Раиса так и застыла у двери. По ее меркам, Наташа рисковала очень сильно. За такие разговоры любой серьезный врач голову оторвет! Но ведь для пользы дела старается…

А Лазарев молчал и всегдашняя усмешка начисто исчезла с его заострившегося лица.

— Вы… — лейтенант сглотнул, ему не давались слова, — Вы хотите сказать, что мою болезнь наконец-то выучились лечить?

— Наука не стоит на месте.

— Банальщина, — отрезал Лазарев, но обычный язвительный тон ему не давался, — Но… если работает, то и черт с ней, с банальщиной!

К приезду профессора готовились как к визиту Верховного Главнокомандующего. На взгляд Раисы, в их отделении и так был полный порядок. Но теперь в нем наводили просто свирепую чистоту. Не хватало разве что кого-нибудь из начальства, картинным жестом проводящего носовым платком по перилам или подоконнику. Больше всех суетился завхоз, который за неделю похудел чуть не вдвое. Ради такого визита он сумел выбить дополнительно дров и взял себе привычку каждое утро проверять, хорошо ли натоплены печи. "Не ровен час покажется ему, что в палатах, или, хуже того, в перевязочной, холодно! У вокзала челюстно-лицевой госпиталь оплошал с отоплением — так разнес, — наставлял он истопника. — Смотри у меня!"

В ином случае суета в ожидании высокого начальства дала бы Лазареву порядочно тем для его карикатур. Но он, вопреки обыкновению, даже не острил. Бродил из конца в конец коридора, тяжело налегая на костыль и курил вдвое больше обычного, словно торопился за неделю выкурить выданную на месяц норму.

Лицо его впервые на Раисиной памяти не портила горькая усмешка. Он даже будто бы чуть помолодел. Но начал скверно спать, половину ночи мог сидеть на койке, уставившись в окно. От снотворного отказывался: “На том свете высплюсь”.

В день приезда главного хирурга Саратова выпал снег. Молодой парк между больничными корпусами стал торжественным и строгим. Каменные плечи Гигиеи над входом укрыло белым платком, будто древняя медицинская богиня тоже решила немного принарядиться ради такого случая.

Помнившая такие посещения по довоенным временам, Раиса ожидала скорого обхода профессора по всем палатам в сопровождении начальника госпиталя и остального комсостава. Но начал гость, неожиданно, с их занятий по гипсам. Сидел, слушал, как Наташа наставляет молодых сестер, показывает образцы гипсовых повязок. Похвалил, особо указал: отличная педагогическая работа. У вас и голос поставлен, Наталья Егоровна, как положено хорошему преподавателю. Наташа покраснела до ушей и целый день ходила именинницей.

Потом было общее собрание, разговор о лечебной работе и о боях под Сталинградом, сразу обо всем. Прервались, чтобы сводку прослушать. Профессор нарочно спросил, хватает ли радиоточек в палатах, достаточно ли книг, газет. Человеку, который может и месяц, и два лежать, без чтения и новых впечатлений — никак нельзя.

Он во все вникал и все замечал, этот немолодой человек с выразительным крупным лицом и густыми черными бровями домиком. Посмотришь на такого и сразу понятно, что профессор, думала про себя Раиса. Совещание с врачами было уже отдельное, но Марецкий обещал им с Наташей рассказать, что и как.

Появился он только затемно, когда и в сестринской никого не осталось, кто на посту, кто сменился и ушел на отдых.

— Ну день вышел! — Марецкий приземлился на табуретку и снял очки. Лицо у него было взмокшее, волосы надо лбом торчали вверх, — Честное слово, товарищи, вы удивитесь, как я это скажу — но я почти счастлив. Исключительный человек! Даже не то важно, что это самый знаменитый хирург на всю Волгу, может быть, а то — как он с людьми говорит. Нас, молодых, он отдельно собрал. Меня, со второго отделения двух девушек, наших, кто из института. Мы думали, сейчас будет о переподготовке, дополнительных занятиях, а он взял и начал рассказывать, как в неврологический госпиталь ездил. Там лежат люди, которым не помочь, у них позвоночник перебит. Паралич насовсем, а им едва ли чуть больше двадцати лет… И исход почти всегда летальный. Вот что для таких сделаешь? Как врач — совершенно ничего. А их, говорит, их любить надо. Сколько им ни отпущено еще жизни, чтобы они чувствовали, что их любят и помочь хотят. Вот без этой любви и хирургии нет, любовь лучший метод лечения нам подскажет, — Марецкий перевел дух. Только сейчас, по тому, как он сидел, опустив плечи, Раиса поняла, что он на самом деле отчаянно устал и держится только на тех впечатлениях, что остались от разговора.

— Ну а уж потом начали об операциях, о поздних инфекциях… Еще раз тебя хвалил, Наташ. Ну и педагогическую работу нам прописали, считай полный курс. Дополнительная подготовка молодых, институтских преподавателей обещал.

Наташа не дала ему договорить:

— Так что с операциями?

— Ох, виноват, Наташа, чуть самое главное не упустил. Лазарева он берет на стол уже завтра. Сказал, что мы долго тянули, так можно и до сепсиса довести. Сегодня готовить, завтра на операцию, прямо с утра. И еще четверых отобрал. В большой операционной, в главном корпусе, ну знаешь, там амфитеатр для студентов. Чтобы кто мог, все видели. То есть — будем надеяться…

У Наташи вдруг заблестели глаза. Она твердым шагом подошла к Марецкому и присев, чтобы смотреть ему в лицо, обеими руками ухватила за плечи:

— Коля! За то, что ты так долго молчал, я тебе хочу оборвать уши! А за то, что ты рассказал — я тебя поцелую, — и она звонко чмокнула его в нос. — А теперь вставай, ты же почти спишь. Сейчас уснешь совсем — и свалишься, я тебя знаю. Подъем и марш домой.

Марецкий сонно качнул головой:

— Подремлю в ординаторской за шкафом. Домой я уже не доеду. И завтра — все равно с утра хочу быть. Мне потом в ночь выходить, но такого я не пропущу.