Она продолжала сыпать цифрами, показывая графики, где красные линии падали, как ножи. Я сжал челюсть, чувствуя, как гнев и бессилие борются внутри. Танабэ. Этот гад ждал, как гиена, чтобы растащить остатки моего бизнеса. Но я молчал, переводя взгляд на Ичиро. Он сидел прямо, его тёмный костюм был безупречен, но глаза — обычно полные идей и энергии — были тусклыми. Он не сказал ни слова, и это пугало меня больше, чем цифры Юмико.

— Спасибо, Юмико, — сказал я, когда она закончила. Мой голос звучал хрипло, но твёрдо. — Можешь идти. Мне нужно поговорить с Ичиро.

Она кивнула, закрыла планшет и вышла, оставив за собой тишину, тяжёлую, как свинец. Дверь тихо щёлкнула, и я повернулся к Ичиро. Он смотрел в стол, избегая моего взгляда, и я понял, что всё ещё хуже, чем кажется.

— Ичиро, — сказал я, наклоняясь вперёд. — Расскажи всю правду. Без этих цифр. Что происходит?

Он глубоко вздохнул, словно собираясь с силами, и наконец посмотрел на меня. Его лицо было усталым, почти больным, и я вдруг заметил, как он постарел за эти недели.

— Кенджи, — начал он, и его голос был низким, почти надломленным. — «Спрут»… он практически обанкротился. Процесс неизбежен. Мы делали всё — пресс-конференция, скидки, даже попытки с блогерами. Но люди боятся. Они видят «Белый Тигр» и думают о яде, о смерти. Умер известнй политик, это на слуху у всех, так быстро погасить эту волну не удалось. Мы теряем деньги быстрее, чем можем покрыть. Инвесторы готовы выйти, а банки не дают кредитов.

Я почувствовал, как пол уходит из-под ног. Обанкротился. Слово резало, как нож. Я сжал кулаки, пытаясь удержать себя в руках.

— Значит, его нужно закрыть? — спросил я, и мой голос дрогнул, выдавая боль, которую я не хотел показывать. — «Белый Тигр»?

Ичиро кивнул, и его взгляд был полон вины, как будто он сам подвёл меня.

— Да, — сказал он тихо. — Чтобы не провалиться в ещё большие долги, нужно закрывать. И быстро. Я… я могу сам сообщить персоналу, Кенджи. Это моя работа.

Я покачал головой, чувствуя, как что-то ломается внутри. Персонал — повара, официанты, уборщики — они были семьёй «Спрута». Они доверяли мне, как доверяли отцу. Я не мог переложить это на Ичиро.

— Нет, — сказал я, вставая. Мой голос был твёрдым, несмотря на бурю внутри. — Я сам всё скажу людям. Это мой долг.

Ичиро посмотрел на меня, и в его глазах мелькнула смесь уважения и боли. Он кивнул, не споря, и я знал, что он понимает. Но стоя у окна, глядя на Токио, я чувствовал, как тень «Спрута» становится всё тоньше.

Я шагал в «Белый Тигр» рядом с Ичиро, и каждый шаг отдавался в груди, как удар молота. Воздух в ресторане, обычно пахнущий морем и специями, сегодня казался тяжёлым, пропитанным нашим общим молчанием. Ичиро смотрел в пол, его плечи были опущены, а лицо — серым, как токийский асфальт под дождём. Я знал, что он чувствует то же, что и я: боль, гнев, нежелание сдаваться. «Белый Тигр» был не просто рестораном — это была душа «Спрута», наследие огромной империи. Закрыть его значило бы предать всё, за что мы боролись. Но цифры Юмико не лгали, и мы оба знали, что выбора почти нет.

Как только мы вошли, взгляды персонала приковались к нам. Официанты, стоявшие у барной стойки, замолчали. Уборщица, протиравшая стол, замерла, её рука с тряпкой повисла в воздухе. Даже Рёта, охранник, стоявший у входа, опустил глаза, будто не хотел видеть моего лица. Они знали. Вид президента «Спрута», шагающего с таким выражением, говорил громче любых слов. Я почувствовал, как горло сжалось, но заставил себя выпрямиться. Я обещал Ичиро, что сам скажу им. Это был мой долг.

— Собери всех на кухне, — сказал я Ичиро.

Он кивнул, не поднимая глаз, и пошёл к персоналу, тихо отдавая указания.

Я направился к кухне, но вдруг остановился. Сквозь привычный шум — звон посуды, шипение масла — пробился знакомый аромат. Сладковатый, с лёгкой нотой жара, он был чужим для «Белого Тигра». И словно бы шел откуда-то сквозь года, из самого моего детства.

Я повернулся и увидел одного из младших поваров, стоявшего у плиты. Он склонился над сковородой, осторожно переворачивая что-то золотистое. Его движения были сосредоточенными, почти священными.

— Эй, парень, — сказал я, подходя ближе. — Что это?

Он вздрогнул, чуть не уронив лопатку, и повернулся ко мне. Его лицо, молодое, с лёгкой щетиной, покраснело от смущения. Он низко поклонился, едва не задев головой плиту.

— Простите, господин Мураками-сан! — выпалил он. — Это… я в обеденный перерыв. Увлекся, не заметил, что вы пришли.

— Ничего страшного, Макото, — прочитал я его имя на бейдже. — так что ты делаешь?

— Я просто изучаю кухни других народов. Это блины. Хотел нафаршировать их икрой и ломтиками рыбы — тунца, может, лосося. Думал, будет необычно. Смесь наших традиций и… чего-то нового.