Огнев тоже открыл планшет и достал из него ту брошюру. Библиотека — черт с ней, она к концу войны все равно устареет. А эту книгу потерять нельзя. Она теперь как партбилет.

— Вот, у меня из Крыма вместо фото осталось. Игорь Васильевич Астахов, военврач третьего ранга. В одном медсанбате, потом в одном госпитале. Потом… он меня зашил, когда шанс был один на десять. И на эвакуацию направил, с тем же примерно шансом. Чавадзе, врач, что меня оперировал, говорил, что так не бывает. Миллиметр глубже, малейшее смещение при эвакуации — и все. И даже самолет на запасной ушел удачно — не знаю, к какому врачу я б попал в Краснодаре, но эвакуировать меня оттуда, скорее всего, не успели бы. Там много раненых пропало… А Астахов… С практической точки зрения, наверное, его можно считать погибшим. Вот так вот, товарищ Романов. Кроме того кладбища, что у каждого врача, у нас теперь и такое. Значит, будем работать, чтобы им за нас стыдно не было.

Наутро пришел приказ — медсанбат свернуть, палатки и раненых передать передислоцирующемуся из тыла ППГ, получить матчасть взамен переданной, и быть готовыми к продвижению вперед. Вперед! За наступающими войсками!

В морозных сумерках горизонт окрасился рдяно-красным и утонул в дыму, ноябрьское утро вздрагивало от залпов дивизионной артиллерии. Машин не дали, пришлось грузиться на подводы. И Лиля Юрьевна, командуя погрузкой аптеки, восхищенно прислушивалась к голосу пушек и шепотом повторяла: "Как мы их начали! С ума сойти можно!"

Туман и липкий мокрый снег закрыли весь фронт. Дивизия наступала как в молоко, наощупь. Где в этой мути румыны — сам черт не разберет, разве что штаб армии догадывается. Отступающие мамалыжники сопротивлялись больше для виду, но где-то там, в снежно-туманной мути, были еще и немцы… “Солдатский телеграф” сообщал, что можно за десяток километров не увидеть и признаков неприятельской обороны.

С такими новостями в медсанбат и пришел приказ на передислокацию. Нетранспортабельных раненых примет ППГ, он как раз уже в затылок дышит. Все таким трудом врытые и обжитые палатки теперь его вотчина, взамен своими поделится. А потому велено принять матчасть, сняться и в короткий срок развернуть работу на новом месте.

— Матчасть принять, — ворчал Денисенко, — Ну хоть я начальника знаю. Эпштейн, конечно, тот еще… — помолчал, подбирая подходящее слово, — …жук, но не обманет.

Принимать "жилплощадь" начальник ППГ военврач первого ранга Эпштейн приехал лично. Это был невысокий, сухонький человек лет за пятьдесят, несмотря на солидный возраст, очень подвижный. Такой, что ни минуты на месте не стоит. Давая указания, непременно начинает расхаживать. Неволей задумаешься, а как же он оперирует?

Огнев его немного знал еще с Финской, хотя и заочно. Эпштейн — хирург каких поискать. Способен наладить работу в любых условиях. Но человек он сложный и порой очень увлекающийся. На этой почве они как раз в ту войну столкнулись лбами с Денисенко. Степан Григорьевич на Финской писал научную статью, на своем опыте и материале, про успешный первичный шов в полевых условиях в зимний период [*Первичный шов в МСБ был запрещен приказом военно-санитарного управления как раз после написания этой статьи, подробности не уместятся в сноску]. Эпштейн дал на нее разгромный отзыв и работа в печать так и не пошла. При личной встрече, уже в Москве, на конференции хирургов, они бурно заспорили, дошли даже до не совсем уважительных эпитетов. Денисенко вынужден был признать свою неправоту, но год спустя, опять-таки на конференции, уязвил оппонента в вопросах применимости столь любимой Эпштейном местной анестезии. Огневу выпало воочию наблюдать отголоски спора двух медицинских светил первой всесоюзной величины, Вишневского и Юдина, в исполнении Эпштейна и своего старого товарища [*См., хотя бы, “Заметки по военно-полевой хирургии” Юдина]. Впечатлений от увиденного хватило как бы не до начала войны.

С того времени оба оппонента заметно сбавили пыл и даже прониклись взаимным уважением, а “строевик” и “тыловик” превратились у них в дружеские прозвища. Но когда судьба снова свела их в одной армии, взаимные уязвления и соперничество возобновились, хотя и без прежнего ожесточения. Даже Единая доктрина лечения совершенно не мешала им решительно не соглашаться друг с другом там, где у каждого за спиной был свой опыт, практика и учителя. Эпштейн — ярый сторонник местной анестезии, горячий поклонник Вишневского и гордый обладатель “Масляно-бальзамических повязок” с дарственной надписью автора. Денисенко же — практик и человек довольно сдержанный во всем, что касается новых методик и техник. Более того, он прямо говорил, что творить себе кумира не стоит нигде, в хирургии особенно. По версии же Эпштейна, он просто не признавал книг без “ятей”.

С палатками чуть не вышло беды! Едва ушли первые подводы, как ответственный за прием матчасти и потому очень дотошный Романов обнаружил, что из переданных от ППГ палаток четыре штуки никуда не годятся. Две больших — старые, с дырами в месте крепления мачт. Без ремонта зимой не поставишь. А еще две хоть сейчас списывай, только на тенты летом в военное время сгодятся, мало что маскировочную сетку не заменяют. Но свернуты тщательно, целыми местами наружу.

Случай и впрямь из ряда вон. Сменявшие друг друга части не шибко любят делиться с соседями тем, что пригодится самим. Но до таких подтасовок доходит редко. Тем более, с госпитальным имуществом. Эпштейн оценил масштаб бедствия тоже лично и моментально побагровел:

— Эт-то как же понимать?

Вопрос относился к сопровождавшему начальника ППГ лейтенанту из хозвзвода и был задан таким тоном, что тот невольно поежился.

— Виноват, не досмотрел, — лейтенант бросил ладонь к шапке и заговорил торопливо, стараясь оттянуть неизбежный разнос, — ей-богу не досмотрел, товарищ военврач первого ранга! На старом месте видать остались, не довезли еще, как есть… Честное…

— Через полчаса, — стальным голосом прервал его Эпштейн. — Ясно?

— Так точно! Сейчас сделаем, в наилучшем виде, я же сам… лично прослежу!

Эпштейн молча оттянул рукав шинели и продемонстрировал лейтенанту наручные часы. Того как ветром сдуло.

Наблюдавший эту сцену Денисенко чуть заметно усмехнулся. Обиды на старого знакомого не было, ясно же, что это не его затея, а начхоз непрошенную инициативу проявил. При посторонних ругать его командир, конечно, не будет, но по прибытии стружку снимет будь здоров!

Переезжали в три приема, высадив сперва "десант". Оказалось, не зря. Часу не прошло, как примчался вестовой, верхом. На приземистой степной лошади восседала Марьям, лучший во всем МСБ наездник. Оказалось, прямо на месте ждал новый приказ — подтянуться еще ближе к передовой: противник очень лихо драпает, догонять не успеваем. И не развертываться полностью, дивизия переходит в резерв армии.