У них за каждым обедом так? Она подумала, что Ник сейчас заговорит, может быть, даже почувствует неловкость, но он, казалось, сосредоточился на еде и только поглядывал на отца, набив рот. Джилл тоже совсем успокоилась и ждала продолжения. Впоследствии, узнав Ральфа ближе, Анна заметила, что он любит сравнивать национальные характеры и за этим стоит желание провозгласить, что британский с его твердостью и порядочностью заслуживает всяческого восхищения. Он не просто любил такие сравнения — это было навязчивой идеей, его способом понимать мир. Он сравнивал спокойно, без энтузиазма, а так, как будто это было объективное наблюдение, констатация истины. Ее удивляло, что Ральф не замечает шершавой изнанки своих сопоставлений, самодовольного взгляда на шаткость всех прочих наций. В этот первый вечер она подумала, что Ральф так разговорился от неловкости, что ему не нравится ее присутствие, но из вежливости он пытается это скрыть.

После короткой паузы Ральф заговорил о том, как служил полицейским в Северной Нигерии, исполнял имперский долг, пока Нигерия не обрела независимость, и тогда уехал на родину зарабатывать деньги.

— Знаете, когда читаешь Оруэлла, его эссе «Убийство слона», работа полицейского представляется достойным занятием. Любопытно, да? Ведь на самом деле он хочет показать недостойность нашей имперской системы. А вы любите Оруэлла? — утомленно обратился он к Анне. — Ник сказал, что вы изучали литературу. Нынче полагается читать Оруэлла?

Анну вовлекали в беседу; демонстративная внимательность Ральфа помогала ей успокоиться, а его начитанность и умные замечания даже удивляли. Судя по всему, он основательно читал Оруэлла, Форстера, Конрада, Киплинга и в разговоре свободно переходил от одного к другому, проводя сравнения, спрашивая мнение Анны. Это было похоже на семинар, мягко руководимый Ральфом, — Анна была поглощена целиком. Разрушила волшебство Джилл, отправившись мыть посуду. Вскоре и Анна очутилась на кухне; помогая хозяйке, она рассказывала о своей школе, об учениках, о том, как ей нравится работа.

Это была ее первая встреча с родителями Ника: Ральфом, непоколебимым в своем самодовольстве, и Джилл, сперва любезной, а потом замкнутой и неуверенной в себе. Анне было неуютно при первом знакомстве, и от этого чувства она так и не смогла вполне избавиться. Нику она об этом не говорила, боясь показаться занудой, но сомневалась, что понравилась им.

Когда у Аббаса случился второй удар, Мариам было сорок восемь лет. Его отпустили из больницы, и она уволилась. Особого выбора не было: либо так, либо нанять сиделку, а она знала, как ему это будет противно. Да и отказывалась она не от должности члена правления Банка Англии. Теперь надо было считать деньги — прежде она о них почти не думала. Все заботы лежали на нем. Ей предстояло узнать о пособии и как получить доступ к его пенсии — как управляться без его помощи. Научиться уходу за ним. Не сразу удалось ей сориентироваться в новых обязанностях, усвоить их, она старалась по мере сил не испытывать возмущения и брезгливости. Аббас не мог говорить и смеяться, самостоятельно есть и оправляться. С последним ей приходилось тяжелее всего, как бы она себя ни уговаривала. Ничего не могла с собой поделать. И от него не могла скрыть, как ни старалась. Он закрывал глаза, когда она его подтирала; иногда из-под сомкнутых век выползала слеза. После первых недель лечения она подумала, что пора ей встряхнуться и найти себе занятие. Она побывала в парикмахерской, закрасила седину и, когда у Аббаса были сеансы терапии, раз в неделю ходила в спортзал. Она сразу подружилась с тренером — молодой худенькой блондинкой в больших очках, говорившей торопливо и как-то странно, словно пыталась изобразить себя кем-то другим. Мариам нравился ее дружелюбно-командирский тон — так ей легче было скрывать свою неискушенность в спортивных делах. И нравились неумеренные похвалы и радостные восклицания, когда Мариам удавалось новое простенькое упражнение.

Однажды она прочла в местной бесплатной газете о Центре для беженцев в Норидже — среди прочего там предоставлялись беженцам и претендующим на политическое убежище информация и юридическая консультация. Им помогали отыскать свои семьи и родственников и освоиться на новом месте. В большой статье рассказывалось о реальных людях, о том, что выпало на их долю, о том, где они теперь. Для нее такая работа имела особенный смысл — из-за Аббаса и загадки ее собственного происхождения и из-за Джамала, работающего как раз над этой темой. Она поняла, что некоторые сотрудники здесь — волонтеры, и подумала, что такая работа по ней. Как будто она включится в семейное предприятие. В день, когда у Аббаса был сеанс физиотерапии, Мариам отправилась в Центр и предложила свои услуги. Аббасу это, наверное, не понравилось бы. Если бы мог говорить, сказал бы, должно быть, что она собралась донимать людей, которым еще надо разобраться со своей жизнью, что будет лезть с вопросами, на которые никто не хочет отвечать, давать советы, от которых никакого толку. И сама она плохо представляла себе, как сумеет урвать время от ухода за ним. Тем не менее в четверг она отправилась в Центр и предложила свои услуги: «Чем я могу вам помочь?»

В Центр помощи беженцам Мариам явилась нарядная и спокойная — хотя внутри была напряжена, ожидая, что ей откажут, что она не нужна, лишняя. Но ее приняли, и она помчалась в медицинский центр забирать Аббаса и думала по дороге, как это удастся совместить. По дороге домой она не удержалась и рассказала Аббасу о своем намерении. Она взглянула на него — услышал ли — и увидела на его лице тугую, чуть брезжащую улыбку. Тень улыбки, но всё же улыбку, первую после удара.

— Аббас, ты улыбаешься, — тихо сказала она и сама улыбнулась. — Улыбайся. Пора уже, мистер Бутс. Так думаешь, Центр для беженцев — правильная мысль?

Вечером она позвонила Джамалу (не дозвонившись до Ханны) и первым делом рассказала об улыбке. Еле-еле заметная — но улыбка, не ошибиться. Потом рассказала о Центре для беженцев.

— Что ты будешь там делать? — спросил он.

— Я по-всякому могу помогать. В яслях, с уроками грамотности, с общественными мероприятиями в Центре. — Ей хотелось обрадовать Джамала, но по его голосу почувствовала, что у него есть сомнения. — Папа из-за этого улыбнулся — значит, думает, что это правильно. А тебе как кажется — хороший план?

— Если тебе захотелось… Ну, если хочешь заняться такой работой… может оказаться будничной, скучной. Уборка, заваривание чая, мытье — примерно то, чем занималась в больнице и дома.

— Значит, думаешь, плохая затея? — огорчилась она.

— Да нет, хорошая, конечно, — ответил Джамал. — Особенно если наш больной улыбнулся. И тебе полезно чем-то отвлечься от ухода за ним, заняться чем-то, что тебе по душе. Боюсь только, тебе не предложат ничего интересного. Новая поденщина, и только.