— Ну что я говорила?! — возмущенно воскликнула Клавдия, явно не упустив момента, чтобы выразить свое недовольство.

— Ох, не переживай! Мы справимся, — ответил я, пытаясь ее успокоить. — Но, если честно, мне хочется урегулировать это мирным путем. Он ведь ребенок.

— Со мной мой сын! — крикнула я, надеясь достучаться до сердца Моти. — Как ты собираешься жить с таким тяжелым грузом на совести? Неужели ты настолько прогнил изнутри, что готов отдать нас своему хозяину? Подумай, Мотя! Поступай с другими так, как хотел бы, чтобы поступали с тобой! Я не раз говорила это своему сыну и повторяю тебе. Только ты можешь решить, кем станешь: никчемным рабом, изгоем или достойным представителем своей расы, у которой может быть клан и будущее!

Молчание. Ответом нам была лишь тишина, гнетущая и тяжелая. Но вдруг в нашей импровизированной темнице пробился тонкий луч света. Я заметила, как Клавдия закатила глаза и издала характерный цокающий звук.

— Я понимаю твои страхи, малыш, — неожиданно произнесла Клавдия, взяв инициативу в свои руки. Ее голос прозвучал мягко, но уверенно. В отличие от меня, она всегда умела находить общий язык с детьми, предпочитая говорить просто и искренне.

— Ты не одинок в этом мире, даже если иногда так кажется, — продолжала она, ее слова звучали обнадеживающе. — У тебя есть возможность выбрать свой путь, и я всегда буду рядом, чтобы поддержать тебя. Не позволяй тьме захватить тебя, найди свою внутреннюю силу и стань тем, кем хочешь быть. Я помогу. Я буду рядом.

Повисло молчание. Я затаила дыхание, гадая, подействуют ли слова Клавдии.

И вдруг мы услышали.

— Я не хочу быть гнилым внутри, я хочу быть лучше! — донесся до нас дрожащий, заплаканный голос Моти.

Эти слова прозвучали так искренне, что я почувствовала, как на душе стало легче. Мотя был еще ребенком, и в нем оставалась надежда. Клавдия улыбнулась, а я с облегчением выдохнула.

— Вот и хорошо, малыш, — мягко сказала она. — Давай начнем с того, чтобы ты открыл нам эту раковину.

Ракушка чуть приоткрылась, вероятно, чтобы обеспечить циркуляцию воздуха. Снизу выдвинулась решетка, блокирующая выход, но это позволило нам наконец разглядеть, что происходит снаружи. Мотя замер, услышав наши слова. Его маленькие лапки дрожали, и он выглядел потерянным. Медленно повернувшись к нам, он посмотрел своими большими глазами, блестящими от сдерживаемых слез.

— Вы правда хотите, чтобы я был с вами? — неуверенно спросил он, его голос звучал тихо и хрупко.

— Конечно, хотим, — ответила я, протягивая руку через решетку. — Мы все здесь такие же, как ты. Мы ищем свой путь и пытаемся найти себя в этом мире. Ты уже сделал первый шаг.

Мотя, поколебавшись, подошел к штурвалу и ввел какие-то команды. Веранда начала медленно открываться, и мы выпрямились, наслаждаясь свежим ветром, который вновь захватил палубу.

Мотя стоял, дрожа, не зная, что делать дальше, и не понимая, кем он теперь является в этом мире. Никогда в своей короткой жизни он не знал нормального общения, только унижения и пинки, которые получал вместе с отцом. Что он мог предложить этому миру в ответ? Какой выбор ему предоставили, и знал ли он, что у него он есть?

Я подошла к нему, осторожно взяла его на руки и крепко обняла. На мгновение он застыл, но затем завилял хвостиком и, с тихим всхлипом, прижался ко мне.

— Мы сами создаем себя, Мотя, — мягко сказала я. — И я рада, что ты выбрал светлый путь. Он ведет к свободе.

— Я... я не знаю, что мне делать теперь, — пробормотал он, захлебываясь в слезах. — Помоги мне. Я не хочу быть изгоем.

— И не будь им! Не бойся. Остальное предоставь нам, — ответила я, снова крепко его обняв.

Мотя немного успокоился, вытер свои слезы и вернулся к штурвалу. Мы с Клавдией переглянулись и облегченно выдохнули.

Через полтора часа на горизонте показался город. Мотя начал готовиться к снижению, его движения стали более уверенными. Он снова выполнял все команды сам, словно за целую команду.

— На корме, подать бросательный! — крикнул он, мгновенно взяв веревку и бросив ее вниз, приготовив конец. Затем снова устремился на мостик, командуя:

— Подать шпринг!

И тут же сам себе ответил:

— На корме, шпринг держать туго!

Он следил за концом, регулировал его натяжение, раздавал необходимые команды самому себе, и снова бежал к корме.

— Шпринг положить на кнехты!

Затем он спустился вниз по цепи якоря, закрепил что-то, и буквально через секунду вернулся на мостик.

Сквозь облака показалось море, а за ним — город. Его силуэт становился все ближе и ближе.

— Внизу стоит мой хозяин, — тихо сказал Мотя, когда корабль завис над причалом.

— Ты не его, и ты не раб, — резко ответила Клавдия, потрепав Мотю по мордочке, словно пытаясь убедить его, что это правда.

Мотя нажал кнопку, и корабль начал плавно снижаться. Спустя минут пять мы с Клавдией осторожно выглянули из-за борта и посмотрели вниз. На причале стоял полноватый мужчина, восседая в рикше с видом самодовольного повелителя. Его окружали несколько охранников, а рядом громоздились многочисленные ящики.