Отца похоронили в тот момент, когда Асеро лежал в бреду, так что для него похорон как бы и не было -- был отец, и нет его. От самого мальчика болезнь постепенно отступала. Стали отпадать корки, и в какой-то момент он уже смог выйти во двор. Тут его увидела тётка Фасолина, жившая пососедству. Она даже руками всплеснула:

– - Какой был хорошенький мальчик, а теперь... смотреть страшно! Он же теперь на всю жизнь рябой!

Асеро вопросительно посмотрел на мать:

– - Ничего страшного, зато он у меня умненький! И работящий. Рябины -- не беда. Найдётся умная, хорошая девушка, полюбит его и таким, а глупые нам не нужны.

Потом были выпускные экзамены в школе (увы, некоторых соучеников оспа тоже не пощадила, и в классе чувствовалась непривычная пустота), и после них была беседа с учителем. Они сидели на лавочке в саду, и Асеро сказал, что не поедет учиться дальше, он должен остаться с матерью, это его долг. И рассказал о словах отца, которые казались ему теперь своего рода завещанием.

Учитель внимательно посмотрел на него и сказал:

– - Но ведь, помимо долга перед семьёй, существует ещё и долг перед Родиной. Ты очень талантливый мальчик, Асеро. Правильно ли будет, если ты не направишь свой талант на службу Родине? Ведь учёные занятия -- это не блажь и не баловство. Как бы мы строили мосты и плотины, если бы не было инженеров и архитекторов? Если бы не медицинская наука, то как бы мы лечили болезни?

– - Отца так и не вылечили, -- мрачно сказал Асеро.

– - Но, может быть, сейчас где-то учится такой же мальчик, который станет лекарем и изобретёт такое средство, которое избавит нас от этой напасти. Может, этим мальчиком будешь даже ты.

– - Я не склонен к лекарском искусству.

– - Пусть так, но вполне может быть, что ты тоже сделаешь что-то, что спасёт многие жизни. И ты не можешь пренебрегать отпущенным тебе от природы даром. А если всё сложится неудачно для тебя... Что же, тогда ты вполне сможешь вернуться к отцовскому ремеслу. Родное селение всегда примет тебя обратно, тут ты не теряешь ничего.

Асеро молчал.

– - Пойми, Асеро, я вижу, что у тебя будет непростое будущее. Ты станешь инкой, Асеро.

Мальчик вздрогнул. Конечно, его учитель не имел в виду Сапа Инку, об этом не принадлежащий к роду сыновей Солнца и помыслить не мог, но для мальчика из далёкого горного селения и просто стать инкой казалось недосягаемой вершиной.

Ну а потом в родное селение приехал Горный Поток, и тут оказалось, что его мать ему единокровная сестра. Так что для мальчика больше не стояло вопроса о долге перед матерью, которая тоже ехала в столицу, да и вопрос, надо ли получать дальнейшее образование, решался сам собой.

Конечно, когда ему случалось сожалеть о своём выборе, он поневоле вспоминал отца. Вспоминал в Испании, когда, сгорая от стыда, сбегал из пиршественного зала в мокрых штанах, вспоминал и потом, когда ввязался в соперничество с Горным Львом. А вот на войне с каньяри он не колебался. Понимал, что всё равно бы воевал, пусть и в другом статусе. Но смерть в бою есть смерть в бою, и не важно, есть ли у тебя золотые серьги в ушах.

А вот на вершине власти решения принимать порой мучительно трудно. И бояться за свою жизнь и жизнь своих близких тоже не сладко. На фоне этого отец порой казался правым своей сермяжной правдой обувного мастера. Но только когда было изобретена прививка от оспы и начался проект по внедрению, Асеро был счастлив снять с себя вину перед отцом. Да и вообще был счастлив избавить свой народ от этого кошмара. Даже врагу он не пожелал бы тех "нитей из боли", память о которых не стёрлась за годы.

Впрочем, нося на голове алое льяуту с золотыми кистями, легко было думать, что отец ошибался, и ты оказался способными правителем, чьё имя войдёт в историю. А теперь, когда ты жестоко избит и опозорен, когда лишь чудом избежал смерти, поневоле начнёшь жалеть, что не послушался отца.

