На этом моменте я едва сдержался, готовый разразиться аплодисментами. Мы не репетировали речь, она шла от самого сердца Елизавета, это был голос ее крови. Истинное наследие Романовых, которое не смогли бы отобрать, даже лишив ее титула и остатков власти.

И я в очередной раз убедился, что сделал правильный выбор.

Не завидую Мещерскому и прочим марионеткам и кукловодам. Как говорится, мы несем добро и справедливость, и да захлебнутся кровью те, кто усомнится в нашем миролюбии, ибо милосердие наше беспощадно…

Голос Елизаветы, тем временем, уже не звенел — он гремел эхом переполняющей девушку Силы, разносясь даже по звукоизолированной студии.

— Я не позволю тем, кто прячется за масками союзников, разорвать мою страну на куски под предлогом заботы. Я не позволю подставным правителям диктовать нам курс, — продолжила Елизавета. — Ни один иностранный монарх, ни одна компромиссная фигура, согласованная в кабинетах за границей, не будет править здесь — потому что эта земля принадлежит нам. И никто не вправе указывать, кому на ней жить! Я не несу с собой войну. Я не призываю к мятежу. Но я не уступлю! Я пришла, чтобы вернуть то, что было отнято. И я это верну! — Елизавета опустила голову и закончила уже почти шепотом: — Во имя памяти моего отца. Во имя моей семьи. Во имя моего народа. Во имя всех, кто верит, что правда — ещё не забытое слово.

— Счетчики сдохли, — пробормотал Корф. — Но это уже не важно. Во всех новостях, во всех сетевых трансляциях одно и тоже. Нас смотрит весь мир!

— Что там у группы два? — поинтересовался я, возвращая товарища к реальностию

— На позициях. Ждут сигнала. Готовы к штурму.

— Хорошо. Ждите команду.

Елизавета, тем временем, сделала короткую паузу, посмотрела в камеру полными грусти глазами и заговорила снова. Уже негромко, но все так же выразительно.

— Я не питаю иллюзий. Я знаю, что мой голос опасен для тех, кто сегодня правит из тени. Для тех, кто боится правды сильнее, чем любого врага. Они называют себя хранителями порядка. Говорят о законе, о стабильности. Но их закон — это страх. Их порядок — это тюрьма. — Елизавета сдвинула брови. — Им мало убить императора. Им мало окрасить в черное мой дом, мое имя, мою судьбу. Теперь они затыкают рот каждому, кто осмелился говорить вслух, что трон пуст — и что они лишь временные узурпаторы, заполнившие вакуум власти. Они боятся. Боятся тех, кто служит не им — а Родине.

Снова эффектная театральная пауза, чтобы дать зрителям осмыслить услышанное, и тут же продолжение:

— Совсем недавно в застенки Петропавловской крепости был брошен человек. Офицер. Герой. Сергей Юрьевич Гагарин! — отчеканила Елизавета. — Капитан особой гардемаринской роты. Один из тех, кто дал присягу народу и короне и остался ей верен. Один из тех, кто посмел встать на мою сторону. Кто не предал. И знаете, в чём его преступление? Он не убивал. Не нарушал приказ. Он всего лишь… не промолчал! За это его заковали в цепи. За это его объявили преступником. За это его пытались стереть — как и многих других до него. — Елизавета посмотрела прямо в камеру. — Но я скажу это прямо: я не боюсь. Я не забуду. И я не оставлю своих. Потому что быть монархом — это не титул и не корона. Это ответственность. Это долг. Я не могу называть себя вашей императрицей, если в этот самый момент мой офицер сидит в сырой камере за то, что исполнил свой долг. И потому я готова действовать. Не словами, а делами. Не завтра, а сегодня!

— Круто! — одними губами прошептал Поплавский. — Ну круто же…

Вы спросите, насколько серьезны мои намерения? — Голос Елизаветы снова окреп, зазвенев колоколом. — Сейчас я вам это продемонстрирую!

— Группа два, пошли! — прошипел я в наушник. — Корф, картинку!

— Работаем!

Я сделал знак Елизавете и перевел взгляд на студийный монитор, дублирующий картинку в эфире. На экране появилась панорама Петропавловской крепости, снятая с высоты почти что птичьего полета.

Коптер. Зависнув над центром крепости, он медленно повернулся вокруг своей оси, взял в фокус Иоанновский мост и приблизил изображение. Когда я увидел, на чем именно он сфокусировался — чуть не поперхнулся.

В подробной разработке операции освобождения Гагарина-младшего я не участвовал: эту часть его отец взял на себя лично. Я ничуть не сомневался в его аналитических способностях, не сомневался, что он найдет достаточно людей для штурма изыщет, найдет оружие, технику, материальную базу, но…

— Танк? — выдохнул я. — Серьезно? Да где вы его, мать вашу, взяли?

Огромная туша тяжелобронированного чудовища в сопровождении отряда пехоты, тем временем, замерла у моста, повернула башню и плюнула огнем из ствола, разом окутавшись клубами дыма. А когда дым рассеялся, в проем, оставшийся на месте главных ворот, уже входила штурмовая группа, возглавляемая знакомой фигурой в пальто и с тростью под мышкой.

— Корф, смена ракурса! — пробормотал я.

Секундная заминка — и картинка изменилась. Сейчас трансляция шла с тактической камеры на шлеме одного из бойцов.

Гагарин-старший вошел во двор Петропавловской крепости, как в собственную столовую. Неспешно, вразвалку, со скучающим выражением на лице. Но я знал: именно сейчас старик играет на публику. На самом деле его поглощает ярость, и выплесни он ее — в этом адском пламени расплавятся даже древние камни бастионов.

Бронетранспортер в глубине двора шевельнул башней… и тут же отлетел в сторону, врезался в стену и замер наполовину расплющенной консервной банкой. Гагарин же, даже не сбившись с шага, продолжал движение вперед.

Откуда-то из караулки выбежали несколько бойцов, вскинули автоматы… И медленно опустили их, узнав Гагарина. После чего развернулись и вернулись в здание. Я мысленно поблагодарил их за разумное решение. Изломанные тела в прямом эфире — последнее, что нам нужно, а за то, что старик сдержится, открой бойцы по нему огонь, я бы ручаться не стал.

Пока что картинка выглядела прекрасно.

Дойдя до Петровских ворот, Гагарин сделал нетерпеливый жест рукой — и многотонная махина рассыпалась в щепки. Я лишь качнул головой: демонстрация силы выходила более, чем впечатляющая.