Служка продолжал бубнить, перечисляя мои прегрешения — реальные и вымышленные. Пиратство, грабежи, убийство «честного капитана» Роджерса. Я слушал вполуха. Все это уже не имело значения. Имела значение только разгадка, сверкнувшая так несвоевременно.

Корова и перо, видимые сверху.

Последняя решенная задача доктора Крюкова.

Я снова посмотрел на рисунок коровы на стене таверны, на барельеф пера на здании суда. Они были на одном уровне. Где-то там, в направлении, которое они указывали, или в месте, на которое они намекали, скрывался следующий шаг на пути к Эльдорадо.

— … признан виновным в пиратстве, разбое на море, нанесении ущерба торговле и подданным Его Величества, а также в вероломном убийстве капитана Бартоломью Роджерса, — монотонно доносилось со стороны помоста. Служка почти дочитал. — За вышеперечисленные преступления, несовместимые со званием христианина и подданного цивилизованной державы, суд постановил…

Он сделал паузу, перевел дыхание и повысил голос, чтобы слышали даже на дальних окраинах площади:

— … приговорить подсудимого, именующего себя «Доктор Крюк», к смертной казни через повешение. Да послужит его участь уроком всем злодеям и нарушителям порядка!

Он свернул пергамент.

Все.

Официальная часть завершена.

Наступила тишина, густая, напряженная. Даже гул толпы стих, сменившись выжидательным молчанием. Сотни глаз уставились на меня в центре помоста. Любопытство, злорадство, страх, возможно, у кого-то даже капля сочувствия — все смешалось.

Палач шагнул вперед. Он двигался медленно, размеренно, без суеты. Работа есть работа. Подошел ко мне вплотную. Капюшон скрывал лицо, но я видел тяжелый подбородок и часть небритой щеки. Он взял конец веревки — толстая, просмоленная пенька.

Я ощутил, как петля скользнула мне на шею. Грубые волокна царапнули кожу. Палач не спеша поправил узел — так смерть наступает быстрее, от перелома шейных позвонков, а не от удушья. Профессионал, что тут скажешь.

Я не сопротивлялся. Какой смысл? Драка на эшафоте? Это только позабавит толпу и сделает конец еще более унизительным.

Веревка легла на плечи, чуть оттягивая голову назад. Неприятное ощущение. Запах пеньки и смолы ударил в ноздри. Последний запах, который я почувствую? Я заставил себя смотреть прямо перед собой. На крыши домов напротив, на клочок неба над ними, уже светлеющий, обещающий ясный день. День, который я не увижу.

Мысли метались, цепляясь за обрывки воспоминаний, за нерешенные загадки. Корова и перо… Вежа… Эльдорадо… Морган с ящиком… Все это теперь казалось таким далеким, почти нереальным. Словно чужая жизнь, прочитанная в книге. А моя реальность — это шершавая веревка на шее, тяжелое дыхание палача за спиной и сотни глаз, впившихся в меня.

Судья, стоявший чуть поодаль, сделал едва заметный знак рукой. Он тоже хотел, чтобы все закончилось побыстрее. У него, наверное, были свои дела. Завтрак, например. Или очередная порция выпивки для поправки здоровья.

Палач положил свою огромную лапищу на простой деревянный стул, на котором я стоял. Стул был единственной опорой между мной и пустотой под ногами. Я чувствовал легкую вибрацию дерева под подошвами своих старых ботфортов. Дыхание стало прерывистым. Инстинкт самосохранения, животный страх смерти боролся с разумом, который твердил — все кончено, прими это достойно.

Взгляд судьи встретился с моим. В его глазах не было ничего — ни злости, ни сочувствия. Просто усталость и исполнение долга. Он слегка кивнул палачу.

Время остановилось. Я слышал собственное дыхание, шелест ветра в листве деревьев на краю площади, чей-то далекий смех, скрип веревки на перекладине над головой. Все звуки обострились до предела.

Судья поднял руку. Толпа замерла окончательно. Даже самые нетерпеливые зеваки перестали переминаться с ноги на ногу. Напряжение стало почти физически ощутимым, оно висело в воздухе плотным маревом.

И тогда прозвучала команда. Короткая, отрывистая, деловая. Голос судьи был ровным, безэмоциональным.

— Исполняй!

Резкий, сильный толчок под подошвы. Деревянный стул с грохотом отлетел в сторону. Доли секунды невесомости, свободного падения в пустоту. Время растянулось, замедлилось до невозможности. Я успел увидеть доски эшафота под собой, мелькнувшие лица в первых рядах толпы, широко раскрытые рты, застывшие в немом крике или простом любопытстве. Успел подумать — вот и всё.

А потом мир взорвался.

Не падение вниз, а чудовищный рывок вверх и в сторону. Веревка натянулась, как струна, всем моим весом врезавшись в шею под челюстью. Хруст. Или мне показалось? Острая, обжигающая боль пронзила шею, ударила в затылок, разошлась огненными кругами по всему телу. Дыхание оборвалось на полувздохе. Воздух отказался идти в легкие, путь был перекрыт намертво. Инстинктивный, судорожный вдох — и ничего, только новая волна боли и удушья.