На фоне этого контраста между трупом и сюрреалистической оглушающей красотой пейзажа неожиданно нахлынули непрошеные чувства к отцу, воспоминания о том, как он любил пустыню и природу.

Он привозил тела не для того, чтобы спрятать. Он привозил их сюда, чтобы разделить эту магию, положить их в особом месте. По крайней мере, в своем безумном сознании. Ведь что полиция все эти годы, что Дэниел совсем недавно твердили, что проще было бы избавляться от тел ближе к дому.

— А платье? — нервно спросил Дэниел. — Вы говорили про платье.

— Оно уже в пакете для улик.

— Хочу на него взглянуть.

— Оно запечатано.

— Я хочу на него взглянуть.

— Вам придется взломать печати и перезаполнить сопроводительные документы.

— Ладно.

Кто-то протянул ему пару перчаток и бумажный мешок. Натянув перчатки, он разорвал мешок и вытащил платье. Красное, с мелким цветочным рисунком. Выцветшее и грязное, с темными пятнами, вероятно крови. Дэниел поднял его, и платье затрепетало на фоне садящегося солнца, само словно часть пейзажа.

Платье колыхнулось на ветру, посыпалась грязь.

— Вы теряете улики, — тихо сказала Рени. Волосы. Волокна. Странная небрежность для детектива.

Словно очнувшись, Дэниел уложил платье обратно в пакет, запечатал его, подписал свое имя и передал ответственному за улики. Словно деревянный, он повернулся, но Рени успела услышать звук, похожий на всхлип.

Она посмотрела на остальных, не уверенная, что ей не послышалось. Некоторые казались не менее озадаченными, чем она, но большинство явно не обратило внимания. Все выглядели измученными; видимо, им просто хотелось поесть, принять душ и завалиться спать.

Дэниел полицейский. Он не первый раз видит мертвое тело, и это тело не выглядит особенно жутко. Никакого разложения. Скорее похоже на бумагу или кожу. Может быть, он тоже ощутил власть этого момента, поцелуй пустыни и безмолвную магию. И все же…

Она смотрела ему вслед, пока он нетвердой походкой не зашел за палатку.

Дэниел стоял за палаткой, упираясь ладонями в колени, едва дыша и стараясь не потерять сознания. «Не растекайся», — сказал он себе. Это может быть и не она.

Но волосы. И платье.

Невозможно понять, та же ли это ткань. Придется отдать свой лоскуток в лабораторию на анализ. До сих пор он вел свое частное расследование негласно, и от одной мысли, что придется рассказать о своем прошлом коллегам, его снова затошнило. Слишком много всего сразу.

Ребенком он воображал, как отыщет ее где-нибудь в подвале или запертую на чердаке. Но живую. Непременно живую. Он взбегает по лестнице, выламывает дверь и спасает ее. Но когда он стал старше и стал полицейским, он узнал достаточно о пропавших, чтобы понять, что шансы невелики. Исчезающе малы. Теперь он надеялся уже на другое. С годами его надежда отыскать ее живой превратилась в надежду отыскать тело.

Как и все родственники жертв Убийцы Внутренней Империи он хотел закрыть гештальт, но спустя тридцать лет уже начал смиряться с тем, что этого может никогда не произойти. Затем с ним связался Фишер, и у Дэниела вновь забрезжила надежда. Найти хотя бы тело.

Но в его воображении эта новая надежда рисовала ему, как он раскапывает землю и находит маму в красном платье, накрашенную, как перед уходом. Она представлялась ему безмятежной. Вот чего он ждал. Хотя кому как не ему знать, как выглядит тело, лежавшее в земле десятилетиями, его сознание этого не допускало. В его видениях, наяву и во сне, мама всегда была красивой. Не съежившейся куклой, из которой пустыня и песок высосали всю влагу до последней капли. А еще он никогда не представлял всех этих людей вокруг. И ее наготы. Сам факт, что ее зарыли обнаженной, а платье в последний момент бросили сверху как оскорбление, нокаутировал его, потому что говорил о таких вещах, о которых он не хотел слышать.

Он понимал, что эти представления остались от маленького Дэнни и не имеют отношения к сознанию взрослого человека. На этом держались все чувства, которые он испытывал, думая о матери и о том, что могло с нею случиться. Не имело значения, что он полицейский, что уже взрослый. Он видел ее сердцем ребенка.

Он услышал осторожные шаги и тихий, озабоченный голос Рени:

— Вы как? Может, что-нибудь принести?

Не пытаясь выпрямиться или взглянуть на нее, потому что все еще кружилась голова, он солгал:

— Немного перегрелся. Бывает, замечаешь слишком поздно.

Он не чувствовал себя в состоянии рассказать, в чем дело, особенно когда рядом человек двадцать. О его прошлом знали очень немногие. Один из плюсов усыновления. Вместе с фамилией он избавился от прежней личины, хотя внутри остался прежним.

Рени нырнула в палатку за бутылкой воды и, открыв, протянула ему.

— Некоторые дела пробирают до самых кишок.

Он взял бутылку дрожащей рукой. Выпив половину, решил отойти подальше от раскопа. Нужно где-то присесть, на расстоянии, дистанцироваться физически. Он забрался на груду камней в стороне от дороги и устремил взгляд туда, где исчезло солнце. Рени села рядом. Он молча протянул ей бутылку с водой. Она сделала глоток и вернула ее.