Отыграл финальную часть музыкальной композиции; позволил музыке смолкнуть. В зале воцарилась тишина — я услышал, как на улице за пределами школы чирикали птицы. Подо мной на удивление громко скрипнул стул. Этот звук будто пробудил сидевших в зрительном зале людей. Я услышал шумные вздохи, заметил будто бы осветившие лица моих слушателей улыбки. По моей спине пробежал приятный холодок при мысли о том, что подобную реакцию гостей концерта я уже наблюдал много раз: в детстве.

Птичьи голоса растворились в звуках оваций. Я выслушал похвалы в свой адрес и в адрес авторов песни. Черепанов потребовал «ещё разок эту же песню», его просьбу поддержали голоса одноклассников. Но я покачал головой и опустил клап. Потому что заметил, как блондинка и усатый с фотоаппаратом (явившиеся в зал позже прочих моих слушателей) заговорили с сидевшими на задних рядах артистами — Света Клубничкина указала им пальцем на меня. Гости школы зашагали в мою сторону.

Они решительно поднялись на сцену (причём, блондинка шла впереди), подошли к пианино. Взглянули на меня сверху вниз. Я почувствовал цветочный запах женских духов.

«Эмма, а вот и пресса подоспела».

— Здравствуйте, Василий… — произнесла блондинка звонким детским голосом.

Она неуверенно улыбнулась и тут же уточнила:

— Молодой человек, ведь это же вы Василий Пиняев?

— Да, — ответил я. — Пиняев, Василий. Здравствуйте.

Встал со стула — теперь уже я смотрел на усатого и его спутницу сверху.

— Я Настя… Анастасия Рева, — сказала блондинка, — журналист из городской газеты «Комсомолец».

Блондинка протянула мне руку — мы с ней обменялись рукопожатиями. Её пальцы были холодными. Я отметил, что и щёки у журналистки сейчас выглядели румяными, будто она только-только пришла с мороза.

Пожал я руку и её усатому спутнику.

Тот крепко сжал мои пальцы и едва слышно буркнул:

— Николай.

Ученики десятого «Б» класса прислушивались к нашему разговору. Они смотрели на сцену, будто там сейчас показывали представление. Вполголоса обсуждали моё недавнее выступление (оно им явно понравилось, как и исполненные мною песни). Я услышал, как классная руководительница им сообщила, что продолжения концерта не будет; сказала, чтобы мои одноклассники расходились по домам. Десятиклассники её послушали, неохотно встали с кресел.

Но не все: Иришка Лукина и Лёша Черепанов остались на своих местах.

— Василий, — сказала журналистка, — что это была за песня, которую вы только что исполнили?

— Она называется «Трава у дома», — ответил я.

— Никогда такую не слышала.

Я пожал плечами.

— Теперь услышали.

— Да… — сказала Анастасия. — Василий, вы ведь тот самый Василий Пиняев, который пел про этого… про чибиса?

— В детстве я спел много разных песен. В том числе и «Песенку о чибисе».

Журналистка улыбнулась — открыто, радостно.

— Василий, — сказала она, — я часто слушала ваше пение по радио, когда училась в старших классах. Особенно мне нравилась эта «Песенка о чибисе». Не поверите: я специально отправилась однажды в библиотеку и нашла там в энциклопедии изображение чибиса. Представляла потом эту картинку, когда слушала вашу песню.

Анастасия прикоснулась к моему запястью кончиками холодных пальцев. Но тут же одёрнула руку, словно вдруг смутилась. Убрала со своего лица улыбку — изобразила серьёзную мину. Заглянула мне в глаза, будто бы виновато. Вздохнула.

— Василий, — сказала журналистка, — я хочу взять у вас интервью. Но не по поводу… я не буду ворошить ваше прошлое. Меня интересуют последние события. Нам в редакцию сообщили, что в понедельник в вашей школе случился пожар. В связи с этим…

Я наклонил голову, рассматривал глядевшую на меня сквозь длинные ресницы журналистку. Слушал, как она неуверенно подбирала слова, наполняла свою речь канцеляризмами. Будто так она придавала им значимость.

— … Фактически, Василий, вы совершили подвиг. На сегодняшний день…

Рева пересказывала мне события понедельника: пожар и спасение пятиклассника. Она словно уже написала о них статью для своей газеты, и теперь зачитывала её мне для того, чтобы я внёс свои правки в текст.

— … Всё вышеупомянутое, безусловно, является неоспоримым доказательством того, что нынешнее поколение подхватило эстафетную палочку из рук своих предков. Василий, вы своим поступком показали, что нынешние комсомольцы…

Я кивал, улыбался. Посматривал на усатого, возившегося с фотоаппаратом за спиной у журналистки. Видел, с каким нетерпением дожидались окончания моего интервью собравшиеся в актовом зале артисты. Тюляев и Ермолаевы то и дело громко покашливали — Анастасия Рева их намёков не замечала: она самозабвенно сыпала фразами, будто бы наслаждалась звучанием собственного громкого голоса. Я её не перебивал — вставлял реплики лишь в специально устроенных журналисткой для этой цели паузах.

Ещё в первые минуты нашего с ней разговора я сообразил, что журналистка уже составила собственное мнение о моём поступке. В её рассказе я предстал в образе героического комсомольца, готового по первому же зову Родины пожертвовать своей жизнью во благо своей социалистической страны, ради спасения людей и ради Великих идеалов коммунизма. Интервью длилось примерно полчаса. За это время Анастасия не сделала ни единой записи в своём новеньком блокноте, хотя и достала его из сумочки.

Напоследок сделал своё дело и усатый: он трижды ослепил меня фотовспышкой.