– Ничего, - утешала Оля, - Мы втроем… Втроем идти теплее, правда.

От холода она еле двигала губами и Раиса поразилась про себя, как у той остаются еще силы разговаривать и даже пытаться шутить. Она через силу улыбнулась в ответ, а про себя подумала, что как дойдут до своих, так сляжет весь их отряд через сутки. Разве что Алексей Петрович удержится, все-таки человек закаленный. А им троим, и раненым особенно, не миновать в лучшем случае бронхита. Потому что сутки пешего марша в такую погоду даром пройти не могут.

Вера едва ковыляла рядом. Ее даже налегке шатало на каждом шагу, и поглядев, как она сгибается под ветром, словно тростинка, Алексей Петрович слова не говоря, подхватил ее и повел, поддерживая. “Я… сама… могу… “ - пробормотала она, не в силах уже отдышаться, но командир, тоже спотыкаясь на словах, ответил: “Молчи… дуреха.. идем…”

“Если сейчас опять скомандуют “ложись”, потом я уже не встану”, - поняла Раиса. Она не различала ничего, кроме дороги под ногами и только уговаривала себя мысленно: “еще шаг… еще два… еще вон до того камня…”

Прошел может час, может и больше, небо стало светлее, когда она заметила, что людей на дороге прибавилось. А вскоре появились и первые машины. Свои машины. Где народу набилось так, что не втиснешься, кто просто не останавливался, но в конце концов какая-то полуторка притормозила и сидевшие в кузове бойцы откинули борт. Места среди ящиков и людей было всего ничего. Но на двоих раненых и трех девушек кое-как хватило.

Раиса как ухватилась за борт, так и встала. Сил вскарабкаться наверх не осталось и ее втащили в кузов в несколько рук. Она смутно помнила, как точно так же тянула наверх Олю, как помогала раненому устроится, чтобы простреленную ногу не так тревожить. Подумала еще, что случись налет, из кузова им не выбраться. Но взглянув на небо, сразу успокоилась. Вон как низко облака висят, разве в такую погоду самолеты летают? Где-то впереди справа в слабо просматривались горы, цеплялись за них клочья тумана, как мокрой ветошью накрывая склоны в ржавых пятнах еще не отгоревшей осенней листвы. Последним, что она почувствовала, было мокрое шинельное сукно под щекой.

Остаток дня запомнился слабо. Их куда-то довезли, где-то сгрузили, напоили горячим сладким чаем, и дальнейшее из памяти выпало напрочь.

Вот Раиса стоит, привалившись к бревенчатой стенке блиндажа, потому что окоченевшие ноги почти не держат. Ей говорят о проверке. Да, все правильно, так и должно быть. Кажется, в прошлый раз она уснула. Наверное, лучше не садиться, а то еще раз уснет. Она даже перестала дрожать от холода, настолько хочется спать. Все равно где, хоть на дне окопа, по которому они идут сейчас.

День клонился к вечеру, и, оказалось, до места сбора добрались и остальные. Так что Огнев, усталый до того, что лицо походило цветом на шинель, собирал всю группу в особый отдел. Кажется, ему даже присесть не дали…

Но проверку в особом отделе они прошли так стремительно, что Раиса даже удивиться не успела. Впрочем, удивляться у нее все равно не было сил.

– Арьергардная группа медсанбата 156-й стрелковой дивизии, - поприветствовал их старший лейтенант НКВД, и, ничего не спрашивая, продолжил, - Вышли организованно, с документами, вынесли раненых, товарищ Гервер за вас поручился, на сутки ставим на довольствие, вот направление, кухню найдете. Свободны. Отдыхайте.

Как шли, Раиса опять не запомнила. Но встретили их, удивительно, не в блиндаже, а в самом обыкновенном крестьянском доме. Маленькая пожилая женщина в платочке. “Наша хозяюшка”, - кажется, так называли ее бойцы, которые их провожали сюда. Еще застряло в памяти название, теплое, довоенное: Золотая Балка. Может, она его даже слышала, тогда, летом…

Тепло… как же здесь тепло. Правильно, будет тепло, потому что хозяйка топила баню. Как нарочно ждала их. Может и не их, но ждала. И от тепла этого память совсем тает, уплывает с паром.

“Да куда же вас таких воевать-то посылают? Она же совсем дите… Все косточки наперечет как у цыпленка! Да вы ешьте, милые, ешьте” Это она про Верочку так. Раиса сидит рядом и все, на что у нее хватает сил, это не уронить голову на стол. Она почти не слышит слов. Тишина, полная тишина обнимает ее, и нет в ней ничего, ни гула машин, ни далеких разрывов.

Она уснула без снов, тяжело и глубоко. А проснувшись, очень удивилась, почему никто ее не будит, не говорит “подъем, дневная смена, сейчас машины придут”, и только потом вспомнила их дорогу, дождь, отступление. Куда же они пришли? Голова настолько тяжелая, что до конца выбраться из сна никак не выходит, даже глаз не открыть. Сквозь тяжесть эту ясно слышен только знакомый голос: “Не будите девушек. Пусть еще отдохнут, пока время есть”.

Когда Раиса снова открыла глаза, было совсем светло. Она лежала на сдвинутых лавках в маленькой комнате с низким потолком, рядом у стены, свернувшись клубочком, спала Верочка, прикрыв рукой глаза. На маленьком белом запястье ясно просвечивали вены. Права хозяйка, как есть - цыпленок, крохотная. Как только далась ей эта дорога?

Оля уже встала, сидела на лавке у крохотного окошка и плела косу. Каким-то чудом она до сих пор сберегала длинные волосы. Мороки с ними, понятно, не оберешься, но верно жалко было стричь такую красоту. Светлые, почти белые, тонкие как шелк. Текут пряди сквозь пальцы и будто сами собой светятся, неярко и мягко.