Нинкин голос так и звенел от радости. Я даже позавидовала ее оптимизму.

– Просто не спалось, - я опустила глаза в стол и открыла очередную тетрадь. Не хочется мне ничего объяснять Нине, и вообще, я смущаюсь, когда на меня так смотрят. А она смотрела, разве что дырку на груди не пробуравила.

– Извини за бестактность, но через эту блузу у тебя белье видно. Хорошо, что ты ведешь у малышей, мои бы весь урок пялились на твои сиськи. Ничего такие, кстати.

Я охнула и схватилась руками за грудь.

– Нин, спасибо, что сказала, я, пожалуй, накину сверху.

И я сорвала со стула висевший там пиджак.

Вышло глупо, но я и правда забыла взять из комода светлый бюстик. Я ведь не приняла душ утром, просто не хотела разбудить Захара, а потому по привычке надела то, что повесила на стул перед сном.

И теперь через тонкую белую ткань проглядывал черный лиф с кружевами по краю.

– Ооох, - застонала я.

– Что, бурная ночь выдалась?

Нина гончей взяла стойку и напрягла нюх, так, словно по запаху могла понять, чем я занималась накануне. А впрочем, меня выдал не он, а румянец на щеках, который всякий раз проступал на лице, стоило хоть немного смутиться.

– Да ты краснеешь!

– Просто…

– Ты с Гориным переспала?! – вскричала Нина и в притворном ужасе закрыла ладонями рот.

Я вскочила с места и, подбежав к коллеге, замкнула на замок дверь.

– Нина, пожалуйста, тише, не хочу, чтобы слышали.

– Почему?

– Да потому, - в отчаянии прохрипела я, - я что не знаю, как это будет?! Маленький город, женский коллектив и первый парень в нашем сельпо. Все будут мыть мне кости так, что они белоснежными станут. Нина, - я серьезно посмотрела в лицо женщины, еще молодое, но уже тронутое следами увядания, как перезревшая слива - прошу тебя, никому не говори, ладно?

Уголки ее губ некрасиво поехали вниз, обнажая хищный оскал. Или мне так только показалось, потому что через секунду, у Нины было совсем иное выражение – доброе и участливое.

– Ой, подруга, я то не скажу, не переживай. Вот только… все всё равно узнают, понимаешь?

– Как же они узнают, если будем молчать мы обе? Кто им скажет?

– Как кто? Сам Горин.

– Зачем бы ему это делать?

– Так он же на тебя поспорил, глупая, - в голосе Нины искреннее сочувствие, а вот глаза не выражают эмоций. Блестят, но в остальном кажутся мертвыми, как два морских камня.

– В смысле, поспорил?

– О, Господи, - Нина шмыгнула носом, будто сама вот-вот заплачет, - да в прямом! Ты когда приехала, он в нашем кабаке ставки делал, через сколько дней завалит новенькую. Ты не переживай, ты вообще кремень по сравнению с прошлыми.

– Прошлыми? – От ужаса у меня подкашивались коленки, а воздух перестал поступать в легкие.

– Ну, - замялась Нина, - так-то ты третья, ты думаешь, с Гориным просто так все не общаются? Или он что, такой крутой для наших? Просто знают, что он… ну… не очень порядочный, что ли. Он уже двух наших пометил, и главное, я тебе намекала вчера, намекала, а сказать в лоб не могу – Захар запретил. Пригрозил, что дрова мне не привезет, если я трепаться начну.

– Ты врешь.

Мне было дурно. Рукой я елозила по стене, будто искала ручку или выступ, за который можно схватиться, иначе я потеряю сознание. Перед глазами плыло. Все смешалось в яркую, бесформенную кашу: парты, доска, окно с фикусом и снова парты. Только Нинино лицо так и застряло посередине – такое понимающее. Такое участливое.

– Ты врешь, - повторила я.

Нина пожала плечами.

– Не веришь, сходи в его кабинет, если он пустит, конечно. Там Горин хранит свой ежедневник, а я видела, как он вписывал туда ставки и прятал деньги. Да не грузись ты так, переспала и переспала, а вот то что я на этом тысячу потеряла, обидно. Думала, ты не такая, как другие и не за что ему не дашь. Но это ж Горин, от него и камень потечет, да, подруга?

И Нина радостно засмеялась.

Я не дышала.

Не фигурально. Не для красоты слова, а по настоящему.

Вдохнула глубоко и жадно, как аквалангист перед погружением на дно, и замерла, будто забыла что дальше. Двигаться? Плыть? Работать? Жить?

Ах, да, точно, дышать! Знать бы только как…

Лёгкие увеличились так, что стало колоть в ребрах. Или это сердце. Или дурацкая невралгия - черт знает.

Черт знает что такое!

– Лиль, тебе может воды дать, - голос Нины сочился медом, а сладкие слова липли прямо мне на кожу, так, что хотелось резко содрать их с себя.

И не высказанную жалость. И деликатное сочувствие. И очевидное торжество.

Боже, а это то откуда взялось?

– Лиль, тебе плохо?
– Кажется, я перестала реагировать на слова подруги, так что она даже занервничала. Схватила меня за плечи и встряхнула, как трясут выстиранное и выжатое белье перед тем как повесить.
– Лиля, не молчи, скажи что-нибудь!