– Ой, да там, - Настя махнула рукой и, впервые посмотрев на меня, обмерла: - Савранский, ты куда волосы дел?!

Ну, наконец, заметила! Странно, что только сейчас. Я провел ладонью по маленькому ежику волос и улыбнулся:

– Ну, тебе же нравятся лысые! Решил вот такой подарок тебе сделать. Так что, пустишь?

Почему-то Настя медлила. Вместо того, чтобы сразу пригласить меня в дом, она внимательно смотрела на мою прическу, на серый костюм тройку, на гвоздики, которые дура флорист обернула в похожую на газету бумагу, и, наконец, произнесла:

– Ты как Ленин на первомайской демонстрации. Ладно, заходи.

В коридоре меня ждал апокалипсис. Чемодан, пакеты, сумки, суетящаяся Тома и довольный чем-то Никита.

– О, пап, последние листья покинули нашу крону?

– Не язви, - бросила ему Настя, - если победит генетика Савранских, то через десять лет тебя ждет такая же площадка. – И уже мне, но так, будто бы говорила не с мужем, а с тумбой: - Ты побрился, потому что трансплантацию делать будешь? В Турции, да? Молодец, что решился.

Вот, гадина. Умная, проницательная гадина!

Я равнодушно пожал плечами и бросил:

– Посмотрим.

Ага, посмотрел уже. И билеты купил, и день забронировал и даже должен был сегодня щеголять перед Настей свеженькими прижившимися волосами, но эти турки перенесли дату приема, так что операция пройдет только в июне. Я досадливо поморщился. Мало того что пришлось выгляжу уродом, так еще и все угадали мои планы.

– Так куда вы едете, - я постарался перевести тему.

– Мама везет нас в Санкт-Петербург!

Тома подпрыгивала на носочках и выглядела как-то слишком счастливой. Давно я ее такой не видел. Или даже никогда.

Перевел взгляд на Никиту и констатировал, что тот тоже слишком уж лыбится. Правда, в его лице было больше ехидства чем радости.

– Угу. Белые ночи, Петергоф и прочие достопримечательности.

Стервец сделал ударение на слове «прочие» как будто оно могло что-то значить. Вот только я не понимал, что…

– Насть, поставишь цветы в вазу? И, может, чаю попьем?

Я уже открыл дверь на крохотную белую кухоньку, как Никита меня окликнул:

– У нас поезд через два часа, боюсь, падре, чай ты получишь только в виде заварки.

– Никитка, - Настя с нежностью посмотрела на сына, отчего я разозлился еще больше. Потому что на меня в этом доме так больше не смотрят. – Пожалуйста, спусти с Томой чемоданы вниз, и можете вызывать такси, я скоро к вам присоединюсь.

Я сидел на кухне и ждал, пока дети выйдут из квартиры. После жуткой канонады разных звуков: смеха, стонов, застегивающейся на сумке молнии, стука колесиков о порог и нового приступа хохота стало тихо. Как в морге. Или как у меня дома. В моем новом жилище никто больше не смеялся.

Эта тишина заставляла меня нервничать. Я встал, налил себе теплый чай, ждать пока вскипит чайник не было времени, с силой размешал в стакане сахар, тот никак не желал растворяться и одним глотком выпил сладкую бурду. Она меня ни хрена не успокоила.

Открыл ящик и принялся искать там вазу, чтобы поставить дурацкие цветы. Все здесь было новым. Не таким как я привык и стояло не там где надо!

– Кеш, - окликнула меня Настя, - забери цветы с собой. Ты найдешь, кому их подарить, а тут они завянут в одиночестве.

– Ты что, навсегда уезжаешь? – С вызовом спросил я, и замер, боясь услышать ответ.

Настя молчала.

– На неделю, - наконец сказала она. – На все майские и один день в счет отпуска.

Воздух со свистом вырвался из легких. Кажется все время, пока Настя думала над ответом, я не дышал. Нервничал.

– Хочешь, я поеду с вами? – Пришлось вытереть ладони о брюки, так сильно потели у меня руки. Глупо, очень глупо! Но я ничего не мог с собой поделать.

Настя внимательно посмотрела на меня:

– Знаешь, тебе даже идет лысина. Гораздо лучше, чем раньше, может так оставишь?

– Я могу поехать с вами, - с нажимом повторил я свой вопрос. Несколько секунд мы молчали, изучая друг друга. Я смотрел на Настю как в первый раз и не понимал, почему не видел ничего этого раньше. Нормальная же баба! Почти даже в моем вкусе, немного поправить, чуть изменить и вообще хорошо!

– Поздно, Кеша, - отозвалась она, и все внутри меня оборвалось. Так говорят, когда уже все решили. И нет смысла что-то на это отвечать. Но как не хотелось сдаваться.