— Окажутся, — Денисенко по привычке хотел дернуть себя за отсутствующий ус, что обычно делал в минуты крайнего раздражения. — В Сибири вон снега порой по воротник наваливает, а убирать некому. Вот ему как раз по уму занятие. Все, поговорили. Ничего полезного он нам больше не скажет. На тылы свои пускай теперь в штадиве жалится, они оценят, думаю, и выводы сделают. А он, видится мне, такой же врач, как и пролетарий.

Локотош позвал автоматчиков, приказал увести пленного, но сам задержался. Лицо его выражало живейший интерес:

— Степан Григорьевич, не дайте помереть неучем! Чего он такого наболтал-то? Нос задирал, это понятно, все они такие, как поймут, что не в расход. Но чем он вас так удивил, что за малым делом не напугал?

— Да все просто, товарищ Локотош, считайте, что пленный хвастался, как лихо они ружья кирпичом чистят. Если у них вся медицина так работает, пожалуй, очень они нашей армии задачу облегчат. Каждый второй, кого они таким порядком в тыл везут, доедет не покойником так калекой. Сами посудите, у нас здесь до фронта расстояние какое?

Военинженер задумался:

— Ну, километров пятнадцать, и вы говорили, что далеко… Погодите, погодите… Пятнадцать километров, а вы же здесь оперируете, так? А этот Ганс плакался, что у них ближе восьмидесяти километров никак не выходит. И по всем ухабам своих раненых они таскают, пока тем небо с овчинку не покажется. Так получается?

— Именно так. Ляпни мне такое студент на экзаменах, меня бы потом неделю за рукоприкладство песочили! И ведь даже не ведает, дурень, сколько своих перекалечил. Ну, что, Андрей Владимирович, чайку да перекусить? И твоих гвардейцев сейчас накормим. Нагуляли поди аппетит по вражеским тылам.

— Что, прямо просто чай?

— Спирт — для раненых.

— Знаю, знаю. А коньяк, — военинженер извлек из-за пазухи бутылку — для здоровых. Давай, чтоб веселее шло. У них тут французские не только порошки! Ну, как говорится, господи, сочти за лекарство!

После первого же глотка хмель мягко толкнул в затылок, ослаб стягивавший голову узел. И злость прошла, сделалось даже смешно. Носитель “передовых европейских знаний", нелепый в своем невежестве, больше не вызывал раздражения. Ничего, теперь-то ему придется поумнеть!

А вот о ком бы книги писать да фильмы снимать — так это Локотош, поистине артистически провернувший такую операцию во вражеском тылу. И ведь не первую!

— Мы обыкновенно за колонной их пристраиваемся и идем. Ну, кто на переходе будет документы-то проверять, — рассказывал тот. — На мне нарочно полковничья форма, солдаты лишний раз и не сунутся. Мало ли, куда там господин оберст собрался. Первое время выбирали участок, чтобы пересеченная местность, и давали очередь по их автоматчикам. Потом как-то немцы раскусили и из противотанковой пушки как долбанут по нам! Аж все болты из ящика инструментального повыскочили! Была б не болванка, а фугас, одни тряпочки бы остались. Ну, у меня водитель грамотный, выскочили тогда. А тут повезло, видим: машина с каким-то добром поотстала, и взяли всех теплыми. Кроме тех, кто сильно упирался. Стоп! Чуть не забыл, — гость хлопнул себя по лбу. — Самый-то главный подарок в кабине остался! Я сейчас, это богатство я даже Снытко не доверю.

Подарком, бережно завернутым в стеганку, оказался сфигмоманометр. Удивительно — тоже французский, в деревянном полированном футляре, совершенно новый.

— Я ведь помню, Степан Григорьич, как я у тебя в прошлый раз эту штуку мудреную чуть со стола не уронил! Ведь обещал же, что сыщу второй такой, — и глядя, с каким восторгом начальник медсанбата рассматривает ценный прибор, спросил, — А вот скажи мне как на духу, если штадив поделиться потребует, что скорее отдашь, его или пулемет?

Денисенко думал долго, нахмурясь и тяжело дыша. Наконец сказал:

— Пулемет, вестимо. Его добыть проще. И нужен не каждый день. А вот “Рива-Роччи”, ох товарищ Локотош, ты мне лучше всякой благодарности командования! Вот за него тут одного спасибо мало буде, а только благодарность от лица санслужбы, сегодня же напишу начсанарму. Будь моя воля — я бы тебя лично за такие дела к ордену представил.

Проводив гостей, Денисенко вновь сделался серьезен. Короткий хмель с него сбежал, как смыло.

— Слыхал, Алексей Петрович, что там этот фриц про инфекции выдал? Об этом сегодня же надо доложить в санслужбу армии. В чуму я не верю, иначе на этом участке немцы бы уже кончились. Но то, что он описывает, очень похоже на туляремию. Тем более, он все время болтал о мышах, что мол заводятся даже в танках… Мышь линии фронта не понимает, стало быть — можем и мы дождаться. Срочно прививаться, и срочно дератизацию. От тифа успели еще летом, а вот от туляремии… Не опоздать бы!

— Значит доложим. Но в остальном, какова тебе картина? Родина стрептоцида “не одобряет сульфаниламиды”, асептика у них, видите ли, невозможна!

— Да уж, докатились. Что там с инфекцией, они со вшами-то бороться разучились. Трофейные порошки от насекомых я еще летом повидал, этой дрянью проще немца уморить, чем вошь. Про тиф я и не говорю, вакцин, видите ли, мало, поэтому они их решили и вовсе не применять. Все равно же не хватит. Одно слово — фрицы!

Алексею вспомнился вдруг плакат с сусликом, наглядная агитация, над которой еще успели всласть посмеяться их сегодняшние гости. Пленный чем-то неуловимо походил на намалеванного умельцами из хозчасти зловредного грызуна в пилотке. То ли манерой вытягивать тощую шею, всем видом демонстрируя полную лояльность и полезность, то ли просто общим силуэтом. “Суслик такой же враг, как и фашист”. В сущности, все верно: чуму разносят оба. Каждый свой штамм.