– Проснулась, тетя Рая?
– Оля улыбнулась, легко и совершенно по-детски.
– Ты не торопись. Нам еще сутки отдыха дали, - она кивнула на окно, - гляди, снег пошел. Вот и зима. Рановато она к нам.

Раиса не без труда поднялась. Колени едва гнулись, спину свело, будто все позвонки склеились. “Не рановато ли стареть собралась, тетя Рая”, - укорила она себя и поспешила одеться. Все-таки, в форме и под ремнем почему-то чувствуешь себя если не бодрее, то собраннее.

За окном падали крупные, тяжелые хлопья, укрывая маленький уютный дворик. Настолько мирный, будто ничем не напоминающий о войне, что защемило сердце. Поленница у забора, сарайчик с крытой камышом крышей, старая яблоня у плетня, ветки в снегу - будто в кружеве. От нее протянута веревка, на которой висит белье и хозяйка, Раиса сразу ее вспомнила, торопливо снимает его и убирает в корзинку.

Потом, присмотревшись, она сообразила, что сохли во дворе рубашки и гимнастерки, а оконные стекла заклеены накрест полосками бумаги. Нет, и здесь война рядом. Нипочем не даст о себе забыть.

– Вот и зима… - повторила Оля задумчиво.
– В прошлом году до января снега не было. Хотя и этот скоро стает.

– Я думала, у вас снега и вовсе не бывает, - Раиса тоже невольно улыбнулась, - и всю зиму тепло.

– Бывает, еще как. У нас по-всякому может получиться, то тепло, то мороз с метелью. Но снег позже выпадает. Февраль самый снежный. И на море зимой шторма чаще. Высокие волны, вода будто кипит. Очень красиво. Мы даже школу иногда прогуливали, чтобы на шторм посмотреть. А у вас много снега?

– Очень. И весна поздняя. В ноябре у нас таких дождей нет давно, землю небось морозом прихватило уже. К декабрю снег ляжет. Зимы у нас долгие и метели злые.

После таких метелей в больницу к ним нередко привозили обмороженных, чудом спасенных из снежной западни. Но припомнить хотелось совсем не это, а что-нибудь совсем мирное. Хотя бы лыжные соревнования, на которые Раиса как-то от их больницы ездила, правда, никакого приза не получила, или про то, как девчата задумали однажды погадать как в старину, а потом долго искали, куда улетел брошенный через ворота валенок. Так до весны в сугробе и пролежал. “Плоховатая примета перед Финской-то вышла”, - внезапно подумала она, но вслух не сказала и даже на лице, кажется, не отразилось ничего.

– Я на лыжах бегать не умею. Мы в поход ходили, в горы, когда я в школе училась, - рассказывала Оля.
– А в седьмом классе я на спор ночью на Крепостную гору ходила, где старинные башни. Ты их наверняка видела, раз в Балаклаве отдыхала. Болтали, что там привидения водятся, а я поспорила, что все это ерунда и пошла, в полночь. Потом узнала, что наши мальчишки хотели меня там подкараулить и напугать. Но сами испугались и не пошли. А я там встречала рассвет. Оттуда всю бухту видно. Когда начинает светать, сначала светлеет море, пока солнце не поднялось, оно светлее неба. Тогда я в первый раз увидела, как это красиво. И на выпускной в училище всех на ту гору повела. Мы забирались на башню и с нее смотрели, как солнце встает.

– Мы над Десной отмечали выпускной, в лесу. Всю ночь жгли костер и пели песни, - вспомнила Раиса.
– Ты в каком году окончила?

– В тридцать девятом. А ты?

– В тридцать первом.

– Это ты уже десять лет?
– Оля даже чуть смутилась.
– Ой, Раиса Ивановна, извините, я все на “ты”...

– Да брось. Ты еще по званию начни, в самом-то деле, да “разрешите обратиться”, - ответила Раиса и тут же подумала, что о звании можно было бы сейчас и вовсе не вспоминать. Кажется, в первый раз за время их знакомства не говорили они о войне, и от этого ей сделалось так легко и спокойно, что ничего так не хотелось как еще несколько минут ухватить этой мирной беседы.

Но Оля аккуратно уложила косу на затылке и вдруг спросила:

– Как ты думаешь, а те две машины, на дороге, это наши были? Те что сгорели…

Раиса от неожиданности выронила расческу. Она до последнего гнала от себя всякую мысль о тех машинах, и потому ответила теми же словами, какими утешала себя в пути:

– Наверное, их бросить пришлось, как мы свои бросили. А подожгли, чтобы немцам не достались. Под бомбежку точно никто не попал, ее слышно было бы. Да мы и самолетов не видали толком, пока ехали.

За окном слышно скрипнула калитка, выглянув, Раиса увидала во дворе Гусева. Шофер поздоровался с хозяйкой, по привычке откозыряв ей, чему та совершенно не удивилась, шагнул в сени и аккуратно постучался:

– Девчата, товарищи, можно ль? Не спите?

Гусев принес с собой запах мороза, дыма и крепкой махорки. А заодно и свежие новости. Оказалось, и его, и Веню Майского забирают в распоряжение штаба и бог весть, куда дальше пошлют. Но он, Федор Гусев, непременно к ним воротится, столько верст вместе отмахали, столько бед избыли, они для него почитай что сестренки родные и он их не оставит.

– Непременно к вам выбьюсь, слово даю. А пока вот, попрощаться пришел. Комиссара нашего забрали стало быть, в боевую часть, еще до свету отбыл. Я едва проститься с ним успел и сразу вас побежал искать. Алексея Петровича не застал, говорят - в штаб вызвали. Хоть с вами прощусь, даст бог, не надолго.

Он и старался говорить негромко, но Верочка тоже проснулась, выглянула из-под одеяла и шинели, как птенец из гнезда, протерла глаза:

– Ой! Что же вы меня не разбудили?

Вошла хозяйка, неся высушенное белье. Увидев, что все гости проснулись, захлопотала у печки, собирая завтрак. Помогать себе не дала, сама мол, вы и так уж намаялись, сколько отшагали. А командир ваш с самого утра куда-то отбыл, вызвали. Еле уговорила позавтракать, так торопился.