— Сссеракис? — спросила я темноту тихим, робким голосом, которым не говорила никогда. Ответа я не получила. Ужас все еще был внутри меня, крепко сжимал мое сердце и душу, но не обращал на меня внимания, это была пытка другого рода. Наказание за обещание, которое я нарушила.

Впервые за все время, что я себя помню, я почувствовала себя одинокой. По-настоящему одинокой. Ни друзей, ни ужаса. Ничего, кроме пустой темноты. Это напугало меня больше, чем я могу объяснить. Больше, чем угроза пыток или пристальный взгляд императора. Я была в ужасе от того, что осталась одна. На глаза навернулись слезы, и я начала плакать, сначала это были громкие, душераздирающие рыдания, но мое сломанное ребро вскоре положило этому конец, и вместо этого я плакала молча. Это казалось уместным.

Меня охватило глубокое страдание, мрачное и безысходное. Именно такое отчаяние делает зов пустоты еще сильнее. И снова я поймала себя на том, что смотрю на петлю и представляю, как легко было бы просто остановиться. Я была немало удивлена, когда поняла, что больше не одинока. Хорралейн стоял рядом, его образ был бледным и размытым по краям. Молчаливый призрак, составлявший мне компанию, друг, которого я заставила служить себе после смерти, вызванный теперь, чтобы прогнать страх полного одиночества.

Губы Хорралейна шевельнулись, но он не издал ни звука. У призраков не было голоса. Мой друг редко говорил при жизни, а когда говорил, его слова были взвешенными и не вызывали возражений. Сейчас в его словах был смысл, но я не могла его расслышать.

— Прости, — прошептала я в темноту, не в силах отвести глаз от призрака Хорралейна. — Я сделала это с тобой. Ты не заслуживаешь быть здесь. — Это должно было показаться забавным. Из всех моих друзей Хорралейн был, пожалуй, единственным, кто действительно заслуживал оказаться в камере. Я понятия не имела, что он сделал, чтобы попасть в Яму — было невежливо расспрашивать о преступлениях другого заключенного, — и Хорралейн казался тем, кто скорее задушит человека, чем поговорит с ним. Но ходило множество слухов, и ни один из них не был добр к этому большому человеку. Но даже в этом случае он не заслуживал того, что с ним сделала я.

Я потянулась здоровой рукой и сжала ладонь Хорралейна. Удивление на его лице было очевидным. Призраки не имеют реальной формы, они не могут взаимодействовать ни с окружающим миром, ни даже с другими призраками. Они не что иное, как мысли и воспоминания, запертые в момент смерти, облеченные в жалкую форму и медленно исчезающие из жизни. Ужасная участь для любого, особенно для друга. Итак, я сделала то, что должна был сделать давным-давно, с самого начала. Я освободила призрак Хорралейна, освободила его душу от проклятия существования. Он все это время смотрел на меня сверху вниз с непроницаемым выражением на лице. Благодарность, может быть? Жалость? Ненависть? Я не могла разобрать из-за затуманенного слезами зрения.

А потом я снова осталась одна.

— Есть только две причины для того, чтобы пытать человека, — говорил Белмороуз. — Первая — получение важной информации, которая в противном случае была бы утаена. Вторая — потому что ты долбанный садист, которому нравится причинять боль. — Никогда он не говорил ничего более правдивого

Внизу, в Красных камерах, нет понятия о времени. Никакого света, кроме того, что давали мои тюремщики, освещая только петлю. Не слышно ничего, кроме непрекращающегося капания воды и воплей проклятых, когда они испытывали то, что, я была уверена, должно будет случиться со мной. Сколько времени прошло между той первой встречей с императором и следующей? Я не знаю. Достаточно долго, чтобы мне пришлось воспользоваться ведром. Достаточно долго, чтобы я начала бояться того, что меня ждет, и представлять то, что они могут со мной сделать. Невозможно по-настоящему представить пытки. Ты никогда не сможешь по-настоящему осознать боль и страх, пока это не случится с тобой наяву. Я знаю, что заснула, усталость взяла надо мной верх и погрузила в забытье. Сссеракис не ждал меня там. Никаких ночных кошмаров или экзистенциальных путешествий в Другой Мир. Большинство людей сочли бы это благословением, но я бы отдала почти все, чтобы еще раз услышать голос своего ужаса.

Когда они пришли за мной, у меня едва хватило времени открыть глаза, прежде чем вихрь рук схватил меня и поставил на ноги. Я, конечно, сопротивлялась, но в моем ослабленном состоянии я мало что могла сделать, и еще меньше я могла сделать, когда мои руки скрутили за спиной. Я потянулась к дугошторму внутри себя, но его мощь уменьшилась. Слишком долго не было источника, из которого я могла бы черпать силу. Даже у меня в глазах потемнело. Тем не менее, один из моих похитителей получил сильный удар, который заставил его споткнуться, и я получила от этого небольшое удовольствие. Это длилось недолго, так как я получила в ответ удар по лицу тыльной стороной ладони, от которого у меня потекла кровь.

Кто-то резко остановил меня, и чья-то рука схватила меня за подбородок; уродливое лицо приблизилось вплотную к моему. Мужчина был стар, с морщинистой кожей цвета пыльного оникса и седой бородой, которая была такой спутанной, что напоминала птичье гнездо. Однако его форма была чистой и отглаженной, черное на черном — цвета Стражей могилы. Даже я слышала о них. Верные псы императора, мужчины и женщины, лишенные совести и морали. В любой другой профессии такие люди в конце концов оказались бы в Яме, но Арас Террелан решил, что на свободе они принесут ему больше пользы, если, конечно, будут ему верны. Я знала точно — мои охранники были убийцами, а то и похуже.

— Больше так не делай, — сказал старый Страж могилы голосом, который просвистел сквозь отсутствующие зубы. — Его величество хочет сам позаботиться о тебе, но это не значит, что мы не будем действовать грубо, если ты будешь сопротивляться.

Я уставилась на этого человека, вкладывая в тусклый блеск своих глаз столько злобы, сколько могла. На несколько мгновений воцарилась тишина, затем он отвел взгляд и пошел дальше, а остальные, держа меня за руки, толкнули вперед. Даже когда я была наиболее уязвима, люди старались не встречаться со мной взглядом. И снова маленькая победа.