Военинженер был под стать своей машине, сочетавшей вражескую броню и камуфляж с родным красным флагом: широкоплечий крепыш лет тридцати, в фуражке со звездой, ладно сидящей суконной гимнастерке, трофейных немецких бриджах и сапогах с подковками.

— Здравия желаем, наше вам, Степан Григорьевич! — он лихо откозырял. — Извиняюсь за неуставной вид, мы до вас, можно сказать, прямо с прогулки. С подарками!

— Неужто опять пулемет?

— Пулемет штарму обещан. Для вас у меня лучше есть. Мы тут аптеку привезли с доставкой на дом. Получите, можете не расписываться! Шесть ящиков чегой-то медицинского, даже вскрывать не стал, чтоб во всем аккурате было. Снытко! — позвал он водителя, — Обеспечь разгрузку. А то вон пассажиры у тебя сейчас к кузову примерзнут. Пускай разомнутся.

— Есть! — старшина-шофер, невысокий, с быстрыми плутоватыми глазами, откинул борт кузова, рыкнул туда “Шнеллер!” и дальнейшие объяснения производил уже жестами.

Разгружали машину под его пристальным взором двое пленных. Солдат в мышасто-серой, сильно потрепанной шинели, и молодой, вроде бы младший офицер. Этот был в новом, не успевшем даже обмяться на его тощей фигуре обмундировании. Ящики таскал старательно и нарочито быстро, всем своим видом выражая стремление быть полезным. Даже прикрикнул раз на неторопливо-равнодушного рядового: “Vorsichtig!” [“Осторожнее!” нем.]

Военинженер не без удовольствия наблюдал за тем, как типовые ящики с надписями на чужом языке перекочевывают из кузова на жухлую степную траву. На его выдубленном ветром скуластом лице светилась тихая гордость человека, нагрянувшего с подарками к хорошим друзьям, или даже скорее к близким родственникам.

— Прогулка вышла на ять. И без потерь, и с добычей, — произнес он, неспешно закуривая. — Прямо со склада все, можно сказать, муха не сидела. И пару фрицев в довесок, вместе с матчастью. Самых резвых мы наладили в наркомзем, а эти сообразили, когда пора “хенде хох”, потому и живы.

— И впрямь, добыча, — Денисенко присмотрелся к пленным и удивился, — Ну, Андрей Владимирович, какая птица тебе попалась! Этот, который суетится, это же медицина. Унтер, вроде. “Недо-врач”, по-нашему говоря.

— Так точно, в комплекте с аптекой шел! Если нужно, можете порасспросить его, что там где лежит. Я переведу.

Пленный сообразил, что говорят о нем, и вытянулся, откозыряв на немецкий манер, двумя пальцами к пилотке. Разобраться с затрофеенной матчастью можно было, конечно, и без него. Но Денисенко вознамерился допросить плененного “арцта” по всей форме. В конце-концов, еще сам товарищ Ленин писал, что врага надо изучать. Когда еще придет случай выяснить, на что похожа медицина противника? Так что допрос решили провести как полагается.

— Эта добыча дорогого стоить может! Пойдем, Алексей Петрович, полюбуемся, кого товарищ военинженер изловил. Без тебя такой разговор начинать негоже.

Пленный действительно оказался врачом ускоренного выпуска, звание его, “унтерарцт”, прямого аналога в РККА не имело — “кандидат в офицеры”, сдал экзамены, но в звание не произведен. Ни рыба, ни мясо — выше фельдфебеля, ниже офицера. Унтер был молод и очень напуган. Легко можно было догадаться, что вертится сейчас у него в голове: несколько часов назад его брала в плен невесть откуда взявшаяся диверсионная группа, всех, кроме одного шофера, положившая на месте. Кто знает, что на уме у этого офицера, так лихо говорящего по-немецки, что никто до последнего ничего не заподозрил? А ну как его сразу после допроса выведут в степь и пустят в расход? Может, зря он не сообразил схватиться за пистолет — все бы кончилось так же, только быстрее?

Нервически словоохотливый, пленный заговорил раньше, чем его успели спросить. Да, да, конечно, он все покажет. “Вот в этих трех ящиках — тут бинты, аптека, сверхштатные французские препараты, не знаю, почему командование не одобряет даженан, но запас велик, все очень качественное. Здесь инструменты. Только сегодня утром получили со склада и вот нам… так не повезло, а вашим офицерам — повезло. Хотя что считать везением…”

— Трещит как сорока, — Денисенко поморщился, — скажи ему, чтобы не стрекотал, а говорил толком. С самого начала, как положено, имя, звание. Откуда родом, где учился?

Военинженер переводил — Огнев и Денисенко немецкий учили давно и понимали разве что медицинские термины. Пленный приободрился и начал пространно отвечать, что родился он в Гамбурге и его семья живет там с … Здесь Локотош прервал, сказав “Отставить!”

— Этак он нам свою анкету будет от Ледового Побоища нести. Пусть к делу ближе.

Ближе к делу оказалось, что пленный должен был окончить университет в сорок четвертом, но война на Востоке, большие потери… его призвали, не дав доучиться даже до конца четвертого курса. Год подготовки, не медицинской, рядовым да санитаром — и на фронт, здесь он всего два месяца. И, “клянусь, господин офицер”, вообще не брал оружия в руки, только на учениях”.

Так это было, или пленный на всякий случай приврал, но пистолет у него был. Этот трофей военинженер отдельно показал, уж больно занятный. Не уставной, немцы с “вальтерами” ходят, а почти антикварный “парабеллум”.

— Право, я вовсе не хотел идти воевать. Медицина — благороднейшая из профессий, герр доктор, — пленный счел именно такое обращение наиболее уважительным, — Но когда идет война, никого не спрашивают, хочет он носить форму или нет. Сына нашего декана не призвали, сказали, что фатерлянду потребуются должным образом выученные специалисты! Разумеется, в тылу всегда нужны дети влиятельных родителей! Сын простого рабочего не может рассчитывать на такое расположение.