Помкомвзвода явился из перевязочной бегом. Марлевая маска, широкая, чтобы прятать и лицо, и бороду, сидела на нем высоко, натянутая почти по глаза.

— Товарищ Петрушин, связь с ПМП перебита. Капитан Федюхин получил приказ возвращаться. Если в течение часа оттуда никто не прибудет, возьмите трех человек, перевязочный материал, на машину — и туда.

— Есть поехать на ПМП.

— Собираетесь прямо сейчас, чтобы быть готовым. Ясно?

— Вас понял, товарищ майор.

— Как только будет связь с “Ромашкой” — мне доложить о состоянии медпункта и о группе Федюхина. В операционную дальше входа не проходить! Маркелова, пусть санитар проследит, чтобы боец доложил, не мешая работе.

Следующая операция заняла двадцать минут. Раненный в грудь лейтенант был жив, пульс неплох, после переливания крови щеки порозовели. Он будет жить, непременно. Но говоря “Следующего”, Огнев невольно ждал, что сейчас в операционную внесут самого Федюхина. Хотя, конечно, еще слишком рано.

Едва раненого унесли, в проходе показался телефонист, сопровождаемый санитаром. Зажмурившись, чтобы не видеть операционной, он выпалил:

— Товарищ майор, “Ромашка” ответила. ПМП обстрелян, один убитый, четверо раненых, из группы Федюхина эвакуировано двое. В помощи не нуждаются.

— Спасибо. Маркелова! Передайте Петрушину — отбой, помощь не нужна.

Машина привезла группу Федюхина ровно через час. Тот, без фуражки, с перебинтованной головой, возбужденный, как это часто бывает у легкораненых, выбрался из кузова, и не докладывая, вообще, похоже, никого не замечая вокруг, бросился помогать санитарам снимать носилки, на которых лежала его операционная сестра. Лично им выбранная для сложной работы, самая опытная и хорошо знакомая еще по Новосибирску. Из всего личного состава она была самой пожилой, девушки-санитарки даже звали ее про себя бабушкой.

Для ее возраста рана скверная — перебита правая нога в бедре, Дитерихс уже наложен. Левая тоже забинтована, сквозь повязку — кровь. Федюхин опустился на колени возле поставленных на траву носилок, наклонился к раненой, поймал пульс:

— Как ты, тетя Поля? Все хорошо, приехали мы.

До сих пор трудно было представить, чтобы Федюхин назвал ее иначе, чем по имени-отчеству.

Та приоткрыла глаза:

— Да живу вроде, Анатолий Александрович. Отвоевалась, старая… надолго. Трудно тебе будет… — она протянула руку и совсем материнским жестом погладила его по щеке, но кажется, на это ушли все оставшиеся силы, и рука бессильно упала, раненая снова потеряла сознание.

— Несите скорее, — приказал Федюхин санитарам, вставая. Похоже, Огнева он увидел только сейчас. Вытянулся и доложил стертым, будто мертвым голосом, — Товарищ майор, медпункт попал под артобстрел. Медсестра Осипова тяжело ранена. Санитарка Тришкина убита на месте. У меня незначительные ушибы. Ваше приказание выполнил, вернулся, — он судорожно втянул воздух и спросил почти неслышно, — Что, все настолько плохо?

— Руки вытяните вперед.

— Контузию проверяете? Знаю я Ромберга… — Федюхин поморщился, но встал как положено, ноги вместе, вытянул руки вперед и закрыл глаза.

— Да, все правильно делаете. Хорошо. До кончика носа…

Снова не дожидаясь команды, Федюхин дотронулся до кончика носа указательным пальцем правой руки, затем левой.

— Хорошо, оперировать можете. Только не торопитесь, у вас адреналин еще повышен. Мойтесь и к столу. Потом поговорим.

“Потом” наступило через двое суток, когда стало ясно, что проломить немецкую оборону не удалось. Немецкий контрудар большого успеха не имел, всего лишь выдавил наших на исходные, и наступление, подобно маятнику в часах с кончившимся заводом, с каждым днем теряло амплитуду. Пора было все-таки поговорить. Федюхин работал, как механический, его приходилось приказом отправлять на отдых. Он отвечал: “Есть спать”, и к началу следующей смены опять был на ногах. Работал хорошо, но смотреть на него было страшно. Так, наверное, работал бы оживший мертвец.

Ивашов, обещавший под наступление прислать группу, приехал с ней сам. Он был как всегда сосредоточен и деловит, но вид имел до крайности утомленный. В запавших глазах, резко залегших морщинах читались усталость и тяжелая печаль, мефистофелевский профиль заострился, словно после лихорадки.

"Дела наши скорбные, — вздохнул он, пожимая руку Федюхину, — Держитесь, коллега. Прежде надо понять, что у нас случилось”.

Для работы он привез и инструменты, и палатку, которую натянули в стороне, ближе к рощице и свежим могильным насыпям, которые при самой упорной работе все равно остаются за медсанбатом на всем пути.

Свой вывод начальник АПАЛ сделал скоро, но описывал увиденное на секции долго и тщательно.

— Печально и прискорбно, — подвел он итог, разглаживая ладонью исписанные косым убористым почерком листы, протокол вскрытия, — Налицо резко выраженное малокровие всех внутренних органов. Тромбирования поврежденных сосудов я не увидел ни в одном случае. Все принятые меры не дали остановки кровотечения, даже, пожалуй, усилили его. Это было для всех нас, товарищи, не очевидно, пока всерьез не попытались. А теперь — вывод ясен. Переливание крови в полку дало лишь кратковременную положительную динамику. Вы же отправляли раненых из ПМП в стабильном состоянии?