А может, он допустил какие-то ошибки с каньяри? Что-то недоучёл?

Война с каньяри куда сильнее выкосила его родной край, чем пресловутая оспа, и была куда жесточе. Юношей Асеро счёл своим долгом отправиться на войну, угрожавшую целостности и безопасности Тавантисуйю. Точнее, Асеро вызвался пойти добровольно, узнав про то, какая ужасная участь постигает тех инков, да и простых кечуа, попавших в руки мятежников. Впрочем, это ужасало любого честного тавантисуйца. Асеро уже тогда понимал, что у каньяри много обид на инков, и мог понять тех, кто убивает врага в бою, но никакими обидами нельзя было оправдать тех, кто глумился над уже беспомощными и безоружными пленниками, уродовал их и обращал в рабство, кто насиловал беззащитных и ни в чём не повинных девушек и женщин. Или в глазах каньяри принадлежность к народу, лояльному инкам, уже была виной, за которую можно без зазрения совести отнять не только всё имущество, но и честь, здоровье, саму жизнь? А если бы каньяри пробились к морю и христиане стали бы присылать им на помощь свои корабли с солдатами? Нет, конечно, Асеро считал замирить каньяри необходимым, но шёл воевать не только поэтому, но и потому, что хотел доказать себе, что он не трус и перед врагом не дрогнет. Да, прежний промах при испанском дворе ему простили, но он всё равно хотел доказать себе, что сам достоин этого прощения, что он может оправдать доверие в трудной ситуации, а значит, он может сам себя уважать.

Будучи уже далеко не мальчиком, а взрослым восемнадцатилетним мужчиной, уже к тому моменту успевшим прославиться как воин и гроза врагов, Асеро вновь волею судеб оказался в родном селении. Но только вспоминал он этот день как один из самых ужасных дней своей жизни... Конечно, Асеро знал, что каньяри не церемонятся с иноплеменниками, видел он и деревни, пострадавшие от каньяри, где жители жаловались на унижения, которые пришлось им претерпеть, на грабежи, на похищения и насилия над женщинами, но такого, как в этот раз, ему до того видеть не удалось. Всё население родного городка, за исключением тех женщин, которых враги унесли с собой в качестве пленниц, от малых детей до глубоких стариков было перебито. Сами же дома были сожжены, и теперь улица, по которой шёл восемнадцатилетний Асеро, представляла собой голые каменные стены без крыш, и обугленные остовы деревьев, которые казались ему похожими на мертвые руки, тянущиеся к небу. Кое-где попадались трупы, но как ни привык Асеро за эти годы к смерти на войне, ему всё равно не хватало теперь духу подойти к ним, чтобы узнать в них тех, среди кого он родился и вырос и без того было тяжело думать, во что превратили враги его малую родину. Играя на этих улицах ребёнком, он даже и представить себе не мог, что кто-то может прийти и всё так испоганить. А если и мог бы, то в роли врагов представлял себе белых людей, а не соседей-каньяри, к которым хоть и было прохладное отношение, но в способности на такое зверство их никто не подозревал. Времена Великой Войны, когда многие каньяри сотрудничали с испанцами, уже успели подзабыться... Вот и школа, где он учился мальчиком. Тоже теперь обгорелые развалины. И последней каплей для Асеро стал тот момент, когда он увидел, что рядом с руинами школы в петле висит его старый учитель... Не выдержав, Асеро упал на траву и расплакался.

Он не помнил, сколько времени он рыдал в беспамятстве, время казалось ему чем-то уже не стоящим и не важным. В таком состоянии его застал Зоркий Глаз, его непосредственный командир. Тряся за плечо, он говорил:

– - Ну что ты плачешь как новобранец! В первый раз, что ли, трупы и смерть увидел?

– - Ты не понимаешь, это же мой родной айлью. Горный Поток забрал нас с матерью, когда мне было одиннадцать, но здесь остались жить братья и сёстры моего отца, и их дети и внуки... А теперь они все мертвы, все! За что их убили? Чем они перед каньяри провинились? Вот чем мой учитель, -- Асеро показал на труп, -- перед ними был виноват?