Я жевал мясо, и бездумно выбирал вокруг себя валяющиеся палки. Выбирал, осматривал, откидывал. Я не знаю, лес опять что-то мне подсказывал, но в этот раз я даже не задавал вопросов. Не явно уж точно. В конце концов я выбрал одну из свалившихся давно откуда-то сверху веток, почистил ее и осмотрел.

Не понимаю, почему я выбрал именно ее. Обычная древесина, даже я, не слишком большой специалист, мог найти здесь и палку покрепче, и попрочнее. Древесина была темная, но не слишком плотная, легкая. При этом палка лежала здесь давно — и, наверное, все-таки смола, или какая-то пропитка внутри дерева так и не дали ей сгнить. Чего я бы ожидал от дерева высокой плотности, но не от этой.

Джунгли напомнили мне о чем-то, забытом. Я разломал палку на несколько кусков, и начал так же механически, практически не думая, что я делаю, стругать из них колышки.

— Пройдем сегодня двадцатку? — спросил Базиль.

Я молча кивнул. Потом посмотрел на Цинер, которая сидела дальше всего от меня, но при этом единственная, кто смотрел на меня вообще не отрываясь. Специально для нее я решил добавить:

— Лес говорит, что если пройдем чуть больше, то выйдем к ручью. И у ручья будет хорошая полянка для стоянки на ночь.

Вот зачем я это ляпнул? Ну не могли же деревья, в самом деле, предсказать все это с такой точностью.

Цинер напряженно кивнула, и явно запомнила каждое слово.

Интересно теперь, а если мы будем идти, повинуясь голосу леса, всю ночь, и так и не дойдем до этой чертовой воды, то, что тогда она скажет? Да ладно скажет, что она обо мне подумает?

Роза сорвала еще несколько цветков, тех самых, энергетиков. Но использовать не стала, а лишь припрятала в карман рюкзака.

— На вечер, — тихо сказала она, словно бы ни к кому конкретно не обращаясь. Правда услышать мог только я. А Роза опять раскраснелась, но, на этот раз, лишь слегка.

Я тихо вздохнул. Обещания надо выполнять.

Джунгли укроют. Сберегут и накормят. Лес согреет и, если слушать его внимательно, укажет путь.

Ручей оказался через пятьсот метров от места, где мы бы остановились, если бы не озвученное мной предсказание деревьев. Тихий торопливый лесной ручей, пробивающий себе дорогу между корнями. Оголяющий камни.

И полянка прямо у тропы, вытоптанная животными, приходящими сюда напиться.

Цинер этим вечером молилась дольше всех. Даже я слышал в ее персональной молитве просьбу, если дозволит Свет Истины, стать второй говорящей с деревьями. Пусть только лес научит. Теперь — она верит.

Через два дня Роза перестала пытаться пичкать меня цветочными стимуляторами, убедившись, что возможно все, и зависит это не от цветов, а от того, как поставить задачу.

На третий день Базиль нарвался, приняв удар дикого, увидевшего людей впервые в жизни, хищника, на предплечье руки. Рана осталась неглубокая, во многом его защитил комбинезон, но вот когти были грязные. Уже на следующий день нам пришлось вколоть в парня лошадиные дозы антибиотиков, и по несколько раз в день останавливаться, чтобы еще и еще раз обработать рану. Базиль не жаловался. Он горделиво шел налегке, его пришлось разгрузить практически полностью, чтобы гигант не начал отставать, и на шее у него висели когти, вырванные из лап того самого хищника. Целое ожерелье.

Но на всякий случай он их промыл. И я видел, хоть он и старался этого не показывать, как при каждом удобном случае он мыл эти когти снова и снова, а на привалах еще и чистил палочкой. Фобия во всей красе — ожерелье из когтей он чистил даже чаще, чем раненую руку. А заживала она очень медленно.

Мы выдали рюкзак ему обратно лишь на восьмой день, убедившись, что рука быстро пошла на поправку. Это произошло после того, как мы промыли рану не просто водой с разведенными антибиотиками, но добавили ко всему этому сок лозы. Джунгли подсказали, какую лозу нужно обрубить. И действительно — вода от ее корней шла с такой силой, что мы набрали поллитра сока за короткую дневную стоянку. Не пить — обработать рану. Не знаю, откуда джунгли знали, что это поможет. Я лишь транслировал то, что они сказали. Смутно понимая при этом, что разговариваю, скорее всего, не с джунглями, а лишь с самим собой.

Приближаю себя к психиатру и нейролептикам.

Цинер шла рядом со мной, теперь почти всегда, иногда даже беря в руки мачете, чтобы быть прорубающим, если придется, но не отходить от меня. А иногда лес говорил мне, а я — говорил остальным, что выгодней срезать, перекинуться напрямик на другую тропу, сэкономить кучу времени вместо того, чтобы идти в обход. Нечасто, но, бывало, один раз за два-три дня мы ненадолго углублялись в джунгли, и — о чудо, выходили на новую, более удобную тропу. Магия говорящего с джунглями — умение слушать листву, шум веток наверху, когда ветер, смотреть на направления троп, и по толщине и мясистости листьев определять, сколько животных здесь пасется, сколько эти животные пробили троп вокруг, и куда.

Иногда я говорил Цинер, которая всегда молчала, за исключением разве что вечерних молитв, что-нибудь. Что расстояние между деревьями во взрослом лесе определяется лишь смыканием крон. Что паразитирующая лоза в этих джунглях, половина из видов, так долго живет по соседству с этими великанами, что превратилась из паразита в симбионт. Я видел деревья, стоящие у основания на одном только скелете из лозы, потерявшие уже свой ствол, почти всю древесину, лишь нарастающий камбиальный слой кормил крону дерева высоко наверху, но удержать его он уже не мог, и дерево держалась лишь на лозе, которая когда-то пила его соки. Карабкалась вместе с ним наверх. И не позволяла ему обрушится и сейчас.