Шрифт:
— Эх, деревня ты, Саня. Что бы завязать с девушкой разговор, нужно начинать с комплиментов, а там и найти тему для беседы. Ты комплименты ей говорить пробовал?
— Никогда не занимался такой фигней.
— Попробуй, это не сложно. Для начала расскажите ей как она прекрасна.
— Гм. Знаешь, Мария, скажу я. Все наши мужики, что тебя видели, теперь мечтают тебя трахнуть. Особенно который Буслов.
— Ну вот же, Саша! Стоит лишь чуть- чуть напрячься, и получается!
— Да? А ты заметил легчайший эротический подтекст?
— Вот да! Неуловимый аромат грязных намеков.
— Нда. Вот и направляй простых советских людей на службу в Чехию. Чего они там только не понахватаются!
Я потянулся к телефону, но он, по мистической привычке телефонов, зазвонил сам.
— Лукин, слушаю — буркнул я, прикидывая, что пора бы уже завести автоответчик, да и кнопочный телефон.
— Саш — всхлипнула трубка мне в ухо — дедушка умер.
— Ты где? — я растерялся. Не потому что генерал помер. А от непонимания, что я должен теперь сделать.
— Там же, в рекреации второго этажа. Ребята сказали тебе звонить.
— Жди там. Я сейчас приеду.
* — Виктор Баранников, на описываемый момент- глава МВД СССР, и, параллельно, глава МВД РФ. На описываемый момент- курирует КГБ.
Глава 26
Военные похороны — это торжественно, в чем то красиво, а главное- четко организованно. Как не крути, в неразберихе сентября девяносто первого года, достойно организовать похороны вряд ли смог бы еще хоть кто-то.
Отделение роты почетного краула, исполнило троекратный салют над могилой, и провожающие потянулись с Новодевичьего Кладбища…
Три дня назад, примчавшись в Бурденко, я застал зареванную девушку, под охраной сумрачных абреков. Поблагодарил парней, дескать, буду должен. Они мрачно похлопали меня по плечу, и отвалили.
Усевшись в машину, Маслова безжизненно рассказала, что хирург объяснил — ничего сделать было нельзя. Сердце в лоскуты, он на ногах перенес инфаркт недавно, увы. И что дедушка в июле ездил на службу, вот вернувшись и слег. Чуть получше стало — снова куда-то поехал, тут ты, Лукин, его привез. Потом она замолчала и попросила сигарету.
Вполне уверенно затягиваясь, она безжизненно говорила, что дедушка был спокоен и добродушен. Узнав, что пакет ушел Лукину, сказал что так тому и быть. И что бы она не переживала. А сейчас…мне даже не дали его увидеть! Сказали ехать домой, со мной свяжутся…
Докурив, она повернула ручку магнитолы. Зазвучал «Have You Ever Seen The Rain», а она повертела головой.
— Ты куда меня везешь?!
— На дачу.
— Не нужно дачу, Лукин. Нужно домой, в Институтский переулок. Там уже Варвара Степановна меня ждёт.
Пожал плечами, и свернул с набережной на мост.
— А расскажи о себе, Лукин? Вот ты про меня уже все выяснил, а сам?
— Что тебя интересует?
— Как ты познакомился с дедушкой? Сколько тебе лет? Где учился? И чем занимаешься, кроме этого вашего кооператива. И не вздумай врать, я сразу увижу.
— Иголки под ногти загонять планируешь? — я вырулил на Яузский Бульвар — или сразу убьешь?
— Перестань, Саш. Ты странный. Дед вообще сказал, что рад что мы познакомились.
— А еще что нибудь говорил?
— Да нет. Держал меня за руку и улыбался. Ему плохо было…
Н-да. Бедолага, теперь будет прокручивать в голове этот последний разговор и загоняться. Что не то сказала, не то спросила, и зачем то молчала…
— Да нечего мне рассказывать, Маш. Мне двадцать шесть. Из Тихвина. Учился, служил в армии. Окончил институт, устроился работать к приятелю.
— А какой институт?
— Питерский ЛИЭИ.
— Ничего удивительного, сразу видно, что ты не москвич.
— Ну да, не акаю, не говорю ехай, не ковыряюсь в носу.
— Ну да, питерские все время изображают из себя аристократов.
— Комплексы, Маш. Двести лет быть подножием трона, и стать областным центром. А в Москве, тем временем, даже дворник ближе к власти, чем директор питерского завода.
— Хм. Ты мог бы в Москву поехать, или еще где жить. Зачем Ленинград?
— Ты вряд ли поймешь — хмыкнул я — Зачем? Именно что бы жить в Питере. Ведь как там не жить? Там Растрелли, Кваренги, Ринальди. Своды, и арки, и дворы. Тяжелые чугунные, легкие прозрачные решетки. Всегда и везде воздух, пространство, и всё колеблется. И великие тени, которым не видно конца. И звук их шагов пока слышен. А кто-то не тень вовсе, кто-то жив еще. И ты посреди всего этого. А Москва что, Москва это круто.