Для живущего на одном месте — мир постоянен. Человеческий глаз не может отметить и запомнить ежедневных изменений. Мир постоянен — наверное, так спокойнее, уютнее жить?

Вероятно, этим стремлением к покою объясняется то, что, прожив в какой-то точке земного шара десять дней, я привыкаю, и мне жаль, не хочется трогаться дальше. Уезжаешь с грустью, и неуютно тебе на первых порах в новом месте, особенно если это большая, суетная, неналаженная стройка Байкальск.

Особенно если приходится первые дни спать в коридоре гостиницы — и мимо тебя днем и ночью проходят озабоченные люди, они не хотят, не могут остановиться, чтобы взглянуть на тебя, рассказать о себе, установить с тобой тот человеческий контакт, без которого живому человеку плохо.

Особенно если через участок, про который ты собираешься писать, прошла вереница торопливых корреспондентов, и на тебя на первых порах смотрят неприязненно: «Лишние заботы…», «Пишете… Читаешь после, уши горят!», «Мешаетесь только… Что от вас пользы?..»

Ты не виноват, но тебе грустно и обидно, потому что ты член какой-то касты и отвечаешь за всех, так же, как они за тебя. Но это первые два-три дня. Потом все незаметно меняется. Тебя переселяют из коридора в комнату, где стоит семь коек, где живет семь командированных девчат. И хорошо разговаривать с ними о пустяках, слышать ночью их дыхание, хорошо, когда ты не один. В командировках я не люблю отдельных номеров. Я не жажду одиночества, я могу работать, когда кругом смех и разговоры, когда поют и плачут.

Через два дня и на участке ты уже свой. С тобой здороваются улыбаясь, тебя зовут даже просто так на воскресенье в тайгу. К тебе привыкли, тебе поверили.

— Ботик третьи сутки борется со стихией, — говорит Коля Нищеглот и улыбается.

Култук разогнал по Байкалу тяжелую волну, рвет барашки. Дождь. Низко плывет серое небо. Холодно… За Байкальском на сопках лежит снег, светит белым — и по нему черными черточками стволы.

Еще позавчера был жаркий летний день: гладенький, тихий Байкал маслился под солнцем, а утром уже летела по нему высокая волна, грохотала, разбиваясь о берег, хлестал дождь, а на сопках засветился, с каждым днем опускаясь все ниже, снег…

Вчера сорвало и унесло куда-то в море маленький красный ботик; второй бот, побольше, с которого водолазы спускаются под воду, тоже страшно мотает на волне. Волна тяжело хлобыщется о берег, с рокотом подбирает под себя гальку. Водолазы в плащах с поднятыми воротниками, в сапогах топчутся на берегу, гадают: сорвет или не сорвет?..

Женя Лукьянцев сбрасывает плащ, опускает ремешок мичманки под подбородок, отдает бумажник с документами и партбилетом: еще намочит!

Он и старшина станции Володя Речкин садятся на весла, Коля Нищеглот становится на носу, держа наготове багор, чтобы оттолкнуться. Рабочие подхватывают шлюпку под борта: толкнуть вместе с откатывающейся волной.

Но волна налетает на шлюпку, поворачивает ее боком и, накренив, захлестывает. Воду выливают, шлюпку снова нацеливают на волну, но волна ускользает, как язык пламени, ее, рокоча, сменяет другая, хлобыщет по шлюпке, опрокидывает, вымочив водолазов вконец. Наконец шлюпка вылетает на волне в Байкал, ребята резко и часто гребут, стараясь скорее отойти от берега, шлюпка то скрывается за волной, то колеблется на гребне, то попадает под «девятую», шипящую, высоченную, тяжко бьющую в борт — чуть уступи, оступись, поставит поперек, накроет, перевернет… И не выплывешь, разобьет о камни.

Здесь, в этом месте, строят насосную станцию, которая будет качать на комбинат воду. Нужно вырыть на дне глубокую траншею, а потом уложить в нее трубы. Траншею роет ковш, который таскает лебедка. Техника на грани фантастики: ковш, зацепив валун, каждый раз застревает, трос рвется, его высвобождают, связывают. Иногда траншеи углубляют взрывами, и водолазам приходится закладывать снаряды. А вообще, когда море спокойно, водолазы моют траншею помпой, убирают большие валуны. Но сейчас под воду не пойдешь…

Ребята наконец на ботике. Вытравили подлиннее якорь, пособирали ведра и спасательные круги, которые еще не сорвал ветер, — и вот уже прыгают с борта в шлюпку, ерзающую на волнах.

Потом они едут вдоль оборванного и заваленного камнем троса, высвобождают его. Им помогает на берегу бульдозер. Наконец они подходят к берегу, волна выкидывает шлюпку, и рабочие быстро подхватывают ее, оттаскивают подальше.

Скоро оказывается, что нужно что-то наладить и посмотреть на поплавке, за который зацеплен трос, ребята снова садятся в шлюпку и снова опасно качаются вверх-вниз…

Так проходит час, два, три, четыре… Идет дождь, хлещет ветер, обносит сырой пылью волны.

Еще один такой же день. Еще один. Еще…

— Во: троса рвем! Это два раза в столовой рубаем, а если три раза будем? — говорит мне Володя Речкин. Он самый высокий из троих, у него широкие брови, светлые усы на большом белом лице и усмешечка в глазах.

— …Были в Москве, кума в метро железные руки ухватили, я их кинулся растягать, а кум им пятак сунул — они и отпустили…

Кум — это Коля Нищеглот. Они с Володей подружились еще в армии и с тех пор ездят по стране вместе. Когда они работали на спасательной станции в Ханты-Мансийске, к ним присоединился Женя. И вот их трое. Они спокойно дружны, не считаются работой. Хорошие ребята…