Проживал личный состав компактно, для командования — две небольших палатки. Тут же хранилось самое ценное, пожалуй, наследство покойного майора Левина — библиотека. Раза этак в три больше той, что ездила с Огневым в саквояже еще с Финской и бесследно сгинула теперь в Крыму.

Библиотека, собранная специально для медсанбата, хранилась в специально под нее отведенном ящике из-под минометных мин, обитом изнутри клеенкой, и снабженном прочными защелками, чтобы не ничего не промокло и не потерялось. А еще сразу два (по нынешним меркам — ценность огромная) Рива-Роччи, отечественный и трофейный, под них тоже транспортировочный футляр, вполне способный защитить если не от случайного осколка, то от небольшого камня.

И записи. Об операциях, сортировке, ошибках и поисках решений. Две фабричные тетради, одна самодельная, аккуратно прошитая.

— Здесь его записи обо всех наших сложных операциях. А этот хирургический атлас Лев Михайлович еще из Новосибирска с привез. А эти — с конференции. Выписывал, обменивал, обратите внимание, тут по два-три экземпляра, специально для ознакомления всего персонала, — с явным удовольствием объяснял капитан Федюхин, земляк покойного командира, молодой и очень быстрый в движениях. До появления начальства он вдумчиво читал декабрьский номер “Военно-медицинского журнала” и встав для приветствия, аккуратно положил его раскрытым на стол, обложкой вверх.

Он не столько докладывал, сколько рассказывал. О покойном командире, о работе в Новосибирске, оказывается, они успели поработать вместе. Даже осторожно пожаловался на санслужбу дивизии, мол, я понимаю, устав, но мы в первую очередь врачи.

Еще с большей охотой говорил о довоенном опыте, и здесь его речь звучала особенно толково и правильно. Похоже, он и в самом деле был хорошим специалистом по абдоминальной хирургии. С большим уважением отзывался о Юдине, "его свежие издания у нас есть, Лев Михайлович, светлая ему память, позаботился".

Вот только полевой опыт у коллеги самым очевидным образом хромал. Как и он сам, потому что каким бы ты ни был специалистом, а заботиться об обуви и правильно надетых обмотках ты на фронте обязан. Разумеется, речи не шло о том, чтобы намекать ему об этом сейчас, тем более в присутствии Митряевой. Но взаимоотношения нового личного состава с военной формой и интендантской службой Огнев наметил себе в самый короткий срок наладить. Именно сейчас, пока на фронте еще затишье. А оно, как подсказывал его опыт, долгим не будет.

Вечером из дивизии прибыла еще одна машина с перевязочным материалом и медикаментами. Разгружали все, кто не был занят. Федюхин усердно таскал ящики, стремясь показать, что никакой работы не боится и не чурается, и старательно скрывал хромоту.

— Товарищ капитан, вам часто приходилось тяжести таскать? — поинтересовался Огнев.

— Не очень… да разве это тяжесть?

— Тяжесть. Вы его спиной поднимаете, а надо ногами. Из приседа. Спину ровно. Давайте носилочные лямки, вы с одной стороны, я с другой.

— Я и один этот ящик подниму! И без лямок!

— Я тоже. Но, знаете, “все мне дозволено, но не все полезно”. Мы сейчас не удаль молодецкую показываем, а работаем, и работать нам еще не один год. Да и быстрее получится. Не верите — засеките время.

Федюхин не поверил и засек. Оказалось, что, таская ящики вдвоем, получается и впрямь быстрее. А, подняв ящик не рукой, а на лямке, капитан аж рот открыл от удивления — лямка на плече, по сравнению с железной тонкой ручкой, совершенно не давила.

— Вот так. И проследите, чтобы все поднимали груз правильно. Спину себе сорвать при неправильном подходе и цирковой атлет может. И, — Огнев понизил голос, — вам персональное задание. Завтра с утра — тренируйтесь мотать обмотки и подгоните обувь. Если не по размеру — найдем подходящую. Вы ж не аист, на одной ноге у стола долго не простоите.

Капитан покраснел так, что в сумерках заметно стало, но ответил:

— Есть тренироваться.

Принимать командование Огнев прибыл где-то в полдень, а закончил, как для себя определил, почти к полуночи, над той самой библиотекой и тетрадью. Почерк у Левина был не по-врачебному четкий, почти чертежный. Неожиданно, автор записок представился очень отчетливо, как наяву, Огневу даже показалось, что он слышит его чуть хрипловатый голос:

"У меня отличные врачи и сестры, многих я еще с мирного времени знаю, а вот понимания тонкостей военного времени не хватает. И, признаться, от сортировки я первые три дня как раз в операционной и прятался, оперировал, пока глаза видели".

Именно так он говорил тогда в феврале, на конференции. Помнится, Алексей очень хотел найти время побеседовать с ним, но не успел. Пришлось уехать раньше.

Последнее, о чем думали и Левин, и Огнев, это о том, что смерть может быть к врачу ближе, чем к любому из его пациентов.