Моложавый тележурналист, не по сезону затянутый в кожу, шмыгнул красным носом.

– Арсений Ромуальдович, – со вкусом произнес он, – расскажите телезрителям о деятельности вашего Центра.

Вайткус, с укоризной посматривая в мою сторону, приосанился.

– Наш Центр собрал талантливую молодежь, старшеклассников и студентов, объединенных общей целью – добиться того, чтобы все изделия, выпущенные в Советском Союзе, были признаны лучшими в мире…

Ромуальдыч увлекся, глазастые объективы гуляли по нашим лицам, по машинам, задерживаясь на «ЗИСе». Как по заказу, растаяли залетные тучки, и снова хлынуло солнце, избавляя от противной зябкости. Стали подтягиваться зрители. Уж как они, без сотовых и «вацапок», разносили инфу, не ясно, но вскоре гуляющий народ собрался плотным кордоном, почтительно окружив площадку по периметру.

И тут стали происходить события. Подкатили сразу три огромные, будто бы распластанные машины – два укороченных «утюга» «ЗИЛ-117» с охраной плюс приземистый «советский» «Каддилак» – 114-я модель. Телеоператоры растерялись, не зная, позволено ли им снимать прибытие ОВП. Но на всякий случай запечатлевали тайком – для истории.

Прикрепленные живо исполнили ритуальные маневры, и показался виновник переполоха – министр обороны Устинов. Дмитрий Федорович неторопливо приблизился к Арсению Ромуальдовичу и крепко, с размаху, пожал ему руку.

– Здорово, – прогудел он. – Что ж ты не позвонил, а? Я чисто случайно узнал, что ты здесь, да и когда – за завтраком!

– Етта… – развел Вайткус руками. – Тревожить большого человека…

– И как тебя только Марта твоя терпит, не понимаю, – проворчал Устинов. – Ну, докладывай.

– Слушаюсь, товарищ генерал армии! – ухмыльнулся Ромуальдыч и коварно выхватил меня со второго плана. – Знакомьтесь. Миша Гарин. Он по этим делам… Ну-у… Как минимум полковник!

Министр обороны поправил папаху, отчего в очках поблекли «зайчики».

– Докладывайте, товарищ полковник, – в рокочущем голосе Устинова не слыхать было шутейности, лишь в прищуре глаз угадывались смешливые огоньки.

– Лучше один раз увидеть, товарищ генерал армии, – улыбнулся я, по эстафете подзывая деда Егора со товарищи. Фронтовики несмело приблизились. – Перед вами офицеры, солдаты и сержанты, прошедшие всю войну, от Москвы до Берлина, а кое-кто и японцам жару давал. Вы ничего необычного в них не замечаете?

Министр приглянулся, пожимая плечами.

– Да нет… Здравия желаю, товарищи красноармейцы!

– Здравия желаем… тащ… министр обороны… – отпасовали деды.

– У них нет ног, Дмитрий Федорович, – ровным голосом сообщил я. – Ампутировали выше колена.

Тут Ефимов не сдержался.

– Тридцать лет! – воскликнул он дрожащим голосом. – Тридцать лет сиднем просидел, прям, как тот богатырь, как его… Илья Муромец! А теперь – вот!

Дед Егор сплясал что-то по мотивам «Яблочка».

– Без ног? – не веряще нахмурился Устинов.

Дед Егор молча задрал штанины, и толпа ахнула на тусклый блеск модулей.

– Во! – тоненько крикнул Скоков, двумя пальцами обжимая «ногу» выше колена – штанина собралась в жгут.

– Поразительно… – прогудел министр.

– Это модульные протезы, – сказал я со знанием дела. – И мы хотим, чтобы все наши фронтовики, потерявшие ноги на Великой Отечественной, получили вот такие модульники. Они это заслужили!

Наши захлопали, тут и зрители подключились.

– Я вас очень прошу, Дмитрий Федорович, порадейте за инвалидов! Хватит и одного цеха при авиазаводе, где и титан найдется, и углепластик, и толковые слесари. Понимаю прекрасно – лишние хлопоты, зато к тысячам старых бойцов вернется счастье ходить!

– Похлопочу, – добродушно буркнул министр и уважительно пожал мне руку. – Ромуальдыч, свяжешься со мной. Лады? А вас, – он блеснул очками на гавриков и гавриц, – приглашаю на открытие партсъезда!

Устинов будто бы не замечал бликовавших объективов, а журналисты кружили вокруг, как осы над медом, снимая все подряд с упоением истинных ценителей – явились на выставку детского рисунка, а угодили на вернисаж Пикассо!

Остывая, я проводил глазами отъезжавшие «ЗИЛы» и прошелся по влажнеющему снежку. Пригревает…

Зрительское «оцепление» распалось – люди облепили чудеса автотюнинга, судили, то ли оценивая, то ли прицениваясь, громко восхищались или молча качали головами, крутились вокруг ветеранов или наших девчонок – по интересам. Подставляя лицо солнцу, я благодушествовал, жмурясь в релаксе.

– Здравствуй.

Можно сколь угодно долго повторять «не люблю», но стоит однажды услышать голос «бывшей» – и сердце даст сбой. Я медленно обернулся.

Передо мной стояла Инна. В финской дубленке, во французских сапожках, модных – на платформе… Одета и обута шикарно, но я не сразу узнал недавнюю фантазерку, готовую изумляться причудливому разбегу жилок на крылышке стрекозы.