А Степан Павлович стряхивает с кепки воду, оглядывает окопавшийся в сухом сарае «рабочий класс» и как бы между прочим говорит: «Трава пойдет теперь. С понедельника косыть начнем…» Что тут начинается!.. Все мгновенно забывают, что они теперь почти уже городские, с трудовыми книжками и ежемесячной зарплатой, — поднимается невообразимый шум, и больше всех кричит бронзоволицый цыганистый «дед», кругля, катая между красными губами местное «о».

— Нет-нет, Стяпан Павлович, надо по порядку розобраться. Или мы тут строим, а вы нам сено обеспечите, или мы все бросаем и косить идем… Нет, вы нам точно определите, как будет с сеном…

Мы еще толком не понимаем, почему вдруг горит такой пожар страстей, смотрим удивленно, пытаясь усвоить, что к чему. А Степан Павлович победно и мстительно морщит лицо, говорит:

— А вот побачимо. Продвинется коровник хорошо, без сена никто не останется. Лежать будете — другой разговор…

Теперь мы уезжаем.

— У всех личные коровы… — роняет председатель фразу, объясняющую нам ситуацию примерно на три пятых.

Песок схватило дождем, машина идет, как по асфальту, председатель стряхивает с курчавых волос воду, трет короткий прямой нос, улыбается.

— Вот он, лен, — щедро поясняет он, показывая на взгорбленный клочок земли, где плотно, невысоко зеленеет нежная тонкая травка. — Теперь пойдет. Он после всходов долго в рост не идет, корневую систему развивает, она у него разветвленная очень. Теперь должен рость.

Я смотрю на нежную травку, смирно и густо, точно волосы призывника, отрастающие после машинки, покрывшую выпуклый бугор. Вот он лен, знаменитый лен, цена и спрос на который упали было, когда появилось искусственное волокно, и который человечество благодарно оценило вновь. Ошибается известный химик, интервью с которым я читала недавно: никогда не подменить химии естественных даров земли, они будут все дорожать, а синтетика все дешеветь, но тем несравненней, тем желанней будет белье из тонкого льняного полотна, платья из тех волшебных нитей, которые трудолюбиво мотает на коконы шелкопряд, и черная икра, созревшая естественным путем в брюхе самки осетра.

— Лен тоже у нас доходная отрасль, — говорит председатель. — У нас только овцеводство убыточно, но мне в райкоме правильно сказали: ты любишь шерстяные костюмы носыть?..

Мы заезжаем взглянуть, как работает новая машина ДКУ, предназначенная для дробления веток кустарника, которые рекомендуют весной добавлять в корм скоту: кустарника тут действительно много, куда ни погляди, даже слишком. Впрочем, Степан Павлович говорит, что им вполне хватает до весны сена: покосов вокруг много, только успевай заготавливать. В мае этого года колхоз получил знамя гдовского райкома и райисполкома за превышение удойности коров: корма зимой были достаточные, хватило, а когда весной неотощавщие коровы вышли на зеленую травку, удои и подскочили на тридцать один килограмм в месяц к уровню прошлого года…

Следующий свой день председатель начал с того, что заехал на машинный двор. Тут он потолковал с механиком, обсуждая проблему запчастей, и заодно дал разгон молоденькой шоферке Нине Леонтьевой — рыжей, толстой, с добродушным курносым лицом и расхлябанными «шоферскими» движениями. Нина недавно кончила курсы шоферов в Пскове: весьма серьезные усилия предпринимает колхоз, чтобы обеспечить себе кадры механизаторов!..

Косо наблюдая за безуспешными попытками шоферки завести свой грузовичок, Степан Павлович сердито выговаривал ей:

— Все у тебя портится в утренний час!..

И слушал, как механик жалуется:

— Три тележки имеем, все сломаны, а с тележки на тележку колеса не переставишь!.. То номер подшипника другой, то ступицы, а пойди достань ступицу…

— Дак, Стяпан Палыч, что вы на меня опять… — высоким обиженным голосом отвечала Нина, выскочив из кабины и безуспешно гремя заводной ручкой.

— Утром, завсегда утром! — Степан Павлович повернулся к Нине уже всем квадратным невысоким туловищем и недовольно наблюдал за ее неточными, чересчур размашистыми движениями. — Вчора позже пришла, позавчора тоже позже, там сидять десять человек, дожидають одну барышню! Чтой-то за работа!.. Поехали, ладно, — говорит он механику и идет к машине.

— Завсегда вы на меня! — кричит вслед Нина, утирая рукавом грязной бордовой кофты чумазое лицо. — Машина старая, с ремонта, сегодня встала в шесть часов, а она не заводится.

— В деревне теперь есть такие, — говорит Степан Павлович, садясь за руль, — что не знают, как хлеб выращивают, только знают кричать, подавай на стол. И ни у кого голова не болит об этом!..

Механик напоминает ему, что подружка этой самой Нины уехала в город учиться, никуда не поступила, проболталась год в городе, работая то в столовой судомойкой, то (теперь) штукатуром, успела сделать два аборта, а родители вместо того, чтобы привезти девчонку домой и наставить на путь истинный, шлют ей посылки с продуктами и деньги. Как же: дочка в городе!.. Ну, а Нинина бестолковость — еще полбеды: обучится, девчонка боевая…

Председатель поостывает, мы едем молча, я держусь за скобку под ветровым стеклом, подпрыгиваю на выбоинах и гадаю от нечего делать: по вчерашней мы дороге едем или не по вчерашней? Черт разберет: бугры, кусочки ровной земли, засеянные то льном, то люцерной, то какими-то злаковыми, кусты, перелески, камни, желтый песок дороги, серое низкое небо… Деревня, потом еще одна. Глаз радуется желтому солнечному дереву новых домов. И возле каждых ворот — дрова, сложенные стожком; терраски и наличники покрашены заново, крыши перекрыты свежей щепой. Июль, а деревни обстоятельно готовятся к зиме: с будущей недели начинается сенокос, потом клюква, потом уборка всякого доброго, что понаросло в поле, в огороде, в саду, в лесу, — а там и зима. Это для нас она еще далеко, а для них — вот, рядом.