Классная руководительница качнула головой.

— Хочу, — сказала она.

Лёша Черепанов первым вошёл в актовый зал. Я увидел, что там уже горел свет. Услышал, как Алексея встретил грозный возглас.

— Чего припёрся, Черепушка?! — спросил мужской голос. — Вали отсюда!..

Владелец голоса (Геннадий Тюляев из одиннадцатого «Б» класса) резко замолчал, когда в зал вошли я и Иришка, а следом за нами порог актового зала переступила учительница немецкого языка Лидия Николаевна Некрасова (фамилию нашей классной руководительницы я вчера спросил у своей двоюродной сестры). Я увидел, что на креслах самого дальнего от сцены ряда сидели Тюляев и братья Ермолаевы. Они хмурили брови; смотрели, как в актовый зал один за другим входили ученики десятого «Б» класса.

Я уделил одиннодцатиклассникам лишь секунду своего внимания. Пошёл к сцене. По пути запрокинул голову, взглянул на знакомый баннер, что красовался над сценой: «Да здравствует великое, непобедимое знамя Маркса-Энгельса-Ленина! Да здравствует Ленинизм!» Вспомнил, что похожий плакат видел в одном из старых советских фильмов. Вот только там было записано четыре имени строителей коммунизма: вместе с Марксом, Энгельсом и Лениным на том плакате в старом фильме значился Сталин.

Уже проторенной дорогой я добрался до сцены, взобрался по ступеням. Следовавшие за мной Иришка и Черепанов на сцену не пошли — они уселись в первом ряду зрительного зала. Рядом с ними присели в кресло наша классная руководительница и обе Нади (староста и комсорг). Прочие ученики десятого «Б» разместились во втором, в третьем и в четвёртом рядах — места рядом с Надями никто не занял. Ермолаевы и Тюляев наблюдали за мной с другого конца зрительного зала — усмехались, тихо переговаривались.

Я подошёл к пианино, уселся на холодный стул. Поднял покрытую едва заметным слоем пыли клавиатурную крышку. Отыграл упражнение «Пальчики идут в гости» — размял пальцы и прислушался к звучанию инструмента. Вздохнул, разочарованно качнул головой. Мысленно пообещал сам себе, что обязательно настрою это пианино… чуть позже. Посмотрел на сидевших в первом ряду одноклассников и на классную руководительницу; улыбнулся и отыграл вступление, не сразу сообразив, что именно спою.

«Эмма, в каком году… Ладно. Без разницы».

Я подмигнул Иришке и запел:

— Светит незнакомая звезда…

Мелькнувший на мгновение испуг бесследно испарился: мой голос звучал по-прежнему безупречно. Акустика в зале была отвратительная. Но сейчас меня этот момент не расстроил. Я пел — теперь мне будто бы легче дышалось. Молоточки внутри пианино ударяли по струнам и извлекали ноты, которые переплетались в музыку (пусть и временами фальшивили). Похожая музыка звучала и у меня в душе (но там она была без фальши). Сердце вносило свою лепту в эту музыкальную композицию: оно отстукивало ритм.

— … Надежда, — пропел я, — мой компас земной…

Вспомнил, как эту же песню я исполнял под гитару для своей больной жены. Понимал тогда, что пел отвратительно. Но даже то моё пение моей жене нравилось. Она слушала меня, улыбалась. Эта песня раз за разом убирала с её лица испуг — тот испуг, что появлялся у моей супруги при виде меня. На закате своей жизни она меня не узнавала. Её страшило моё исчерченное морщинами лицо. Но успокаивало моё пение. Потому что даже тогда я вкладывал в пение всю свою душу — по выработанной с детства привычке.

— … Надо только выучиться ждать…

Мои пальцы порхали над клавишами — легко и свободно. Никакого воспаления сухожилий на большом пальце. Никакого онемения и боли в кистях и пальцах. Не чувствовал я и болей в ключицах, не беспокоил меня позвоночник. Моё нынешнее тело пока не знало симптомов возрастных болезней и проблем от каждодневной сидячей работы. Я наслаждался этим обстоятельством не меньше, чем собственным Голосом и музыкой. Улыбался — не потому что мне было сейчас весело, а потому что я чувствовал себя счастливым.

— … Чтоб только о доме в ней пелось.

Я замолчал — повернул лицо к сидевшим в актовом зале слушателям. Мне показалось, что те застыли, будто на фотографии. Заметил, как у девчонок (и у классной руководительницы в том числе) восторженно блестели глаза. Увидел улыбки на лицах одноклассников. Вспомнил, что похожую реакцию видел на лицах посетителей моих концертов и раньше: в детстве, ещё до полёта Гагарина в космос. Услышал первые, но громкие и решительные хлопки — раздались они не в первых рядах, а около дверей в вестибюль.

Мне аплодировала стоявшая около входа в актовый зал светловолосая девица: Света Клубничкина. Её аплодисменты тут же подхватили стоявшие радом с ней парни и девчонки (старшеклассники из одиннадцатых «А» и «Б» и из десятого «Б» класса). К ним будто бы неохотно добавили свои хлопки Тюляев и Ермолаевы. Лишь потом ожили мои одноклассники: они буквально обрушили на меня свои овации. Я заметил, с каким восторгом смотрели на меня сейчас девчонки из моего класса и моя классная руководительница.

— Вот как-то так, — сказал я, когда овации в зале смолкли.