципиально исключал из своей «Истории» подобные авантюрные детали, указывает только на существование враждебных отношений между спартанским царем Агисом II и Алкивиадом (VIII, 12, 2). Ксенофонт, хотя и сообщает о тех интригах, которыми сопровождалась борьба за трон, тем не менее тщательно избегает оценочных суждений и опускает версию об отцовстве Алкивиада. Если была хоть малая толика правды в этом обвинении, Ксенофонт скорее всего об этом бы сообщил. Видимо, во времена Ксенофонта версия об отцовстве Алкивиада просто еще не возникла: в 399 г. Леотихид, судя по тому, как он представлен в древней традиции, был явно не мальчиком, тогда как, будь он действительно сыном Алкивиада, ему было бы не более тринадцати лет. Вот как, по мнению С. Я. Лурье, возникла эта версия: «Коль скоро имя любовника Тимеи осталось неизвестным и коль скоро знали, что Алкивиад находился в Спарте как раз в правление Агиса, то, конечно, нельзя было удержаться от того, чтобы не поместить на вакантное место Алкивиада»[255]. Некоторые историки версию об отцовстве Алкивиада считают недостоверной, относя ее к новеллам явно позднего происхождения[256]. Но можно привести примеры и иного рода. Так, Эд. Мейер принимает этот анекдот за чистую монету, дважды включив роман Тимеи с Алкивиадом в основной текст своей «Истории древности»[257]. Аутентичной ее считают также Ч. Гамильтон[258] и с некоторыми оговорками П. Кэртлидж. По его словам, «это был, конечно, самый сенсационный скандал во время войны с Афинами и, возможно, самый грандиозный домашний скандал во всей спартанской истории. Более того, этот слух мог быть даже верным». П. Кэртлидж не настаивает на отцовстве именно Алкивиада, ибо, как он считает, «свидетельству против Алкивиада не хватает доказательств, но, по-видимому, имеется достаточная причина предполагать, что, кто бы ни был действительным отцом Леотихида, это был, вероятно, не царь Агис»[259]. Уверенность в том, что именно Алкивиад был отцом Леотихида, высказывает и отечественный антиковед И. Е. Суриков: «Практически никто (в Спарте. — Л. Л,) не сомневался в том, что настоящий отец этого подростка — Алкивиад. Как известно, блистательный афинянин в ту пору, когда он подвизался в Спарте, вступил, пользуясь длительным пребыванием царя в Декелее, в любовную связь с его супругой Тимеей»[260]. Мы бы с такой уверенностью не стали на этом настаивать. Возможно, сплетни о незаконном происхождении Леотихида ходили в Спарте, но не более того. Видимо, поздних историков — любителей исторических анекдотов и морализаторских поучений — само пребывание Алкивиада в Спарте заставило столкнуть этого великого человека с женой спартанского царя с последующим рождением, естественно, сына, наследника дома Еврипонтидов. Если бы эфоры и геронты действительно были уверены в том, что Леотихид — незаконнорожденный, они добились бы его удаления из царской семьи сразу же после рождении. Как известно, власти очень тщательно следили за чистотой царской крови — до такой степени, что — в случае сомнений — эфоры даже присутствовали во время родов цариц.

Леотихид был не первым спартанским принцем, вовлеченным в спор о престолонаследии, и, конечно, не последним, хотя он — единственный, кого формально признали бастардом. Как следует из Геродота, точно такими же обстоятельствами сопровождалось и появление на свет Демарата (VI, 63), который в 491 г. был отрешен от власти якобы как плод прелюбодеяния (V, 64–66). Но в отличие от Леотихида Демарат был сочтен незаконным ретроспективно после того, как он уже правил в Спарте около четверти века. Кроме того, насколько мы знаем, Демарат не был лишен наследства, а Леотихид, кроме царской власти, потерял и все имущество, поскольку единственным законным наследником состояния покойного Агиса был объявлен Агесилай (Хеи. Ages. 4, 5–6; Plut. Ages. 4, 1). Можно согласиться с С. Я. Лурье, что обвинение в незаконном происхождении было в Спарте политическим оружием, которым не раз пользовались для удаления неугодных общине царей[261].

Как бы то ни было, Лисандр, выступив на стороне Агесилая в таком важном для последнего деле, конечно, рассчитывал приобрести себе дополнительный политический капитал. Надо думать, что в ближайшие после 399-го годы он был самым верным приверженцем Агесилая, связывая с ним надежды на новое возвышение. И действительно, вскоре ему представился удобный случай восстановить свое могущество с помощью Агесилая, в лице которого Лисандр рассчитывал иметь «многим, если не всем, обязанного ему человека, послушную свою креатуру»[262].

