— Я с тобой достаточно прожил, — муж опускает глаза на сцепленные перед собой руки.
— Тридцать лет, — шепчу одними губами.
— Да, — раздраженно подтверждает. На его лице вселенское недовольство.
— У нас же дети и внуки, — пытаюсь воззвать к его благоразумию.
— И только сейчас я понимаю, что по-настоящему полюбил, понимаешь? — сжимает кулаки и смотрит так, словно я должна проникнуться его признанием.
— Я всегда тебя одного любила, — слова раздирают горло отравленными иглами.
— Я мне тебя навязали. Ты как привычка была. Надо было семью создавать…
— Что?
— Отец в свое время даже не спросил, а хочу ли я тебя в жены брать, — строго чеканит баритоном, отчего я сжимаюсь в комок от боли.
— Тридцать лет…
— Да, черт побери, тридцать долгих лет! — от злости ударяет кулаком по столу так, что я дергаюсь и вжимаюсь в спинку стула. — А теперь я хочу быть счастливым, — снова становится спокойным и продолжает уже уставшим голосом. — Я устал от всего. Только с Зумрут я чувствую себя по настоящему счастливым, — добивает меня своей правдой.
У нас четверо взрослых замечательных детей, внук и внучки. За месяц до тридцатого юбилея совместной жизни, муж признался, что со мной никогда не был счастлив. Он отбывал навязанный его отцом брак, я стала его привычкой.
А теперь в его жизни появилась настоящая любовь. И он хочет на ней жениться и завести ребенка.
В тексте есть: взрослые герои, тайны прошлого, после развода
Глава 1
Я стою у окна, вытирая руки об фартук. На кухне пахнет корицей и ванилью — готовлю любимый пирог Рамазана на десерт. Тесто уже готово, осталось только наполнить его яблоками.
Через месяц у нас годовщина — тридцать лет. Три десятка лет вместе. Забавно, но я помню наше первое свидание так ясно, будто это было вчера, его строгий взгляд, как он поправлял воротник белоснежной рубашки, наши неловкие разговоры. А сегодня мы с ним уже родители четверых детей и бабушка с дедушкой трех внуков.
Улыбаюсь своим мыслям, представляя, как удивится Рамазан подарку, который я приготовила. Целый месяц втайне от него собирала старые фотографии, заказала огромный семейный альбом с гравировкой. Даже дети помогали — присылали снимки, о которых я уже забыла.
Входная дверь хлопает, и я вздрагиваю. Рамазан вернулся раньше обычного. Странно, обычно он в это время на совещании.
— Рамазан? — окликаю его, вытирая муку с рук. — Что-то случилось?
Он молча проходит на кухню. Я замираю. Его лицо напряжено, взгляд избегает моего. В висках начинает стучать.
— Нам нужно поговорить, — без привычного приветствия наконец произносит он, садясь за кухонный стол.
Что-то в его интонации заставляет меня похолодеть. Машинально снимаю фартук, вешаю на крючок. Руки становятся ледяными.
Сажусь напротив него, стараюсь улыбнуться, но губы не слушаются.
— Что случилось? Проблемы на работе?
— Нет, — он барабанит пальцами по столу, как всегда, когда нервничает. — Дело в нас.
Сердце падает куда-то вниз. Я знаю Рамазана тридцать лет, каждый его жест, каждую интонацию. И сейчас он выглядит решительным. Непоколебимым.
— Я с тобой достаточно прожил, — наконец говорит он, опуская глаза на сцепленные в замок руки.
— Тридцать лет, — шепчу одними губами, будто напоминая ему.
— Да, — раздраженно подтверждает он, и на его лице читается вселенское недовольство. — Тридцать долгих лет.
Воздух становится густым, тяжелым. Я смотрю на его руки — широкие, сухие, сильные руки, которые держали в ладонях моё лицо, когда он впервые поцеловал меня, которые держали наших новорожденных детей, которые всегда дарили мне чувство защищенности.
— У нас уже дети и внуки, — пытаюсь шутить, но выходит нервное блеяние.
— И только сейчас я понимаю, что по-настоящему полюбил, понимаешь? — он сжимает кулаки и смотрит так, словно я должна проникнуться его признанием.
Мир останавливается. Слова ударяют больнее пощёчины. Мне кажется, что я ослышалась или что это какой-то глупый розыгрыш.
— Я всегда тебя одного любила, — слова раздирают горло отравленными иглами. Кухня начинает медленно вращаться перед глазами.
— А мне тебя навязали. Ты была как привычка. Надо было семью создавать. — его слова звучат отстранённо, будто говорит не о нас, не о нашей жизни, а о какой-то абстрактной ситуации.
1.2
— Что? — единственное, что могу выдавить из себя.
— Отец в своё время даже не спросил, хочу ли я тебя в жены брать, — строго чеканит он баритоном, отчего я сжимаюсь как комок боли.
В памяти возникает наша свадьба — я в белом платье, такая юная, счастливая. В нашем селе было принято плакать при замужестве, а я как дурочка скрывала улыбку. От счастья. Не могла поверить, что выхожу за такого любимого парня. Вот наша первая ночь, его нежные прикосновения. А вот рождение первенца — как Рамазан прослезился, но быстро вернул себе серьезность, держа на руках сына. Всё это было ложью?
— Тридцать лет. — повторяю, как заклинание, цепляясь за число, будто оно имеет какую-то магическую силу.
— Да, чёрт побери, тридцать долгих лет! — от злости он ударяет кулаком по столу так, что я дергаюсь и вжимаюсь в спинку стула. — А теперь я хочу быть счастливым, — снова становится спокойным и говорит уже уставшим голосом. — Я устал от всего. Только с Зумрут я чувствую себя по-настоящему счастливым.
Зумрут. Имя врезается в сознание калёным железом. Имя женщины, которая важнее наших тридцати лет, важнее наших четверых детей, важнее трёх внуков, важнее меня.
— Кто она? — голос почти не слушается.
— Не важно. Важно, что с ней я ощущаю то, чего никогда не испытывал с тобой.
Смотрю на него — такого знакомого и такого чужого. Тот же ровный пробор в тёмных волосах с проседью на висках, те же тонкие губы, прямой нос, властный подбородок. Тот же брелок с инициалами на ключах, та же привычка постукивать пальцами по столу. Но внутри этого знакомого тела — совершенно незнакомый мне человек.
— Скажи, что ты шутишь, — слышу свой голос будто со стороны. — Прошу, скажи, что это какая-то глупая шутка.