– Егор?.. Какими судьбами?

– Вернулся на круги свои, тут моя родина. А ты?

– Определен в Турганово на местожительство.

– Определен?

– Я же актирован... Ну, отпущен по состоянию здоровья... Пеллагра, грудная жаба и прочие мелочи...

– Вот что!
– решительно говорит Трубников.
– Плевать на Турганово, ты останешься здесь.

– Здесь - на дороге?
– улыбнулся Кочетков.

– В Конькове. Я тут председатель колхоза

– А разрешение?

– Ни о чем не думай. Я сам все улажу. Идем к жене...

За щедро накрытым столом сидят Трубников и Кочетков.

– Тебе о прошлом не хочется говорить?
– спрашивает Трубников Кочеткова.

– Нет, отчего же? Но все так просто... получил я десятку, за Испанию.

– За Испанию?

– Да... Связь с Кольцовым, Антоновым-Овсеенко...

– А что с ними?

– Их давно нет. Уцелевает лишь мелкая сошка вроде меня.

– Что с женой? С Леночкой?
– тихо спрашивает Трубников.

– С ними, слава богу, обошлось. Аня вышла замуж. Он усыновил, или как: это... удочерил Леночку, ей сказали, что я умер.

– И это ты называешь "обошлось"?
– с болью спросил Трубников.

– Конечно, могло быть хуже, ведь Аню тоже могли взять... Знаешь, Егорушка, когда побываешь там, на многие вещи смотришь другими глазами.

– Ты кем работал там?
– переменил разговор Трубников.

– Сперва на лесоповале, затем банщиком и под конец дорос до счетовода.

– Вот, будешь у нас бухгалтером.

– И буду, где наша не пропадала!

По актировкам,

врачей путевкам,

я покидаю лагеря...

– тихо и тоскливо запел Кочетков.

И вот, я покидаю

Мой обжитый край!..

Зрачки острых глаз Трубникова жестко сузились, он словно боится, что Кочетковым овладеет расслабленность.

Никогда, никогда не сольются

День и ночь в одну колею...

– запевает он твердым, почти злым голосом.

Никогда не умрет революция,

Не закончив работу свою.

Старая революционная песня доходит до сердца Кочеткова. Задумчиво улыбаясь, он тихо подпевает:

Не закончив работу свою...

– ...Помогать? Нет, не будем!
– резко говорит Трубников.

Он сидит в своем кабинете за письменным столом. Напротив него Сердюков, председатель колхоза "Маяк", мужчина с буденовскими усами. За другим столом, стоящим под углом к первому, наклонился над картой полей Игнат Захарович, бывший слепец. Он что-то помечает на карте полей.

– Не по-партийному это, Егор Иванович!
– вздыхает Сердюков и утирает большим клетчатым платком вспотевший лоб.

– А хозяйствовать, как у вас в "Маяке", - это по-партийному?

– Зашиваемся мы с сенокосом. А у нас обязательства...
– тянет свою погудку Сердюков.

– Хочешь на чужом горбу в рай въехать? Не выйдет. Почему вы зашиваетесь?

– Людей не хватает.

– А куда же они делись?

– Разбрелись по белу свету, - поднял над картой голову Игнат Захарович.
– Кому охота за одни палочки спину гнуть?

– Не за одни палочки, - поправляет своего бригадира Трубников.
– У Сердюкова, считая его самого, три Героя Соцтруда и восемь орденоносцев.

– Полно зубы скалить!
– не выдержал Сердюков.
– Который сознательный колхозник, патриот своей Родины, для любимого государства...
– Он запутался в пустословии.

Трубников закончил за него:

– ...Может питаться святым духом.

– Так отказываешь?

– Нет, не отказываю.

Председатель "Маяка" задышал, как окунь, лицо его озарилось восторженной улыбкой.

– Егор Иванович, ангел, мне бы хоть десяток мужичков!

– Об этом и думать забудь, - холодно перебивает Трубников.
– Ставь вопрос перед своими колхозниками, чтобы "Маяку" с "Трудом" жить под одной крышей. И нам польза, и государству.

– Хитро придумал, Егор Иванович!
– прищурился Сердюков.
– Не можешь ты моей славы переварить.

– Какая там слава!
– устало махнул рукой Трубников.
– Хочешь, я под тебя пойду замом или парторгом?

– Хитер, хитер! Да на каждую хитрую рожу у нас перехитрик есть. У тебя голосов больше - стало быть, тебя и выберут.

– Ты дело говори: будет польза, если объединимся?

– Понял я тебя, - не обращая внимания на слова Трубникова, говорит Сердюков.
– Думал, хоть горе тебя смягчило, а ты еще лютее самолюбием стал.