В 396 г., когда в Спарте решали вопрос о том, кого поставить военачальником в начавшейся войне с Персией, Лисандр очень постарался, чтобы на этот пост был назначен Агесилай. В этом Лисандру, конечно, помогли его многочисленные сторонники в Малой Азии, члены олигархических гетерий и бывшие декархи. Петиция малоазийских друзей Лисандра оказалась решающей; по словам Плутарха, «Агесилай получил таким образом благодаря Лисандру не меньшее благо, чем царскую власть» (Lys. 23, 1–2). Сам же Агесилай, чувствуя шаткость своего положения как царя и главнокомандующего, предусмотрительно решил заручиться божественным подтверждением своей легитимности. Для этого он обратился к оракулам, сперва в Додону, а затем в Дельфы. Только получив от божества благоприятный ответ, он смог «вырвать» у эфоров желанное назначение (Plut. Мог. 208f = Apopht. Lac. 10).

Вместе с Агесилаем отправились тридцать советников. Ксенофонт утверждает, что Агесилай их сам попросил для себя (Hell. III, 4, 2), и это повторяет за ним Плутарх (Ages. 6,5).

Конечно, эфоры, посылая подобную комиссию, имели в виду наблюдение за поведением царя. Сам же Агесилай успешно использовал этих советников как свой военный штаб, назначив его главой Лисандра. Таким образом, формально Лисандр был вторым лицом в армии после Агесилая, а фактически — по крайней мере на первых порах — первым. Лисандр имел далекоидущие планы: во-первых, он хотел восстановить декархии, а во-вторых, вместе с Агесилаем начать большую военную кампанию против Персии (Xen. Hell. III, 4, 2). О грандиозности подобных замыслов свидетельствует спектакль, устроенный ими в Авлоне, беотийском городе у пролива Еврип, перед переправой в Азию. Как выразился Г. Коуквелл, Агесилай, совершая жертвоприношение в Авлоне подобно Агамемнону, «хотел придать этой кампании грандиозное значение, дабы открыть новую главу в великом конфликте между Востоком и Западом»[263].

Однако в Азии Агесилай повел себя нерешительно, и первое, что он сделал, — заключил перемирие с Тиссаферном (Xen. Hell. III, 4, 5 и 25). Очевидно, между Агесилаем и Лисандром с самого начала возникли принципиальные разногласия относительно целей и характера этой экспедиции. Слишком осторожная позиция Агесилая не могла импонировать Лисандру, который жаждал реванша. Но самой главной причиной конфликта между Агесилаем и Лисандром были вовсе не принципиальные расхождения во взглядах на задачи похода. Агесилая быстро стало раздражать вызывающее, с его точки зрения, поведение своего заместителя. Лисандр повел себя так, словно он все еще оставался всесильным навархом. Ксенофонт отлично изобразил сложившуюся ситуацию: «Лисандра всегда угодливо сопровождала многочисленная толпа, так что Агесилай казался частным человеком, а Лисандр царем» (Hell. III, 4, 7). Царя такое положение вещей не устраивало. Враждебность его к Лисандру росла, и наконец, с согласия своего штаба, он удалил его от себя, а весной 395 г., когда подошел к концу срок службы комитета Тридцати, Лисандр вместе с прочими «советниками» был вынужден вернуться в Спарту (III, 4, 20). Таким образом, малоазийский поход Агесилая, на который Лисандр возлагал столько надежд, окончился для него полным крахом. Агесилай больше не хотел терпеть рядом с собой человека, которому он слишком многим был обязанным.

Лисандр после разрыва с Агесилаем оказался во враждебных отношениях с обоими царями, но благодаря своему авторитету он все еще оставался среди действующих политиков. Он принял самое деятельное участие в разжигании военного конфликта с Фивами, а в начале Коринфской войны был даже послан с отрядом в Галиарт, где вскоре и погиб (Xen. Hell. III, 5, 6–7; Diod. XIV, 81; Plut. Lys. 28). Предание утверждает, что его смерть в Галиарте произошла из-за опоздания царя Павсания. Сторонники Лисандра открыто обвиняли в его гибели спартанского царя, причем так успешно, что последнему пришлось даже удалиться в изгнание. Лисандру же были оказаны все посмертные почести. Его похоронили как «достойного служителя государства» (Plut. Lys. 30, 6).

Согласно античной традиции, спустя некоторое время после смерти Лисандра в его доме был найден текст большой речи. Общий ее смысл сводился к реформе царской власти (Ephor, ар. Plut. Lys. 30, 3–5; Diod. XIV, 13, 8; Plut. Ages. 20, 3–5). Речь эту, видимо, составил по заказу Лисандра профессиональный ритор Клеон из Галикарнасса. В том пункте, который касается проекта реформ Лисандра и связанных с ними «манипуляций с оракулами», традиция изобилует такими деталями и подробностями, которые вызывают известное недоверие. Но вряд ли правомерно считать, что все предание с его якобы поддельными и маловероятными деталями родилось исключительно в изобретательном уме Эфора. Ведь кроме Эфора, к которому восходит большинство поздних версий, о замыслах Лисандра сообщает также Аристотель. Что касается Ксенофонта, то, как заметил Э. Д. Фролов, «умолчание Ксенофонта не может служить основанием для отрицания надежности наличной традиции, ибо для этого проспартански настроенного писателя естественно было обойти молчанием факты, могущие бросить тень на официальных руководителей и строй Спарты»[264].